было срывать фашины и, возможно, врагов с коней или стен. Однако боевые вилы часто путают с ронконом (также известным как рунка), который в большом количестве использовался в Европе и к этому времени, похоже, был более распространен, чем внешне несколько похожий протазан. Ронкон отличался зубьями, которые расширялись, образуя режущие лезвия, а центральный штырь часто превращался в шип или наконечник копья. Поскольку шведская корона заказала такое большое количество боевых вил в то время, когда будущий король Карл экспериментировал с алебардами в качестве суррогатных пик, есть некоторые сомнения в том, какой тип оружия он имел в виду и как именно выглядели шведские боевые вилы[70].
Как отмечается, в состав артиллерии входили инженеры и саперы. В результате в состав артиллерийских частей вошли разнообразные инструменты, строительные и мостовые материалы, понтонные мосты и тому подобное оборудование. После правления Густава Адольфа инженерное оборудование постепенно перешло из артиллерии в обозы снабжения.
Во время осадных работ солдаты часто носили тяжелые пуленепробиваемые нагрудники, а иногда и нагрудники, часто вместе с тяжелым пуленепробиваемым шлемом, который можно было носить под фетровой шляпой. Густав Адольф использовал такой шлем, который хранится в Королевской оружейной палате в Стокгольме и имеет вес более 15 кг. По положению от 1622 г. каждый пехотный полк должен был иметь восемь противопульных кирас со шлемами и круглыми щитами (то есть по одной на роту). Предписанный тип противопульной кирасы был очень дорогим и стоил 30 риксдалеров. Для сравнения: кирасирская кираса стоила всего 12 риксдалеров, а пикинерская кираса стоила еще дешевле. Неизвестно, предназначалось ли это снаряжение для осадных работ, но это вполне вероятно. Альтернативные интерпретации были сосредоточены на доспехах, которые должны были носить капитаны или даже солдаты, вооруженные круглыми щитами (Родельерос) того типа, который затем продолжал использоваться на континенте, в том числе в лейб-гвардии Мориса Оранского, что возможно оказало влияние на шведскую практику. Однако если это так, то число восемь человек на полк окажется слишком малым, чтобы иметь какой-либо смысл[71].
В годы правления Густава Адольфа знамена шведской пехоты и кавалерийские штандарты обычно сохраняли характеристики предыдущего столетия, поскольку они состояли только из двух цветов и были геометрически разделены на квадраты, ромбы, линии и тому подобные узоры. Однако вскоре появились континентальные влияния, не в последнюю очередь потому, что в Германии были изданы подходящие книги с выкройками. Кроме того, когда новые части формировались быстро, случалось и так, что они получали ранее взятые в бою трофейные штандарты. В результате стали использоваться различные орнаменты, в том числе «Lady Fortuna», геральдические мотивы, девизы на латыни, королевские вензеля. При Густаве Адольфе размеры цветов стали меньше. До 1620 г. цвета имели длину 3–4 метра. Кавалерийские части несли штандарты типа корнетов. Корнет обычно имел ширину 50–55 см и длину 50–70 см и окаймлялся бахромой из ниток.
Знамена и штандарты, а также музыкальные инструменты считались важными трофеями, поэтому их стремились захватить в бою. Потеря штандарта считалась позором, поскольку захваченный штандарт был верным признаком поражения. Кроме того, потеря штандартов и музыкальных инструментов также затрудняла сбор и реорганизацию уцелевших частей подразделения, поскольку они были важными средствами управления воинским подразделением[72].
В состав шведского пехотного подразделения входили барабанщики и волынщики, а кавалерийского – литаврщики и трубачи. При возможности кавалерийский трубач ездил на пегом коне. Еще в 1594 г., когда Драбантская гвардия участвовала в пешем параде, они использовали литавры, висевшие на спине солдата, на которых играл человек, стоящий за ним. Эта практика могла продолжаться и позже. Музыка играла важную роль в поддержании порядка, поскольку ее можно было использовать для подачи сигналов на поле боя и в других местах. Несомненно, музыка также была призвана укреплять боевой дух воинов, как в бою, так и на марше[73].
Ни одно описание шведской армии не было бы полным без упоминания об использовании лыж, когда позволяли снежные условия. Когда Иоганн Нассауский в 1601–1602 гг. командовал шведской армией, экзотические лыжи произвели на него такое впечатление, что он задокументировал их на рисунке с сопроводительным текстом. Лыжи использовались в предыдущих войнах, и есть сообщения, что Густав Адольф привозил людей, оснащенных лыжами, из провинции Норрботтен в Швеции и Нарвы в Эстляндии для кампаний в Речи Посполитой. Многие мужчины из северной Швеции и Финляндии умели ими пользоваться. В прошлом столетии финские лыжные отряды были вооружены аркебузами, а во времена правления Густава Адольфа они, вероятно, имели либо аркебузы, либо мушкеты[74].
