[383]. Бунт полка Косагова стал последним аккордом кампании на Крымском театре военных действий в 1687 г.
Отдельные успехи в 1687 г. имели место в стороне от основного театра боевых действий. Донские казаки на стругах нападали также на селения по Азовскому морю, но на обратном пути столкнулись с азовцами и потеряли 400 человек. В августе 1687 г. они (2000 человек) ходили под Азов с трехтысячным отрядом джунгар Цаган-Батура, однако захватить город им не удалось[384].
5 июня 1687 г. из лагеря на Самаре в соответствии с предыдущими соглашениями Голицын и Самойлович выслали к хану толмача Петра Хивинца в сопровождении гетманского казака Степана Бута (по другим данным — полтавского казака Ивашка). С ними был отпущен и татарин, взятый в плен под Киевом, который ехал с русским войском «в обозех» от р. Мерло, видел «многочисленные великоросийские и малоросийские войска» и должен был поведать о них в Крыму «подлинно».
Голицын направил два письма: хану Селим-Гирею и разменному бею князю Велише Сулешеву. Послание хану содержало уже традиционные обвинения в нарушении шерти и мира путем набегов крымских, нагайских и азовских татар на русское пограничье с требованием возвращения пленных без выкупа и наказания виновных; в пытках и издевательствах в отношении русских посланников Н. Тараканова и П. Бурцова в 1682 г. Селим-Гирею сообщалось о заключении русско-польского оборонительного союза, что не во всем соответствовало действительности (союз был наступательный до конца войны), и выдвигалось требование прекратить войну против Речи Посполитой. В. В. Голицын уведомлял хана, что цари «за те ваши вышеписанные нестерпимые досадительства, которых уж болши терпети не изволили», велели ему и гетману Самойловичу «итить на вас для отмщения християнские крови». Не желая все же «разлития крови», русский канцлер заявлял о готовности начать мирные переговоры и предлагал прислать к нему в лагерь послов, чтобы заключить соглашение от имени хана и султана с обязательством «наградить» Россию за «помянутые досады». Сулешеву русский князь написал, что тот, как «в крымском юрте знатной человек», должен понимать, что «все християнские государи на ваш агарянской народ соединились», включая и Московское царство. Сообщая, что идет на Крым с войсками, Голицын предлагал Сулешеву поискать «здравыи способы» вместе с другими «первыми честными родами Крымского юрта», чтобы с царями «учинить соединение». При этом он советовал присылать послов «с подлинным делом» побыстрее, не затягивая его под предлогом необходимости испросить позволение султанского двора. «А я того с войсками ожидати не буду», — заканчивал Голицын письмо[385].
Петр Хивинец, наехавший на передовые отряды крымских татар недалеко от Перекопа через шесть дней после выезда из русского лагеря, был встречен не слишком дружелюбно. У него и гетманского посланца отобрали сабли и лошадей, держали под караулом «на поварне», а затем посадили в телегу и везли в ханском обозе, отказав посланникам в корме. В аудиенции у хана с целью личного вручения грамот Хивинцу также было отказано, сами грамоты по приказу ханского везира Батыр-аги у него отобрали силой. При этом Батыр-ага поинтересовался у Хивинца численностью русского войска и имевшейся при нем артиллерии. Русский дипломат, по его словам, ответил: «…з бояры и воеводы войск будет с тысячу тысяч (то есть миллион. — Авт.), кроме гетманского, а пушек в одном Болшом полку семьсот». Батыр-ага в ответ «ево толмача бранил». Желая вбить клин в русско-польский союз, ханский везир сообщил Хивинцу, что Ян Собеский не выполняет своих союзнических обязательств: начав было поход на Белгородскую орду, он прекратил его даже «не вышед из своих городов». Более того, Собеский якобы прислал направленные ему царями грамоты «о походе ево на белгородцкую орду».
Русский гонец провел в татарском обозе в общей сложности месяц. За это время крымская орда, как уже было сказано, сначала подошла к Тонким Водам, затем поднялась в верховья рек Молочные Воды и Конские Воды, но русские войска к этому моменту уже отступили выше по Днепру, остался лишь «след великой, и овсы по следу сыпаны, и телеги ломаны». Узнав от одного из захваченных в ходе боя под Каменным Затоном языков, что русское войско отошло к р. Самаре, Батыр-ага 6 июля распорядился отпустить Хивинца. Он вручил ему грамоту к В. В. Голицыну, написанную от своего имени. Гетманского гонца татары решили задержать с целью попытаться использовать его для налаживания сепаратных контактов с украинским казаками. Имущество русскому посланнику не вернули, заявив, что это будет сделано, когда между Россией и ханством вновь воцарится мир. На прощание московскому дипломату было сказано следующее: «а хотя в степи он и пропадет, и они том не тужат»[386].
