В ходе русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и сразу после нее в русском обществе наблюдался большой интерес к боевым впечатлениям солдат. Это объяснялось, с одной стороны, популярными идеями народничества с их интересом к простому человеку, с другой стороны, увлечением психологией, и военной психологией в частности.
В ряду публикаций солдатских воспоминаний «Рассказ солдата Федора Миняйло» занимает особое место, прежде всего по полноте описания боевых впечатлений, чувств и переживаний, которые перенес унтер-офицер русской армии. Обращает внимание, какое место в жизни солдата занимала христианская вера и с каким благоговением и доверием он относился к словам священника полка отца Дормидонта. Характерно, как стиль повествования сближается с языком народных былин.
Вернувшись домой на Полтавщину, Федор Миняйло записал свой рассказ, после чего И. П. Матченко[544], «сделав в нем необходимые литературные и грамматические поправки», опубликовал его в декабрьской книжке «Русской старины» за 1883 г. Даты в тексте приведены по старому стилю. Рассказ публикуется по изданию: Рассказ солдата Федора Миняйло о войне 1877–1878 гг. // Русская старина. СПб., 1883. Декабрь. С. 693–699.
В ПОЛТАВЕ ЖИВЕТ ОТСТАВНОЙ УНТЕР-ОФИЦЕР ФЕДОР МИНЯЙЛО. Судя по его рассказам, он в числе первых русских воинов, в последнюю русско-турецкую войну, вступил в пределы Турции и участвовал в первом сражении с врагами. На его долю выпало участие в одном из труднейших и в то же время славных подвигов этой кампании, а именно — в защите Шипки против бешеных атак Сулеймана и взятии в плен его армии. Участвовал он далее в победоносном шествии наших войск к Константинополю, наконец был в Сан-Стефано, почти под самими стенами этого города.
Воротившись из похода домой, Федор составил описание этого похода под выписанным выше заглавием. Читал он его своим домашним и знакомым, так попало оно и в мои руки. Сделав в нем необходимые литературные и грамматические поправки, сообщаю его почтенной редакции «Русской старины», для помещения на страницах этого журнала. Разумеется, рассказ Федора Миняйло может быть ценен не в литературном отношении, как равно и со стороны фактической он не вносит ничего нового в историю последней русско-турецкой войны. Он дорог и представляет интерес как рассказ солдата, участника и очевидца всего того, о чем в нем повествуется; дороги — душевное настроение, чувства, пронизавшие солдата во время военных действий.
Незабвенный для меня день 15 июня 1877 г. Накануне этого дня, поздно вечером, 14-я дивизия прибыла в селение Зимницы и расположилась по квартирам. Ночь провели незаметно. Селение Зимницы стоит на Дунае против города Систова, в котором стояли лагерем турецкие войска, ожидавшие нас, чтобы помериться с нами силами.
14 июня в 9 часов утра, по приказанию начальника 14-й пехотной дивизии Драгомирова, духовник наш о. Дормидон служил нам молебен о благополучной переправе через Дунай. Все мы смиренно стояли, с глубоким и теплым чувством слушая подобное пение. На душе моей было тягостно, и мне уже представлялось, что я последний раз присутствую при божественной службе.
По совершении молебна мужественный и непоколебимый духовник наш о. Дормидон сказал нам поучительную речь: о военных подвигах победоносных предков наших. И когда о. Дормидон, стоявший перед нами с крестом в руке, сказал следующие слова: «Дети! Я должен сказать вам, что много раз предки наши проливали кровь свою и умирали, и за что же? Вот за этот крест», в это время сердце мое забилось, и глаза мои залились словами. За каждым словом проповедника внимательно следил я и старался не пропустить ни одного слова. Поучительная речь его до глубины души тронула меня. Но и сам он имел печальный вид: крупный пот катился по бледному лицу его, и очи его наполнены были слезами.
Окончив речь, духовник осенил нас крестом и дал нам нерушимое благословение Божие: «Да благословит вас Господь Бог на все добрые дела и сохранит от всякого зла», — говорил он. Мы все приступили к нему и с теплым чувством целовали крест Господа нашего Иисуса Христа. В это время духовный отец наш в утешение сказал еще следующие слова: «Не бойтесь, дети, ничего, с нами Бог! Кто смерти не боится, тот одолеет врага. Я вам скажу, что Минский полк и в Севастополе был в битве, но остался цел».
Эти слова пастыря нашего действительно утешили и успокоили сердца наши, прекратились и источники слез. На душе моей стало легче, и я был теперь твердо уверен, что по слову батюшки Господь сохранит нас благополучно. Приложившись ко кресту, духовник наш еще раз осенил нас крестом и, пожелав нам всякого благополучия, сказал: «Не бойтесь, я впереди вас буду идти с крестом в руке… смерть врагу!» Эти слова еще более укрепили во мне уверенность в нашей победе. Положив три земных поклона, я спокойно отошел на свое место, ожидая будущего, что будет.
