му Калининграду принадлежит очень важное место. После окончания аспирантуры я почти все время живу в Москве и потому именно там вышло большинство моих книг.
В 1976 году издательство «Детская Литература» выпустило мою историко-приключенческую повесть «Дорогой богов», посвященную невероятной судьбе польского графа Люриса-Августа Беньовского, многими называвшегося одним из величайших авантюристов своего времени. Беньовский был взят в плен русскими войсками во время Барского восстания за независимость Польши в 1768 году. Он бежал из плена, был отправлен на Камчатку, бежал и оттуда, захватив галеон «Святой Петр» и дойдя на нем до Мадагаскара, где стал первым президентом Союза Малагасийских племен. В молодости, скитаясь по Европе, Бениовский побывал в Кенигсберге, познакомился с комендантом города генералом Василием Ивановичем Суворовым и его сыном, подполковником Александром Васильевичем. Остановившись на время в Кенигсберге, Бениовский слушал лекции профессора Канта, а затем, опасаясь ареста, скрылся из города. О его пребывании в Кенигсберге, в этой книге посвящены две главы.
В 1990 году был опубликован мой историко-приключенческий роман «Охотник за тронами». Этим романом издательство «Отечество» открыло серию военно-патриотических книг, названную «Народной библиотекой». Книгу я посвятил памяти моего отца, гвардии капитана Николая Иннокентьевича Балязина, участника штурма Кенигсберга, а гонорар передал в фонд строительства семейных домов для детей сирот и на приобретение колясок для инвалидов-афганцев.
Пять глав этого остросюжетного историко-приключенческого романа рассказывают о Кенигсберге XVI века, о легендах древних пруссов, о политических интригах орденских сановников, направленных и против Речи Посполитой и против Московского Царства.
Одна из глав, названная «Сумка, полная секретов», была написана на основании одного из документов орденского архива, обнаруженного мною в фондах библиотеки Генерального Штаба. Тогда хранившихся в архиве библиотеки имени Ленина, позволив раскрыть подлинные невыдуманные тайны запутанной внешней политики многоликой средневековой Европы.
В том же году вышла и первая обширная биография фельдмаршала, князя Михаила Богдановича Барклая де Толли, написанная мною для Военного издательства. Барклай, начавший войну 1812 года министром военных сухопутных сил России и командуя самой большой русской армией — 1-й Западной — возглавлял ее действия в наиболее тяжелый период войны — с июня по 17 августа 1812 года. Принявший у него армию Кутузов, продолжил единственно возможную тогда тактику борьбы с Наполеоном — тактику отступления, продолжая стратегическую линию своего предшественника.
После смерти Кутузова, Барклай вновь возглавил русскую армию и в марте 1814 года привел ее в Париж. Долгое время его имя подвергалось незаслуженной хуле и лишь теперь он занял в русской историко-военной литературе такое же почетное место, как и Кутузов, и Багратион, и другие великие полководцы и отчизнолюбцы. В период, предшествующий 1812 года 38-летним генералом, Барклай блестяще проявил себя в Восточной Пруссии в первой схватке с Наполеоном в 1805–1807 годах. Этому периоду и посвящен раздел о его полководческой деятельности в книге «Русско-Прусские хроники».
Через год после этого, в 1991 году, вышла книга «Михаил Кутузов», написанная много под сильным впечатлением от событий конца XVII — начала XIX веков, в которых судьбы двух военачальников переплетались часто и тесно. В жизни Кутузова и его потомков заметную роль играла прусская королевская семья и особенно ее глава — король Фридрих — Вильгельм III, бронзовую конную статую которого помнят старожилы-калининградцы, стоявшей перед фасадом Кенигсбергского университета на Параденплантц.
Кратковременному пребыванию Кутузова в Кенигсберге в 1798 году и судьбе его внучки графини Екатерины Фердинандовны Тизенгаузен посвящены в этой книге два сюжета. Особенно занимателен второй из них, открывающий тайну происхождения убийцы Распутина князя Феликса Юсупова, прадедом которого был прусский король Фридрих Вильгельм III, а прабабкой — Екатерина Фердинандовна Тизенгаузен.
После того, как биография Кутузова была опубликована, со мною приключилось несчастье — я попал в больницу с приступом инсульта и, пролежав там довольно долго, вышел на божий свет, получив категорический запрет выходить из дома и уж тем более ходить в библиотеку. Но не писать я не мог, и для того, чтобы работать, пришлось придумать такой сюжет, который можно было бы сделать, сидя у себя в кабинете, и пользуясь только собственными книгами, а прежде всего — собственной фантазией. Меня всегда влекли глобальные проблемы и широкий хронологический охват и я решил написать в свободной, повествовательной манере сатирическую историю коммунистического учения от его истоков до наших дней, тем более, что мне пришлось три года читать лекции по научному коммунизму и я видел в этой доктрине немало изъянов и противоречий, а также множество реалий, на практике уподобляющих догматический, университетский марксизм замшелой церковной схоластике.
