Осуществление этого решения сорвал Остафий Волович, действовавший по наущению короля, заинтересованного в передаче трона своему племяннику, семиградскому воеводе Яну-Сигизмунду. Это, по словам Г. Ф. Мещерского, вызвало такое возмущение сенаторов, что Волович, получивший «уряд» каштеляна Троцкого, «в Троки ехати не смеет, боитца от панов убийства»[91]. Сообщения аналогичного характера находим и в другом месте его отчета: «А говорят в Варшаве: нехай не вдолзе Полша и Литва поспол будет: король стар и хвор и бездетен, а опричь московского государя иного государя не искати»[92]. Ясно, что такие сообщения, рисовавшие положение в Речи Посполитой как очень благоприятное для русского кандидата, могли побудить русское правительство только к дальнейшему усилению своей активности в поисках возможных контактов с различными группировками польско-литовских феодалов, тем более, что наиболее опасный соперник царевича Ян-Сигизмунд Заполья скончался в том же 1571 г.
Хотя, как увидим далее, в сообщениях русских послов было много неточностей и преувеличений, их главное утверждение, что в Речи Посполитой многие думают о выборе царя или его сына на польский трон, полностью соответствовало действительности. О его точности свидетельствуют не только сообщения иностранных послов, но и письма польских протестантов своим единоверцам. Первое, что следует в них отметить — констатацию (в целом ряде текстов) того факта, что основная масса сторонников Московского кандидата — это «русские» (ruthenes) и «литовцы»[93], т. е. население белорусских и украинских земель Речи Посполитой. К сожалению, кроме упоминания об общности религии, авторы дошедших до нас сообщений ничего не говорят о мотивах, которые побуждали разные слои белорусского и украинского общества желать выбора царя на польский трон. Гораздо подробнее они описывают настроения польской феодальной среды, где с начала 60-х годов начинают распространяться различные проекты соглашения с царем относительно польского трона. Суть их заключалась прежде всего в том, чтобы, предоставив царской семье определенные шансы наследования после смерти Сигизмунда-Августа, добиться от Ивана IV таких уступок, которые бы обеспечили Речи Посполитой руководящее положение в Восточной Европе.
Один из таких вариантов предусматривал, как и отмечалось в донесениях Г. Ф. Мещерского, возможность брака между Иваном IV и сестрой Сигизмунда II, но при условии, что он вернет отнятые у Великого княжества земли[94].
Хотя этот вариант всплывал неоднократно, открывавшаяся возможность вступления Ивана IV на польский трон не устраивала весьма значительные круги польских феодалов. Стремление царя к самодержавному правлению, его суровые расправы со своими политическими противниками вызывали у них серьезные опасения за судьбу шляхетских вольностей. Австрийские послы, побывавшие на Люблинском сейме 1569 г., сообщали в Вену, что из-за своей жестокости царь не может надеяться быть избранным на польский трон[95].
Поэтому среди части польских феодалов возник другой проект — усыновление царевича Сигизмундом II и передача его на воспитание польскому королю[96]. Какие цели преследовали авторы такого проекта, позволяет судить сочинение польского шляхетского политика и публициста Анджея Чешельского, изданное в виде речи к послам на Варшавский сейм 1572 г.[97] В нем указывалось, что речь может идти о кандидатуре лишь младшего сына Ивана IV — Федора, который не похож на своего отца и старшего брата, настоящих «тиранов». Чтобы и он не стал «тираном», царевич по усыновлении должен был находиться в Речи Посполитой на воспитании у польских советников и не вмешиваться в управление государством до смерти Сигизмунда II. За допущение царевича к наследованию польского тропа Иван IV уступал Речи Посполитой Новгород, Псков и Смоленск. Проект также предусматривал, что царевич, объявленный наследником Сигизмунда II, должен быть еще при жизни отца коронован на царский трон. Ему также завещалась половина всех русских земель, которые затем, после смерти Ивана IV, вошли бы в состав Речи Посполитой; другую половину мог получить старший сын, но лишь как лен Речи Посполитой, подобно Прусскому герцогству. После пресечения мужской линии последнего и эти земли вошли бы в состав Речи Посполитой. Таким образом, в случае успеха план должен был привести к расчленению и упразднению Русского государства как особой политической единицы, а русские земли становились объектом обогащения польских феодалов. Не случайно в проекте отмечалось, что уступленные Иваном IV земли следует отдать в управление знатным людям из Польши.
Разумеется, эти проекты не были предметом официального обсуждения в сенате, но к ним проявляли интерес видные политики короны. В июне 1572 г. осведомленный секретарь папского легата сообщал в Рим, что некоторые сенаторы, группирующиеся вокруг куявского епископа С. Карнковского, обсуждают возможность выбора на польский трон второго сына Ивана IV[98].