Около 12 часов дня 3-я линейная рота, в которой и я числился, получила все боевые снаряды и съестные припасы на три дня, причем не велено было никому никуда отлучаться, а быть в готовности к переправе через Дунай. Все солдаты суетились и приготовлялись к роковому делу: надевали белое белье и просили прощения друг у друга, ибо каждый из вас мыслями был уже в Боге. Дунай, почему и говорил я товарищем своим: «Увидим ли мы, братцы, завтра утром, как будет восходить ясное солнышко?»
В 3 часа пополудни прибыл к нам его превосходительство наш начальник дивизии генерал Драгомиров. Он отечески ласково говорил с нами со слезами на глазах: «Ах, братцы мои! Жаль мне вас более себя, но делать нечего; добро будет, если Бог поможет нам исполнить честно долг святой. Знаете ли вы, что нам сию ночь надо быть на турецком берегу, и сумеете ли вы это сделать?» И когда солдаты крикнули в один голос: «Сумеем и знаем, ваше превосходительство», тогда он отъехал к другим частям войск.
В два часа ночи мы отправились к Дунаю[545], чтобы переправляться на турецкий берег, а в три часа уже стояли у его берегов в ожидании команды. Между тем полковник наш Мольский[546], батальонный и ротный командиры занялись распределением солдат по лодкам. Тут-то неприятель поднял тревогу и открыл по нам пушечный и ружейный огонь; но он не остановил нас. Мы сели по 45 человек в лодку, исключая матросов, и Минский полк отчалил от берега. Турки осыпали нас градом бомб, Дунай сильно волновался! И не так страшны были нам вражеские выстрелы, как волнующийся Дунай: того и гляди, что волны его унесут нас в бездну; но Господь сохранил нас, и мы благополучно пристали к турецкому берегу, который вышиною был около десяти сажен, так что пришлось выходить на него с помощью веревок.
Но не обошлось и без жертв: стрелковая рота Минского полка пропустила место вылазки и волны принесли ее под турецкие колонны, которые осыпали несчастную роту своими выстрелами, как тучным дождем, и на глазах моих в какие-нибудь пять минут не стало трех лодок с людьми — все погибли до одного человека; вечная память героям нашим! В четыре часа утра 15 июня Минский полк был уже на турецком берегу, и в тот же момент закипел бой жаркий: турки отчаянно дрались и с громким криком «алла, алла!» бросались на нас в штыки; но все их попытки были неудачны, потому что мы также встречали их частыми выстрелами и с криком «ура!» бросались в рукопашный бой и всегда отбрасывали их от себя. Бой кипел, кровь лилась; богатырская сила в очах горела!
Трудно высказать ужас и суматоху в те критические минуты боевого театра, при всем том, что местность, на которой происходила эта битва, была весьма неудобна для нас: бугристая, покрытая густым леском, частыми кустарниками и виноградниками. Сражение продолжалось с четырех часов утра и до трех пополудни. Турки не выдержали и обратились в бегство в совершенном беспорядке, оставив нам город Систов, две батареи и одно орудие.
Перешедши через Дунай-реку, мы вступили на так называемый Балканский полуостров, где живет много наших единокровных славян: болгар, сербов, герцеговинцев, босняков, черногорцев, а также и греков. Все эти народы, забранные нашим злобным врагом турком, чему прошло уже несколько сот лет, как известно нам по словам нашего духовника и по рассказам славян.
И так, народы эти находились в угнетении, под вторым египетским игом, в течение которого претерпевали чрезвычайные бедствия и кровопролития безвинно, потому только, что они христиане. Жестокие турки творили над ними насилия всякого рода: имущества грабили, храмы Божии подвергали поруганию и до основания разрушали жилища, сжигали и превращали в пепел, жен и дочерей бесчестили, всех — мужчин и женщин, взрослых и невинных детей — подвергали всякого рода мучениям. И такое бедствие горюющих и страждущих славян вызвало на защиту их Россию.
Вот так-то среди этих народов, бесценные мои соотечественники, очутился я с товарищами своими (далее автор делает резкий переход к пребыванию своему на Шипке)[547] между непроходимыми и бесчисленными горами, которых вершины часто не видны были за тучами. Здесь работал я день и ночь около пяти месяцев. И над чем же я там трудился, благодетельные мои соотечественники? Боролся я с разъяренным врагом своим турком, который со всех сторон бросался на нас, как лютый тигр, и открывал нам совершенный ад, стараясь поглотить нас живыми; но все его усилия были неудачны.
Там я день и ночь копал и носил землю, беспрестанно откладывал снег днем и ночью от своих ложементов; носил из леса дрова и воду на вершины высоких гор; подвергал себя ружейным и пушечным вражеским выстрелам, которые ежеминутно оглушали меня. Плел туры и строил различные укрепления, стараясь защитить себя и своих собратов от ненавистного врага своего. Там я почувствовал перемену в жизни и зной в телесах своих; там я оставил труд свой и свил навсегда гнездо врагу; там почувствовал я уменьшение физических сил своих; там приходилось мне быть по грудь в замерзшей воде; неоднократно там летели на меня и днем и ночью тучи вражеских пуль, гранат и бомб; так представлялась ежеминутно смерть глазам моим; там ничего не слышно было, кроме пушечных громов, оглушавших местность; не слышно было и стонов людей, умиравших от тяжких ран; там ничего не видно было, кроме одних н