иферией. Тем не менее этот конфликт стал прелюдией многочисленных русско-турецких войн XVIII–XIX вв., имевших для обеих стран уже решающее значение. Неудача Прутского похода 1711 г. свела на нет большую часть достижений России на южном направлении, достигнутых в результате войны 1686–1700 гг. Последнее стало и причиной того, что этот конфликт редко привлекал внимание ученых, изучавших формирование противоречий между Россией и Турцией в Северном Причерноморье и последовавшее геополитическое противостояние двух держав.
Как уже отмечалось, акцентирование внимания исследователей на Крымских и Азовских походах как на отдельных кампаниях не позволило ученым адекватно оценить реальные масштабы войны. Между тем боевые действия затронули огромные пространства. На западе они достигали территории Белгородской (Буджакской) орды и Очаковского вилаета Османской империи; на севере — городов и крепостей засечных черт Московского государства; на юге — акватории Азовского моря и Северного Причерноморья. На юго-востоке и востоке отдельные события проходили на Северном Кавказе, Каспийском море и в Поволжье.
В ходе войны 1672–1681 гг. Россия ограничивалась отстаиванием своих позиций на Правобережной Украине и стремлением объединить все казацкие земли под властью царя. В связи с этим именно османам пришлось посылать значительные массы войск далеко за пределы своих границ, чтобы взять обороняемый русскими войсками Чигирин, а затем поддерживать вооруженной рукой марионеточного гетмана на Правобережной Украине — Юрия Хмельницкого. В ходе конфликта 1686–1700 гг. положение принципиально изменилось. Теперь Россия вела наступательные действия сначала на Крым, а затем на Азов и турецкие крепости в нижнем течении Днепра. Последние имели для османских властей большое значение с точки зрения блокирования выхода донских и запорожских казаков в Черное море. Данные крепости также позволяли контролировать наиболее удобную для татар днепровскую переправу. Первоначально были построены два укрепления: на правом берегу Днепра — Казы-Кермен (Дуган, Казикермень); на левом, крымском берегу — Ислам-Кермен (Аслан, Аслам-Кермен, Шах-Кермен, Шингирей, Шахин-Керман, Ислам-городок и др.). Между крепостями лежал Таванский остров, омываемый Днепром и его протокой — Конскими Водами. В 1679 г. турки дополнительно соорудили на Таванском острове вспомогательные крепостицы — Мустрит-Кермен (Тавань) напротив Казы-Кермена и Муберек-Кермен (Шингирей) напротив Ислам-Кермена. В период паводков на острове между Мустрит-Керменом и Муберек-Керменом появлялась еще одна протока. Очевидцы строительства укреплений на Таванском острове сообщали о намерении османов соединить их цепями с городами на берегах Днепра, перекрыв таким образом русло и Днепра, и Конских Вод[11]. Устье Днепра и его лиман контролировались из Очакова и Кинбурна, сооруженного напротив. Дельту Дона перекрывали укрепления Азова и связанные с ним форты (крепость Лютик и башни-«каланчи»). Последним из опорных пунктов, за который шла упорная борьба, был город Терки в низовьях Терека, недалеко от побережья Каспийского моря. Город оставался единственным опорным пунктом русского правительства на Кавказе. Он позволял контролировать важные торговые пути данного региона.
В связи с уже отмеченными особенностями восприятия Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. в науке и общественном сознании сложно говорить о существовании разветвленной историографии этого конфликта. Войне в целом посвящено лишь небольшое число публикаций, среди которых нет ни одной научной монографии.
Одним из первых общий обзор военных действий 1686–1700 гг. через призму участия в них украинского казачества сделал харьковский историк В. Н. Заруба. В концептуальном плане его изложение несет отпечаток, с одной стороны, советской историографии о прогрессивности борьбы России и Украины с турецко-татарской экспансией, с другой — не лишено тенденций, свойственных находившейся в 1990-е гг. в процессе становления современной украинской историографии, гиперболизирующей и героизирующей роль запорожского (украинского) казачества в истории Восточной Европы[12].
В исследовательской литературе достаточно подробный анализ всех событий с 1686 по 1700 г. впервые осуществил В. А. Артамонов, который рассмотрел их в рамках политико-дипломатических взаимоотношений Речи Посполитой, России и Крыма[13], а затем в качестве составной части более масштабного события — Великой турецкой войны 1683–1699 гг.[14] Позднее понятие «Русско-турецкая война 1686–1700 гг.» стало регулярно использоваться в статьях, посвященных локальным сюжетам военной истории данного периода. К примеру, походам калмыков[15], боевым действиям казаков[16], российской дипломатии[17] и проч.
