попал в опалу по двум причинам. Первая состояла в том, что он «Белогородчину хотел разорять и татар в Крым выгонять», вторая — в ссоре и последовавших боях крымцев с румелийским бейлербеем Йегеном Османом-пашой из-за раздела ясыря во время обороны от австрийцев Белграда в 1688 г., в ходе которой был ранен ханский сын, калга.
Помимо этого, Маркош сообщил, что венецианские галеры недавно атаковали Салоники и нынешней весной собираются это сделать вновь, ставленник османов в венгерских землях И. Текели потерпел поражение от австрийцев, а войска его разбежались, наконец, «мултяня говорят, что есть ли услышат они, что войска царского величества учнут воевать Крым, и они в то время тотчас пойдут, собрався великим собранием, в турскую землю». Грек уверял, что если царские войска придут на Крым «войною», то «он чает, что от того в Цареграде и во всей турской земле великой будет страх и ужас и взочнутца великие бунты и побегут во Анатолию и во Азию», хотя и в этих регионах «ныне великие бунты и всякой город и страна о себе живут и нихто никого не слушает». Он нахваливал недавно построенный Новобогородицк, о котором в Молдавии якобы рассказывают, что это мощная крепость на утеснение неприятелю[688].
Речи И. Маркоша, которому необходимо было реализовать привезенный товар по наилучшей цене, вне зависимости от своей правдивости (часть известий, например, о Текели, были верными, другие однозначной проверке не поддаются), очевидно, подыгрывали тем настроениям, которые отражены были в осеннем манифесте о втором Крымском походе и скопированы в полковой наказ. Так или иначе, все эти известия должны были подкрепить надежды главнокомандующего на благоприятный исход предпринятой экспедиции и достижения поставленных им военно-политических целей.
Вместе с тем трудно сказать, насколько Голицын поверил сообщенным сведениям, поскольку результаты состоявшегося в тот же день допроса татарина Бекера, взятого в плен под Царичанкой на «шляху Перекопском» в начале марта, заставляли оценивать ситуацию более трезво. Пленник сообщал, что «в Крыму прошлого лета всем татарам был смотр, которые к войне способные и ныне тако ж был смотр во всем Крыму за 15 дней перед их выездом, есть ли все в Крыму суть или не все, которых хан оставил в Крыму». Калга и нураддин действительно находились в Белгородской орде, а хан был в Адрианополе, но уже, по слухам, возвратился назад, хотя и «слышно было, что хотели его задержать было, а иного (хана. — Авт.) в Крым отпустить». Зимовка хана и остальной знати в Белгородской орде могла означать, по мнению пленного, что весной они отправятся в поход по приказу султана, но возможно было и то, что Селим-Гирей отправит в Крым калгу и нураддина «в ту пору, как воды весенние умалятся» в том числе и, видимо, в связи с тем, что «зело мало орды ныне в Крыму». О начале похода русской армии в ханстве, по словам Бекера, еще известий не было, но он высказывал соображения, что в случае необходимости Крыму может быть оказана османская помощь по морю — турецкие войска при попутном ветре дойдут туда быстро, чуть ли не за сутки. Продовольственная ситуация, по его мнению, в ханстве была достаточно благоприятной: «хлеб всякой в Крыму дешев и много де есть для того, что прошлого лета зело родился». Прошедшей зимой снег в Крыму «толко три дни лежал, теплая погода есть и скотина всякая уже на поле пасется, в Крыму и блиско Перекопи уже пашут, будто посреде лета». Начавшаяся на полуострове зимой эпидемия («приморок») уже затихает[689].
26 марта, спустя два дня после объявленной даты выступления, передовые отряды Большого полка двинулись в путь, совершив однодневный переход до Красного Кута и встав у р. Мерло[690]. 30 марта, «в праздник тридневнаго живоносного Христова воскресения», В. В. Голицын получил через почту письмо от сына Алексея из Москвы с объявлением о рождении у царя Ивана Алексеевича дочери Марии. Главнокомандующий объявил столь важную новость в войсках и на следующий день в стане на р. Мерло, «в соборной церкве великого чюдотворца Николая», сретенским протопопом Федором был отслужен благодарственный молебен[691].
