Довольно поздно вечером прибыл я в Петрашаны и, поужинав с моряками расположенных здесь двух рот в устроенной ими так называемой кают-компании, переночевал у сына в грязной румынской избе. Здесь тоже приятное впечатление вынес я именно из семейно-товарищеских отношений офицеров между собою. Мне особенно приятно и отрадно было видеть, как хорошо себя поставил между товарищами молодой мой гардемарин. Дай Бог, чтобы хорошая среда, в которую он попал, укрепила его в добрых началах к честному исполнению своего долга. Моряки в Петрашанах заняты устройством переправы через Дунай. Крайне изнурительные работы по набивке свай в болотистом грунте низменностей Дуная сильно влияют на здоровье людей, и около 30 % наличного состава команд страдают лихорадкою.
22 сентября. С рассветом выехал я далее в нанятой мною коляске из Журжева за непомерно высокую плату до Зимницы. Коля провожает меня до этого пункта, где имеет поручение в морскую команду, стоящую при Мосте. Погода изменилась: идет мелкий дождь и жирная румынская почва совершенно растворилась. Улицы Зимницы представляли сплошные потоки грязи и нечистот. Нельзя себе представить ничего отвратительнее и безобразнее Зимницы. Здесь скучены на переправе в город всевозможные транспорты и обозы, следующие в армию. Из-за Дуная непрерывно следуют вереницы повозок с больными и ранеными, которых сортируют для эвакуации, в целом квартале лазаретных палаток, расположенных на равнине за городом. Самый город представляет собою все, что может придумать отвратительный разврат во всех его видах для безнаказанной эксплуатации христолюбивого, но легкомысленного русского воинства. Что ни дом, то кабак или грязный трактир с рулеткой и шулерской карточной игрой. По колена в грязи, снуют по улицам и заманивают в отвратительные ловушки военных распутные женщины в рубищах и в шелковых платьях. Везде гремит, слышится отвратительная жидовская или румынская скрипка, сиплое пение полупьяных женских голосов. Разгул невообразимый. Цены на все невозможные. Мне говорили, что три низенькие грязные комнаты под трактир нанимались за 200 червонцев в месяц. Можно себе представить, как это все возмещалось с посетителей этих вертепов. Сколько несчастных, может быть, и хороших, но слабых натур поглотила Зимница за эту войну. Несколько было самоубийств офицеров, проигравших казенные деньги. Остается удивляться только тому, что начальство армии, так усердно заботящееся об интересах подрядчиков и поставщиков провианта, так мало думало о здоровье солдата и чести офицеров, посещавших Зимницу.
Простившись с Колей, я позавтракал с ним у лейтенанта Кригера и на почтовых переправился через Дунай. Не заезжая в штаб, поднявшись на гору, я мог подробно осмотреть всю местность нашей переправы и оценить все затруднения, которые должны были испытать храбрые войска наши при совершении славного подвига[533]. Вся местность правого берега Дуная к Систову до того пересечена оврагами, канавами и террасами садов, что надо удивляться, как войска наши, совершив даже отчасти незаметно переправу, могли овладеть, даже при слабом сопротивлении турок, этими природными препятствиями. Самое ведение дела переправы и трудное исполнение оной, поистине, составляют замечательные страницы в летописи военной истории нашей, которыми по справедливости может гордиться русская армия. С другой стороны, первая удача эта, может быть, имела влияние на то легкомыслие, с которым ведены были дальнейшие действия кампании, отразившейся столь гибельными последствиями и неудачами под Плевной.
Переменив лошадей в полуразрушенной, по всей вероятности, проходящими нашими войсками д[еревне] Царевке, я к 4 часам дня, по трудности дороги и изнурению лошадей, успел только приехать в Горный Студень. По пути обогнал я Финский стрелковый гвардейский батальон. Мусульманская часть Горного Студня совершенно разорена в уровень земли, уцелевшие же здания большею частью занимаются главной императорской квартирой. Конвой и часть даже штабных офицеров помещаются в палатках, в стороне же от селений расположены лазареты — интендантские и Красного Креста. Я остановился в палатке у флигель-адъютанта Н. И. Демидова и, наскоро переодевшись, поспешил до обеда явиться государю. Скромный дом, состоящий из трех комнат верхнего этажа, занимаемых государем, и нижнего, в котором помещался г[енерал] Адлерберг[534] и Милютин, ничем не разнился от прочих домов селения. Государь немедленно принял меня и, сердечно обняв, сказал, что он не ошибся, был уверен, что по первому зову его я приму назначение в армию, хотя и ниже должности генерал-губернатора, которую я занимал в Киеве. Я горячо благодарил государя за такое обо мне мнение, считая за честь в такое тяжкое время в каком бы то ни было звании принимать участие в великом, предстоящем нам, деле. А затем более 1/2 оставался я наедине с государем, и с тою обаятельною простотою, которую он в известных случаях умеет принимать, он подробно говорил мне о последних действиях, со слезами выражал все, что он испытал под Плевною, сознавая необходимость ожидать резервов для дальнейших действий и недостаточность тех средств, с которыми начата была кампания. Государь говорил мне, что с прибытием всей гвардии он надеется послать подкрепление наследнику[535] и тем вывести отряд его высочества из той пассивной роли, на которую он обречен обстоятельствами. И государь поручил мне даже передать это наследнику. Вообще впечатление, произведенное на меня государем, было, ежели могу выразиться, крайне трогательное. Он представлялся в глазах моих не державным повелителем, а человеком с самым мягким, чувствительным сердцем.