Расчеты на соглашение такого рода с Иваном IV ясно свидетельствуют о том, что польские политики не имели ясного представления о внешнеполитических целях русского правительства. В свою очередь и донесения русских дипломатов не раскрывали царю тех целей, к которым стремились в Речи Посполитой сторонники его избрания на польский трон. «Соединение» между Россией и Речью Посполитой обе стороны понимали совершенно по-разному, но в одном важном аспекте их представления совпадали: они вполне отдавали себе отчет в том, что, пока продолжается конфликт между ними, третьи государства используют его, чтобы укрепить свои позиции за счет восточноевропейских держав. Уже в 1950-х годах В. Д. Королюк обращал внимание на то, какие удобные условия для турецко-татарской агрессии создались в результате восточной экспансии польских и литовских феодалов на русские земли[99]. Правильность этого тезиса была затем на обширном материале показана И. Б. Грековым[100]. Татарские набеги постоянно и жестоко разоряли не только украинские, но и польские земли, часто нанося тяжелый ущерб имущественному благосостоянию польско-литовских феодалов, не позволяя им в полной мере использовать все выгоды польской феодальной колонизации плодородных земель Юга. Неудивительно поэтому, что в складывавшихся в польско-литовской среде проектах «соединения», наряду с надеждой на возвращение Смоленска и Северской земли и отказ русского правительства от своей объединительной программы большое место занимали расчеты на использование сил и ресурсов «Московии» для защиты южных границ Речи Посполитой от турок и татар (именно так надо понимать упоминавшиеся выше заявления, что Иван IV защитит Речь Посполитую от турецкого султана).
Хотя прямых свидетельств на этот счет и нет, но для Русского государства, которое уже в середине XVI в, выступало с проектом антитурецкой коалиции восточноевропейских государств, а на рубеже 60–70-х годов одно вело тяжелую борьбу с турецко-татарской агрессией, вопрос о «соединении» против Турции и Крыма имел не меньшее значение.
В другом районе Европы — в Прибалтике — за счет России и Речи Посполитой стремилось расширить свои владения Шведское королевство, в ходе Ливонской войны овладевшее северной Эстонией. Уже в 60-х годах XVI в. усиление Швеции стало вызывать беспокойство и русских, и польско-литовских политиков. Не случайно на русско-литовских мирных переговорах 1566 г. литовские послы предлагали «доставати с одного и поделити и вперед от неприятелей оберегати заодин» земли в Ливонии, захваченные шведами[101], а Иван IV в 1567 г., уже заключив союзный договор со Швецией, продолжал поиски соглашения о Прибалтике с Речью Посполитой[102]. Можно допустить поэтому, что русские и польско-литовские проекты «соединения» предусматривали также и определенное, продиктованное интересами соответствующих держав, решение балтийского вопроса. Судя по всему, уже на стадии их формирования первые проекты «соединения» представляли собой весьма сложные по содержанию построения, в которых планы перестройки политического устройства Восточной Европы сочетались с предложениями по решению целого ряда внешнеполитических проблем. Общей чертой обоих вариантов было то, что они исходили из идеи соглашения между русской династией и господствующим классом Речи Посполитой, хотя в русском и польско-литовском понимании это соглашение должно было привести к совершенно разным последствиям. Но такими вариантами проекты переустройства не исчерпывались.
Казалось бы, наличие в России института наследственной царской власти исключало возможность развития таких концепций, которые связывали бы политическое объединение Восточной Европы с вступлением короля польского и великого князя литовского на русский трон. На деле, однако, мы можем констатировать появление таких концепций уже в середине XVI столетия не только как некой политической идеи, рассчитанной на возможное претворение в далеком будущем, но даже скорее как цели уже сегодняшней конкретной политики. Появление этих концепций было тесно связано с обострением отношений между государственной властью и отдельными слоями господствующего класса России в процессе формирования русской модификации сословной монархии. Одним из проявлений возникшего конфликта стали уже с начала 60-х годов XVI в. «отъезды» дворовых детей боярских, недовольных стремлением царя Ивана к неограниченной власти, в Литву. Их рассказы, по-видимому, довольно скоро стали создавать у польских и литовских политиков впечатление о наличии в среде русского дворянства массового недовольства царем, его стремлением избавить свои отношения с подданными от ограничений традиционного феодального обычая. Отсюда — появление у польско-литовских политиков расчетов на то, что это недовольное дворянство можно будет убедить низложить Ивана ІV и возвести на русский трон Сигизмунда II, известного своим внимательным отношением к пожеланиям дворянства