Здесь надо отметить, что не все историки согласны с принятыми нами хронологическими рамками войны. К примеру, П. А. Аваков в своих работах пишет о «Русско-турецкой войне 1686–1699 гг.»[18] Вопрос о том, считать ли завершением войны 1699 или 1700 г., по-разному может решаться даже внутри одного справочного издания. Так, в электронном варианте Большой российской энциклопедии в статье «Русско-турецкие войны» имеется раздел «Война 1686–1700»[19], а в тексте статьи «Азовские походы 1695–96» говорится уже о войне 1686–1699 гг.[20]
Разница в датах связана с тем, что одни исследователи считают окончанием войны официальное прекращение боевых действий по Карловицкому перемирию 1699 г., а другие — Константинопольский мир 1700 г., окончательно утвердивший итоги конфликта. Нам представляется более правильным использовать вторую дату, поскольку в промежутке между перемирием 1699 г. и миром 1700 г. стороны активно готовились к возможному возобновлению боевых действий, российские войска высылались на рубежи для отражения возможных нападений, экономика не переводилась «на мирные рельсы», по-прежнему имели место отдельные вооруженные столкновения. Кроме того, поддержанная нами датировка более широко распространена в текущей историографии. Подчеркнем, что указание на 1699 г., как на время окончания войны, нельзя считать ошибкой.
В целом ныне существующая историография войны 1686–1700 гг. по сути является суммой историографий отдельных ее кампаний, часто никак друг с другом концептуально не связанных. Некоторые из них, как, например, победоносные и поэтому наиболее значимые Азовские походы, относительно неплохо исследованы, другие, такие как события осады Терков, не знакомы даже специалистам по военной истории второй половины XVII в. В связи с этим авторы не видят смысла анализировать во введении все работы, касающиеся отдельных эпизодов четырнадцатилетнего конфликта, либо исследования, затрагивающие его опосредованно, в связи с анализом иной, хронологически смежной темы. Те из них, что сохраняют научное значение для комплексного изучения Русско-турецкой войны 1686–1700 гг., читатель обнаружит в примечаниях, снабженных при необходимости критическими комментариями.
Остановимся поэтому на ключевых, наиболее дискуссионных проблемах войны 1686–1700 гг., связанных в первую очередь с ее самыми заметными составляющими — Крымскими и Азовскими походами.
Говорить о серьезном научном изучении Крымских походов можно, пожалуй, только начиная с Н. Г. Устрялова, чей нарратив до сих пор задает тенденции отображения этого события, причем сугубо в хронологических рамках правления царевны Софьи Алексеевны и князя В. В. Голицына. Причины походов историк излагал на основе официальных царских манифестов, говоривших о необходимости покончить с татарскими набегами, захватом пленных, выплатой казны (первый поход) и желанием воспользоваться сложным положением Крыма и Турции, которые терпят поражения от христианских государей на остальных фронтах (второй поход). Желая оттенить успехи и прогрессивность петровских преобразований, историк не жалел черных красок для характеристики правления Софьи и Голицына, что нашло свое отражение и в оценке Крымских походов. Первый поход, закончившийся поспешным отступлением, был, по мнению ученого, попросту «бесславным». Устрялов подробно (на материале розыска по делу Ф. Л. Шакловитого) рассмотрел переговоры Голицына с крымцами под Перекопом во время второго похода, однако, не увидев в них никакой логики, объяснял их как реакцию русской стороны на крымские предложения о мире на условиях 1681 г. Голицын, по мнению Устрялова, только и ждал завершения переговоров, чтобы поспешно отступить. Действия главнокомандующего под Перекопом для него «странны и непостижимы». Очень много в оценке событий упирается в личность боярина, «малодушие» которого заставило войско отойти назад с такой поспешностью[21].
С. М. Соловьев в рамках своего фундаментального труда пытался нащупать основы политики голицынского правительства в отношении ханства (военный натиск на Крым с целью заставить его согласиться на выгодные условия мира), однако в последующей историографии эта тенденция развития не получила. Историк трактовал причину первого похода в духе официального манифеста, целью второго — считал взятие Крыма, имевшего для Голицына важное значение и с точки зрения внешней политики, и для победы над «внутренними врагами». Он частично очертил политическую стратегию боярина («освободиться от дани татарской»), отметив недооценку им военных аспектов всего предприятия: «Голицын испытал эту трудность в первом походе, избежал ее во втором, достиг Крыма и тут только увидал, что не решен был заблаговременно главный вопрос: что такое Крым и как его завоевывать? Думали, что стоит только вторгнуться в Крым с большим войском, татары испугаются и отдадутся на волю победителя; не подумали об одном, что и за Перекопью та же безводная степь, как и на дороге к полуострову, что татары могут истребить все и заморить врага голодом и жаждою». Мирные переговоры под Перекопом Соловьев считал вынужденными, начатыми в надежде, что хан, «испугавшись нашествия, согласится на выгодные для России условия». В целом, резюмировал ученый, «результаты движений русского войска были ничтожны»