Все, что он нравственно испытал, оставило, на мой взгляд, глубокие следы на нем. Я нашел его сильно похудевшим и страдающим одышкою. Вообще болезненный вид его еще более заставлял уважать в нем ту твердость духа, которую я и не подозревал. Он говорил твердо, спокойно, покоряясь обстоятельствам и надеясь на милость Бога в будущем.
Его страшно мучают понесенные нами потери, особенно 30 августа под Плевной[536]. Избегая порицания кого-либо в этом несчастном деле, он плакал всякий раз, когда вспоминал о бесплодных жертвах этого дня. Вообще нервная система его сильно была потрясена. Оплативши слезами эту физическую дань природе, он вновь нравственно укрепился и с полным самообладанием взирал на будущее. Я обедал у государя в том доме, в маленькой комнате, служившей ему и приемной, и кабинетом. В ней могли поместиться четыре человека. Обедали Адлерберг и Милютин. Государь, по случаю простуды своей, выходил только к завтраку за общий стол, сервированный в большой палатке, и уже несколько дней, по случаю холодных вечеров, обедал отдельно — у себя в квартире. В этот вечер играл я в карты с государем и потому только мельком видел некоторых лиц свиты и слыхал подробности всего предшествующего. Завтра всех увижу и многое что разузнаю. Здесь мне придется пробыть до послезавтра, ибо в этот день только приедет главнокомандующий[537] из-под Плевны. Явившись ему, мне только можно будет ехать для приема 13-го корпуса в отряд наследника.
23 сентября. Весь день провел в главной квартире. Виделся и переговорил со всеми и благословил судьбу, что мне не приходится жить в этой растлевающей сфере. Что за эгоизм, уныние, страшный пессимизм и отсутствие всякого патриотического чувства между этими господами?! Всякий думал пожать легкие лавры, состоя при милости на кухне, и пожаловать затем в Петербург и судить и рядить о действиях всех и каждого. Все эти военные дилетанты надеялись, что государь останется при армии весьма короткое время; но обстоятельства сложились иначе. При первых лишениях и препятствиях, разочаровавшись в своих соображениях, эти господа только думают, как бы скорее вернуться к своей пустой бесцветной петербургской жизни. Многие уже оставили главную квартиру под предлогом болезни, и сегодня мне удалось, по случаю также отъезда из главной квартиры генер[ал]-адъют[ант]а Радзивилла[538], очень удачно за 5000 ф[ранков] купить у него фургон с 4 упряжными лошадьми, тройку отличных верховых донцов с седлами, палатку, вьючные седла и другие принадлежности.
Замечательный антагонизм существует между главною квартирою и штабом главнокомандующего. Нет обвинений, интриг и сплетен, которые бы не сыпались на табор великого князя, расположенный отдельно от главной квартиры за оврагом, разделяющим д[еревню] Горный Студень на две части. Один Мезенцов[539] смотрит серьезно на дело, не с точки военных действий, а особенно имея в виду то впечатление, которое неудачи наши, а особенно неурядицы и лишения армии, произведут в России. Он не без основания высказывал мне опасения свои, что, каков бы ни был исход кампании, последствия оной отзовутся в России общим порицанием и неудовольствием против правительства. Это верно и совершенно понятно. Мы видели, что как после славной Отечественной войны 12-го года, так и неудачной Крымской кампании в обществе проявлялось усиленное брожение умов, критическое отношение к действиям правительства и ток мыслей к изменению порядка или внутренней системы или внешней политики, по опыту признанных несоответствующими или несостоятельными. В такое напряженное время, как война, каждому поставленному лицом к лицу с дедом, от солдата до старшего начальника, сколько придется перестрадать и передумать. Невольно свойственные нам в обыкновенное время равнодушие и рутинное ко всему отношение заменяются более критическим и аналитическим взглядом на дело. Каждый воочию видит недостатки существующих порядков, на себе испытывает злоупотребления, о которых ежели прежде и знал, то только по слуху; каждый вблизи видит и оценивает начальника, которому вверена судьба подчиненных, и, к сожалению, часто весьма основательно составляют о них самое невыгодное мнение. Тут же проявляются последствия и самолюбия, и честолюбия многих и справедливое негодование армейских тружеников армии против пристрастия и интриги, доставляющих столь видную и незаслуженную роль многим недостойным. Все это при счастливой кампании забывае