Непогрешимость пап и генеральных секретарей, преклонение перед классиками марксизма, как перед апостолами Христа, Святая Инквизиция и КГБ, Папская Конгрегация и Политбюро, Вселенские Соборы и партийные съезды с их богооткровенными установлениями, — все это и многое другое, привели меня к мысли написать сатирический роман «Заговор в Ватикане».
Я написал его, не надеясь на то, что он будет когда-нибудь опубликован, писал, как тогда говорили, «…в стол», ибо даже при наступившей идеологической оттепели от был через чур крамольным. Но жизнь оказалась уже не такой, как прежде, хотя и, как я вскоре понял, еще и не совсем подходящей для таких книг: когда роман все же вышел, — а это был уже 1992 год — 50-тысячный тираж разослали по окраинам страны, не пустив в продажу в Москве ни одного экземпляра.
Главным героем этого историко-авантюрного романа я сделал уроженца Кенигсберга, Фому де Мара, который, став монахом, получил имя Вольф, и стал зваться Вольф де Маром. Так как я представил роман, как неизвестную прежде средневековую книгу, принадлежащую перу некоего Вольфа де Мара, то на обложке стояло это имя. А я — Вольдемар Балязин — скрылся под личиной комментатора и переводчика. Правда, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, что за Вольфом де Маром прячется прозаический Вольдемар, и в библиотеках эта книга стоит среди сочинений В. Н. Балязина.
Так как действие романа начинается в средневековом Кенигсберге, я полагаю уместным поместить и этот фрагмент в «Русско-Прусских Хрониках». Литературные мистификации — жанр чрезвычайно редкий, и после «Заговора в Ватикане» я снова возвратился к моим излюбленным научно-популярным и художественным произведениям.
И снова Барклай де Толли не оставляя меня в покое и после того, как монография о нем вышла в свет. Он представлялся мне фигурой трагической и величественной, каким видел я его и Пушкин, и многие современники, и немалое число наиболее непредвзято мыслящих потомков.
В моей жизни Барклай занимал особое место: еще в 1959 году, в книге «Памятники Славы» я, кажется, первым из русских историков поместил изображение памятника, поставленного на месте смерти полководца, случившейся неподалеку от Инстербурга, в имении Штилитцен 14 мая 1818 года. После этого я несколько раз приезжал в Штилитцен (теперь называющийся поселком Нагорный) в помещичий дом, чудом уцелевший во время последней войны, но уже сильно поврежденный его нынешними обитателями — рабочими совхоза, рассказывал им о Барклае, об Отечественной войне 1812 года. Рабочие слушали со вниманием, обещали беречь дом, но время и бесхозяйственность брали свое — некогда крепкий, толстостенный каменный дом ветшал и постепенно превращался в руину.
Я ходил в Обком партии, потом в Управление Культуры Облисполкома, писал в «Калининградскую правду», везде мне сочувствовали, проявляли полное понимание, однако дальше слов дело не шло. Не изменяется положение и теперь. А более счастливые современники Барклая — фельдмаршалы Кутузов и Веллингтон, Блюхер и Шварценберг, не говоря уже о шведском короле Бернадотте и императоре Наполеоне, увековечены во многих музеях, а места их смерти являются предметом национального почитания. Обойденный посмертной славой, Барклай и при жизни был обделен народной любовью, что позволило Пушкину написать о нем такие строки:
О, вождь несчастливы! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал….
О, люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Я почувствовал себя таким поэтом, пришедшим и «в восторг и в умиленье», и написал исторический роман о жизни Барклая «Верность и терпение». Название романа повторяло его княжеский девиз, полученный им от императора Александра I-го после взятия Парижа.
В этом романе, состоящем из 26 глав, три посвящены боевому пути Барклая в Пруссии. Наиважнейшим эпизодом кампании 1805–1807 годов, никогда не привлекавшем внимания историков и романистов, было знакомство Барклая с историком античности Бартольдом Георгом Нибуром, рассказавшем раненому русскому генералу о войне персов со скифами, когда армия царя Дария была погублена необозримыми пространствами Скифии, на которых были выжжены все хлебные поля и селения, а колодцы либо отравлены, либо засыпаны. Этот «Скифский план» и лег позднее в основу стратегии Барклая в войне Двенадцатого года.