2. Русская армия накануне смуты. Попытки реформ армии в течение смуты. Состояние армии в начале царствования Михаила Федоровича Романова
Русская армия накануне смуты
На завершающем этапе Ливонской войны военная организация Русского царства потерпела поражение от реформированной Стефаном Баторием армии Речи Посполитой. Польский король в ходе реформ создал сбалансированную армию, способную достигать побед в полевом сражении путем сочетания артиллерийского и стрелкового огня и решительной атаки конницы, вооруженной копьями, ставшей главной ударной силой. Поэтому Иван Грозный приказывал своим воеводам избегать боев с крупными силами противника и ограничиться действиями на коммуникациях.
Действительно, по подсчетам польского историка М. Плевчиньского, армия Речи Посполитой одержала 8 побед в полевых сражениях и боях, в 3 сражениях и боях перевес был на стороне армии Русского царства, еще два боя завершились вничью. К сожалению, в набеговых действиях перевес армии Речи Посполитой был еще большим. Русская армия провела только один набег – воеводы Михаила Катырева-Ростовского из Можайска на Могилев в июне 1581 г., в то время как противник – 11. Причем проводились они литовскими воеводами, возглавлявшими преимущественно литовские отряды, состоявшие из легкой конницы, усиленной немногими гусарскими хоругвями и пехотой на переменных лошадях[75].
Возможности шведской армии, сочетавшей национальные отряды с шотландскими и немецкими наемниками, ведущей преимущественно стрелковый бой, не произвели впечатления на русское командование.
Поражение в войне нередко имеет следствием проведение военной реформы. К сожалению, по ряду причин Русскому царству не удалось преобразовать до Смуты свои вооруженные силы.
Тем не менее ряд мероприятий был проведен. По-видимому, атаки гусарской конницы в ходе Московской войны были редки. В реестре «выдающихся побед и атак польской гусарии» польского историка Р. Сикоры нет побед под Венденом и на реке Торопа, как и ряда других завершающего периода Ливонской войны[76]. Во всяком случае, специальных мер для противостояния ударам конных копейщиков русским правительством предпринято не было. Шведы же, потерпев поражение от гусар под Кирхгольмом в 1605 г. начали нанимать подразделения пикинеров. У Русского государства был еще один грозный враг – Крымское ханство. В борьбе с легкой конницей тяжелые копейщики, как конные, так и пешие, были малоэффективны. Поэтому правительство Русского царства озаботилось повышением огневой мощи своей армии.
К концу правления Ивана Грозного численность стрелецкого войска достигла 12 000. Стрелецкая пехота подразделялась на три «статьи» – стрельцы «стремянные», фактически царская «лейб-гвардия», стрельцы московские, отборные подразделения, и гарнизонные части – городовые стрельцы, расквартированные по городам и крепостям русского государства[77].
По оценке В.В. Пенского, накануне Смуты армия царя насчитывала не менее 20 000 стремянных, московских и городовых стрельцов. Согласно смете 7139 г. (1630/31), в ведении Стрелецкого приказа находилось 19 540 стрельцов и их начальных людей. Кроме того, в ведении Казанского двора находилось еще 11 182 стрельца. Всего 30 500 стрельцов. К началу 1630-х годов Русское царство более-менее восстановилось от последствий Смуты, но не достигло прежнего уровня, поэтому можно допустить, что в начале XVII в. 20 000 стрельцов было нижним пределом численности стрелецкого войска[78].
Шляхтич С. Немоевский в начале XVII в. писал, что царь Иван Грозный в годы войны с королем Стефаном Баторием, убедившись в важности вооруженной огнестрельным оружием пехоты, «после войны учредил во всех пограничных городах стрельцов с ружьями, которые хотя и выезжают на войну на конях, когда наступает необходимость, спешиваются и, отпустив коней, выстраиваются перед конницей пешими с рушницами, длиннейшие из которых они именуют пищалями, а короткие самопалами». Самопал – кавалерийский карабин с колесцовым или кремнево-ударным замком[79].
Действительно, в конце правления Ивана и в особенности в 90-х гг. XVI в. на юге, на крымской «украйне», были организованы отряды конных самопальников и пищальников. В.В. Пенской считает: «Образцом для них вполне могли быть немецкие рейтары, с которыми русские познакомились в ходе Ливонской войны 1558–1561 гг., и наемники, служившие Ивану Грозному в 60-х – начале 80-х гг.»