3 апреля вслед за Голицыным из Ахтырки вышла артиллерия («большой наряд»), которая добралась до Красного Кута спустя два дня[692]. Продвижение войск затруднялось начавшейся оттепелью (согласно П. Гордону, началась 21 марта[693]). Снег, выпавший в ходе недавних метелей, стал стремительно таять, реки и ручьи вздулись. Из Ахтырки, как писал Голицын, «шли с великим трудом, за великими грязьми и за располнением малых речек», в связи с чем часть войска осталась за Ворсклой «для того, что переправиться за великою водою невозможно и соединиться с нами в скорых числех нельзя»[694]. Среди таких отставших были регименты П. Гордона, которые, получив деньги и припасы, выступили из Олешни 22 марта. Его отряды с трудом переправились через «ручей Груню», но накрепко застряли под Ворсклой, мост через которую был «затоплен и унесен половодьем». Генерал собрал все наличные лодки, но теперь переправе мешали шедшие по реке «огромные льдины». Лишь к 27 марта река очистилась, но ее форсирование все равно заняло несколько дней (30 марта разразилась «сильная буря») и продолжалось до 3 апреля (в этот день к Гордону прибыл генерал Г. И. Косагов с приказом ускорить движение). Лишь 4 апреля войска Гордона подошли к Красному Куту и сразу переправились через Мерло[695]. В Красном Куте к Большому полку присоединился Севский разряд Л. Р. Неплюева[696].
Переправа через Мерло также вызывала немало трудностей. Как доносил Голицын, река разлилась «зело», больше чем на версту, мосты «разнесло». Главнокомандующий приказал строить новые «переправы не омедля». Они были готовы к 1 апреля, и стрелецкие и солдатские полки приступили к переправе. К 3 апреля Голицын с частью войск сумел переправиться, разбив за рекой лагерь. Здесь в течение нескольких дней проходило сосредоточение Большого полка, подходили обозы, отставшие подразделения (выборные, копейные, рейтарские полки)[697]. На 4 апреля планировался смотр московских чинов Большого полка, в связи с чем все они должны были к этому времени быть «за Мерлом у розрядного шатра к смотру». Не явившихся Голицын «никогда справливать (то есть смотреть отдельно и записывать как прибывших. — Авт.) не указал». В связи с этим 3 апреля главнокомандующий распорядился всем московским чинам немедленно выезжать из Красного Кута «в обоз» и становиться в ротах «где кто написан… подле ротмистров своих». Располагаться в лагере предписывалось следующим образом: «а станов своих… искать против прежнего, столники и стряпчие с правую, а дворяня и жилцы с левою сторону, а завоеводчики и ясаулы в меншом и в другом обозе подле меншого». При этом следовало строгое предупреждение соблюдать установленный порядок: запрещалось самовольно стрелять из огнестрельного оружия и кричать «ясаками». Всех лишних слуг предписывалось отпускать из лагеря тотчас же, снабжая их проезжими памятями. Людям московского дворянства, которые будут находиться «у конских стад», под угрозой смертной казни запрещалось жечь траву[698]. Большинство отставших солдат подтянулось к 6 апреля, на следующий день прибыл последний из региментов П. Гордона[699]. 7 апреля в Большом полку был объявлен приказ главнокомандующего участвовавшим в походе московским служилым чинам, частично повторявший предписания от 3 апреля:
1) «Чтоб завтра апреля 8-е число к походу были все готовы, а обозы свои приготовя, нихто б с мест без указу не сводил. А как указ будет и в обоз их введут, и вам бы становитца всякому в своей роте, а не в чюжой, столники и дворяне на правой стороне, стряпчие и жилцы на левой, а воеводы посылные и завоеводчики и все чиновные на середине, за боярским обозом. А в сколко рядов на правой стороне и на левой ставить и о том тут скажут обозные. А нихто б в чюжых ротах кроме своих не ставился».
2) «Так же б приказывали людем своим, чтоб не стреляли и ясаки не кричали, а есть ли хто так станет делать и тому будет безо всякого милосердия смертная казнь».
3) «Так же бы приказывали людем своим, которые в стадах, чтоб не жгли степей, а огни б клали в ямах и гасили».
4) «Да вам же будучи в обозе, на отходы велеть копать ямы немалые, и чтоб промеж телег никакова помету не было, и те ямы засыпать землею».
5) «А на станех для воды посылать людей и велеть воду с рек брать, чтоб вода была вся в зборе и не взмучена, и людем своим приказывать, чтоб лошадей поили и лошадми воды не мутили»[700].
Хотя формально указанные распоряжения касались московских служилых чинов: стольников, стряпчих, дворян московских и пр., однако они, несомненно, могут трактоваться как общие принципы организации движения огромных масс русского войска, включая снабжение движущихся войск водой, соблюдение санитарных норм и пожарной безопасности на привалах.
3 апреля в лагерь Голицына на р. Мерло прибыл стольник и есаул М. Миклашевский с сообщением, что гетман пришел в Зиньков, но «стоит на той стороне реки Ворскла и переправлятца за великими водами не может, а велит делать с великим поспешением поромы и плоты». С Мазепой были лишь «немногие полки, а досталные остались за великими водами за Пслом и за Хоролем реками». Мазепа просил главнокомандующего дождаться его у Коломака, как было условлено, однако Голицын заявил, что не будет ждать гетмана дольше конца Фоминой недели (то есть до середины апреля) и «приказывал, чтоб он шол не омедля»