Батыр-ага начал свое послание В. В. Голицыну с выговора, что подобных писем, какое написал русский канцлер хану, «писать таким людям, как ты, не довелось», поскольку это нарушало прежний порядок дипломатической корреспонденции, когда «писывали государи государем». Голицын должен был по сложившейся традиции адресовать свое письмо «ближнему человеку» Селим-Гирея, то есть везиру Батыр-аге. На заявление главнокомандующего, что он идет на Крым с большим войском, везир отвечал, что крымская орда во главе с ханом искала встречи с русским войском, но «нигде вас не видали». Крымская сторона отвергала все обвинения в нарушении мира, выдвигая встречные упреки в набегах на ханские и османские владения со стороны донских и запорожских казаков, отзыве годовых посланников и невыплаты в соответствии с договором 1681 г. годовой казны, строительства укрепления в Каменном Затоне и размещении там гарнизона. «И будет кто в словах не стоит по правде, и тому на главу от железной сабли венец, а на государство его разорение будет», — резюмировал Батыр-ага. Заключить мир Бахчисарай соглашался лишь на условии восстановления старой шерти, в том числе выплаты поминков и возобновления института «годовых посланников». Отвергались и претензии России требовать мира и заключать его от имени Речи Посполитой[387]. Письмо ханского везира к гетману Самойловичу было более кратким. На его претензии о захвате в крымский плен малороссийских жителей Батыр-ага отвечал аналогичными упреками: «Свои беды к нам пишете, а наших не поминаете». Он просил более не адресовать крымской стороне подобных «непристойных вымыслов» и заявлял, что гетманский посланец задержан в связи с болезнью, обещая позднее отправить его на Запорожье[388].
П. Хивинец возвратился в русский лагерь 12 июля[389]. Отповедь, которую получил В. В. Голицын в ответ на свой дипломатический зондаж, не сулила политическим планам князя ничего хорошего. Особенно уязвил главнокомандующего упрек Батыр-аги по поводу недопустимости корреспонденции между ним и самим ханом. Выход своему раздражению Голицын дал в ответном письме, отправленном в ханскую ставку опять лично Селим-Гирею через посредничество Неплюева и кошевого атамана 29 июля. Князь выражал недовольство, что вместо ханского ответа получил «лист» Батыр-аги, наполненный «непристойных слов». Особое возмущение его вызвало то, что хан ранее принимал письма от своего «друга» гетмана Самойловича (ныне свергнутого, см. об этом далее), который, как писал Голицын, «менши меня чином и породою», также как и от гетманов и канцлеров Речи Посполитой, а ему ответить отказывается. Главнокомандующий не верил, что хан якобы доходил до Конских Вод и до Карачекрака, где Голицын «мешкал» с русским войском, ожидая крымской орды; заявлял, что татар не обнаружили выезжавшие в степь многочисленные русские разъезды. «И потому узнаваю я малолюдство и безсилие твое, что ты нигде мне с войсками своими не явился и бою со мною не дал», — высокомерно заключал Голицын, отмечая, что ханское распоряжение «поля все от Перекопи до Конских Вод и до самых днепровых берегов выжечь» явно свидетельствует о его желании уклониться от схватки с русским войском. Вместе с тем, несмотря на резкий тон и обвинения Селим-Гирея в трусости, Голицын не отказывался от переговоров, предлагая хану вновь прислать «добрых и разумных» послов для переговоров о мире[390]. Однако в ставке главнокомандующего, несомненно, понимали, что фактический отказ хана от дипломатического контакта подводил черту под окончательной неудачей первого Крымского похода. Предпринятого военного давления на ханство оказалось недостаточно.
Начав 18 июня отступление, армия двинулась к Янчокраку, который миновала в тот же день. Пройдя за день 10 верст, войско расположилось на возвышенности у Великого Луга, где была вода и скромные запасы травы. Следующий день прошел без движения, а 20 июня армия, миновав Ольбу, двинулась к р. Конские Воды, где, по свидетельству Гордона, «имелось довольно травы и леса». 20 июня Голицын и Самойлович пришли к устью указанной реки, «в которых местех впала та река в днепровые заливы». Гетман с казаками перешел реку и разбил лагерь на другом берегу. Здесь войско стояло 5 дней, до 25 июня. И хотя Гордон отмечает в дневнике, что в указанной местности «имелось довольно травы и леса», Голицын в отписках жаловался: «конские кормы добываем с великою трудностию», от их недостатка многие лошади «повалились, а которые и остались и те з бескормицы пристали». Л. Р. Неплюеву он 23 июня сообщал: «Мы стоим на устье Конской, где она пришла к Великому Лугу, кормы есть, толко добываем из луга заводами с трудностию, посылали в разъезд да Самари, приехав, сказали нам, что по Самарь все поле выгорело, мы готовим сено, сколко возможно, чем бы до Самари перетянуть, а за Самарью, сказывают приезжие, что будто не горело». Главнокомандующий решил послать туда «для береженья полки, чтоб стерегли от пожаров, мосты поправили и меня дожидались». Гордон также отмечает усилившийся падеж лошадей, неспособных везти орудия и припасы, по причине плохой воды в округе, от которой умирали и люди. 25 июня русское войско переправилось через Конскую и вновь встало лагерем при «днепровых заливах». Видя, что «конских кормов нигде добыть невозможно», Самойлович и Голицын 26 июня от реки Конской пошли к р. Московке