Между тем, только проделав такую работу, можно представить себе позицию русской стороны по интересующим нас вопросам в целом и понять дальнейшее направление восточной политики Речи Посполитой после заключения упомянутых соглашений. При этом следует иметь в виду, что оба соглашения передают русскую программу унии неточно и неполно. Уже С. Ф. Платонов отметил, что так называемый смоленский договор — это лишь перечень условий, по которым обе стороны достигли предварительной договоренности, но он вовсе не отражает все пожелания русской стороны[915]. С полной уверенностью это можно утверждать относительно августовского договора 1610 г. По свидетельству С. Жолкевского, в зачитанном ему «большом свитке» с изложением русских условий избрания был целый ряд пунктов, которые он в текст соглашения включить отказался[916]. Их текст был передан Сигизмунду III вместе с предварительным соглашением[917]. Раскрыть более подробно содержание ряда условий русской стороны позволяет наказ великому посольству, отправленному осенью 1610 г. под Смоленск для продолжения переговоров с Сигизмундом III. Сопоставляя между собой все эти материалы, можно составить полное представление о тех условиях, на которых часть русского дворянства и горожан была согласна пойти на «соединение» с Речью Посполитой.
Прежде всего следует отметить, что если с самого начала интервенции польско-литовское правительство навязывало русскому населению кандидатуру Сигизмунда III, то в обоих соглашениях речь шла о выборе на русский трон его 14-летнего сына Владислава. Тем самым русское государство должно было существовать и далее как отдельный государственный организм во главе с особым правителем и лишь в перспективе мог встать вопрос об объединении России и Речи Посполитой под властью одного монарха. К этому следует добавить, что, как правильно отметил уже С. Ф. Платонов, основная часть помещенных в договорах статей обязывала королевича Владислава «блюсти неизменно православие, административный порядок и сословный строй Москвы»[918]. Действительно, в различных статьях договоров мы встречаем требования, чтобы православная вера «ни в чем нарушена не была», чтобы все пожалования в пользу церкви были неприкосновенными, чтобы светские феодалы также сохранили за собой свои владения и получали денежное жалование в соответствии с установленным обычаем, чтобы доходы собирались по традиционным нормам, а суд производился по Судебнику. Следует подчеркнуть, что речь шла о сохранении и утверждении традиционных форм сословной и государственной организации русского общества, сложившихся еще до начала крестьянской войны и иностранной интервенции. Лишь в некоторых пунктах эти нормы подверглись изменениям. Наиболее существенным из них, на первый взгляд, представляется обязательство, содержащееся в смоленском договоре, что новый царь «без рады и намов бояр думных… ничого чинити не будет»[919]. Если воспринять эту формулу буквально, то следует констатировать, что вступление Владислава на трон должно было означать изменение правления в Московском государстве, раздел власти между правителем и группой аристократических фамилий. Однако уже С. Ф. Платонов усомнился в том, что данный текст следует понимать именно таким образом, и правильно раскрыл содержание данной формулы как «гарантии сохранения старого строя московской жизни от покушений иноземной и иноверной власти»[920].
Вместе с тем в договорах имеются и пожелания об определенном изменении существовавших ранее порядков. Это прежде всего — требование казнить виновных, лишь «осудивши первей справедливо с бояры и думными людьми», и не конфисковывать имущества родственников казненных, если те не участвовали в совершенном преступлении[921]. Это требование, отражавшее пожелание верхних слоев русского дворянства, неоднократно страдавших от суровых репрессий со стороны Ивана IV, а затем Б. Годунова, было, по-видимому, заимствовано из так называемой «подкрестной записи» 1606 г. В. Шуйского[922], с которой текст договоров полностью совпадает по смыслу. Другое установление говорило об отмене норм, по которым имения лиц, скончавшихся без прямых наследников, могли передаваться лишь узкому кругу ближайших родственников[923].
Хотя эти условия вносили в существующий порядок некоторые коррективы в интересах различных слоев русского дворянства, изменения были результатом автохтонного развития, а не внешнего влияния и не означали сколько-нибудь существенной перестройки традиционной модели общественного устройства.
Таким образом, группировки русского дворянства, вступившие в переговоры с польско-литовским правительством, не проявили никакого желания переносить на русскую почву шляхетские вольности, к чему призывал в своих универсалах Сигизмунд III. Это и неудивительно, если учесть, какую оценку давали в то время русские дворяне государственному устройству Речи Посполитой. Ценнейшее свидетельство на этот счет сохранилось в записках польского шляхтича С. Маскевича, побывавшего в 1610–1611 гг. в Москве. В ответ на призывы заимствовать шляхетские «вольности» его русские собеседники заявили С. Маскевичу: «Вольность ваша — это своеволие, и разве мы того не знаем, что у вас сильнейший угнетает худого, свободно ему взять у худого имение и его самого убить, а если по вашему праву искать справедливости, то будет [дело] тянуться десятилетиями прежде чем [обиженный] добьется [своего]»[924]. При такой оценке государственного строя Речи Посполитой лишь узкий круг боярских фамилий мог быть заинтересован в его рецепции. Однако если какие-то представители боярства и стремились к этому, то они явно оказались слишком слабыми, чтобы достичь подобной цели. В соглашениях отразилась позиция широких кругов дворянства, предпочитавших сохранение традиционного общественного устройства. Тем самым объективно исчезал тот фундамент общности сословных интересов, на котором основывали свои концепции польско-литовские политики, а соединение между Россией и Речью Посполитой в представлении русского дворянства принимало совсем иной характер.
Тексты обоих договоров предусматривали заключение между Россией и Речью Посполитой военно-политического союза, направленного, в частности, против татар[925]. Одновременно купцам обоих государств предоставлялось право свободной торговли по всей территории Восточной Европы и свободного проезда через эту территорию в соседние страны. Таможенные пошлины при этом не должны были превышать установленного ранее размера[926]. Обращает на себя внимание отсутствие пункта о введении единой монеты, которому польско-литовское правительство придавало серьезное значение, постоянно включая его в свои проекты восточноевропейской федерации. Его отсутствие в договорах явно указывает на иную позицию русской стороны в этом вопросе.
Гораздо более глубокие расхождения выявляются при рассмотрении главных аспектов будущих русско-польских отношений. Так, в обоих соглашениях совершенно не упоминалось о разрешении подданным обоих государств вступать в браки между собой и приобретать недвижимость на чужой территории. Умолчав об этом, составители договоров, однако, нашли нужным оговорить, что польские и литовские феодалы не должны занимать в России никаких воеводств и урядов[927]. Правда, наряду с этим признавалось, что тех панов и шляхтичей, которые приедут вместе с Владиславом, новый царь может «денежным жалованьем и поместьями и отчизнами нагорожати», но при этом составители обоих договоров, каждый на свой лад, попытались ограничить рамки применения данной нормы. В смоленском договоре указано, что такие пожалования должны даваться «говора з бояры и з думными обоих господарств людми»[928], что должно было затруднить процедуру оформления этих пожалований и одновременно поставить возможную деятельность нового царя под контроль русских политиков. В московском договоре подобной оговорки не встречается. Однако в дополнительных «кондициях» и наказе, отправленным под Смоленск послам, предусматривалось, что Королевич Может ехать в Москву лишь «с немногими людьми»[929]. Эти люди, как разъяснялось далее, не должны получать поместий «блиско Литовского рубежа», так как «почают в них на рубеже завладенья земле к Литовской земле»[930]. Понятно, что в таких условиях о согласии русской стороны на шляхетскую колонизацию на землях Русского государства не могло быть и речи. Единственной уступкой, на которую русские власти соглашались, было допущение на царскую службу небольшого числа панов и шляхтичей, деятельность которых протекала бы под бдительным контролем русских властей. Показательны также отсутствие в обоих договорах постановлений о свободе контактов между подданными обоих государств и весьма жесткая позиция, занятая русской стороной по отношению к попыткам пропаганды на территории России какой-либо иной религии, кроме православной. Наказ «великим послам» и «кондиции» прямо устанавливали, что тех из русских людей, которые «похотят малоумием своим» перейти в католичество, следует «казнити смертию», а их имущество конфисковывать[931]. В соответствии с этой линией миссионерам других вероисповеданий запрещался въезд на русскую территорию