ебес, темного леса, гор, скал, страшных пропастей и луж человеческой крови; так немало погребено убитых собратов и друзей моих, которые стояли в рядах вместе со мной, вечная им память! Там гнездился сорокатысячный враг наш, который ежеминутно помышлял ворваться в ряды наши и выбить нас из Шипкинского перевала; там было нам пленение вавилонское; там сидели мы и вздыхали по отечестве своем; там плавали мы, пели и вспоминали о дорогой каждому родине; там претерпел я холод, голод в самую тяжкую скорбь; там трепетал я от холода, как осиновый лист; там казалось мне, что я не видал милого и вольного света; там перенес я самую тяжкую трудность и отчаяние; скажу прямо, там был настоящий ад, потому что там не было утешения в радости, а у каждого из нас жизнь была на волоске. Но добрые вожди наши облегчали нашу скорбь, а каждый из нас безропотно и благосклонно повиновался своей судьбе.
Наконец 27 декабря Шипка была окружена русскими войсками[548], и турки целые сутки защищались отчаянно, но не могли ничего сделать русским. 28 декабря сорокатысячный злобный враг наш положил свое оружие пред русскими воеводами. Восторг был неописанный, и у каждого из нас отвалился тяжелый камень от сердца. После этого мы пробыли на Шипке три дня, занимаясь уборкой тел убитых наших воинов и конвоем пленной турецкой армии. 1 января нового, 1878 г. двинулись мы далее к Константинополю. На этом пути встречались нам разрушенные города и обгорелые деревни, по дорогам лежали тела убитых воинов наших и турецких; кроме того, в каждой деревне валялось бесчисленное множество убитых разного рода животных, как-то: рогатый скот, овцы, лошади, буйволы, свиньи, козы и птицы разного рода. Часто приходилось нам убирать убитых животных, чтобы для отдыха было где расположиться; нередко приходилось также тушить пожар в тех самых деревнях, в которых мы ночевали. Убивали животных и производили пожары сами же турки, которые всевозможно старались истребить, чтобы русские ничем не могли воспользоваться и терпели бы холод и голод, что и действительно приходилось нам испытывать. Во время вашего похода под Константинополь была страшная и невылазная грязь, вследствие чего съестными припасами.
Хотя с большим трудом, но добрались мы до Санстефано[549], где и заключен был мир с Турцией. Город Санстефано стоит на берегу Мраморного моря, на расстоянии пяти верст от Константинополя. Там мы стояли лагерем тихо, мирно и спокойно. До возвращения в Россию там занимались мы ученьем, ходили на прогулку и на купанье в Мраморное море. Пищи отпускалось нам весьма довольно: варился борщ с мясом, рисовая крутая каша, ежедневно получали водку, и, кроме того, отпускался нам чай и сахар, славно — было всего вдоволь; но недоставало только одного — здоровья, а притом еще и воздух был для нас тяжелый и неприятный, от чего мы пищи мало употребляли и болели и многие даже умирали.
Тут, как и во все время похода, утешал и ободрял нас наш духовник о. Дормидон; он своими поучительными наставлениями многих избавлял от печали и скорби. Великий и непоколебимый это человек, которых мало бывает; трогательно и влиятельно внушал он в сердца наши священнослужительские слова. И никто из вверенных ему чад не оставался безутешен. Он точно посеял в сердцах наших великую добродетель, которая принесла нам и отечеству нашему обильные плоды. Он во все время войны никогда не оставлял нас одних; он часто собирал нас в кружки и беседовал с нами, как отец с родными детьми; он служил нам примером непобедимого борца за отечество и образцом геройства. Духовник наш о. Дормидон по фамилии Твердый: он действительно и природой твердый, исполнен добродетелью и религиозностью; он сердечно любил всех нас как христолюбивых воинов; он при каждом удобном случае утешал и ободрял нас отрадными словами.
Наконец, последовал высочайший указ о возвращении русских войск из Турции в Россию, и тогда только священник наш отец Дормидон распрощался с нами. А 1 сентября и мы уже стояли у берега Мраморного моря в ожидании парохода.
2 сентября Минский полк разместился на английском пароходе, и в 9 часов утра с криком «ура!» поплыли мы водами Мраморного моря, которое разделяет город Константинополь, так что нам пришлось ехать чрез самый город. Константинополь имел вид довольно пространный, с огромными постройками разного рода домов, мечетей и башен; особенно замечательные в Константинополе мечеть Авия, бывший греческий Софийский собор, и дворец султана, искусно устроенный на самом берегу моря и раззолоченный, со множеством различных колонн.
Но зато виднелись местами развалины греческих построек, которые производили (тяжелое) впечатление. Город Константинополь построен на гористой местности и пересечен Мраморным морем; говорят, что пространством своим не уступит Москве. Мне первый раз в жизни, а может быть, и многим из нас пришлось видеть чуждый столичный город. Во время нашего прохода чрез город погода была благопристойная и ясная: мы первый раз любовались городом, который оставался вправо и влево; жители города встречали нас радушно и приветствовали с пушечными выстрелами и криком «ура». Граждане машут нам шляпами, кланяясь в знак желания нам доброй дороги. Многие из них крестились в знак того, что они не все турки, мы также, в свою очередь, отвечали им поклонами. И мало-помалу пароход наш удалялся, и мы потеряли из виду своих доброжелателей и турецкую столицу. Любопытнее всего было для меня как семи- или восьмилетняя девочка, набрав малюток в лодочку и с веслом в руках, кувыркается в море, как утка.
Трое суток плыли мы Черным морем. 6 сентября, около 8 часов вечера, были уже мы в своем отечественном городе Одессе. И так благополучно окончился наш мужественный подвиг.
Е. В. Духонина«При вступлении наших войск весь город вышел навстречу с хлебом-солью»
Записки Екатерины Васильевны Духониной (1846 — ок. 1920), жены командира 55-го Подольского полка Михаила Лаврентьевича Духонина, представляют особенный интерес. Духонина отправилась на войну в качестве сестры милосердия при лазарете 14-й пехотной дивизии. На долю этой женщины, как и на долю дивизии, с которой она разделила все тяготы войны, выпало немало испытаний. Это и переправа через Дунай 15 июня 1877 г., и тяжелые сражения на Шипкинском перевале. Автор дневника была награждена в числе шести наиболее отличившихся сестер милосердия серебряной медалью «За храбрость». Будучи очень религиозной женщиной, Духонина после войны увлеклась спиритизмом, но вследствие общения с о. Иоанном Кронштадтским вернулась на путь православной веры.
Записи Духониной носят дневниковый характер, хотя, скорее всего, некоторые из них были составлены через несколько дней после заявленной даты. Так или иначе, в записках отразились многие эпизоды русско-турецкой войны 1877–1878 гг., которые часто ускользают от внимания мемуаристов и исследователей: трудности весеннего похода русской армии к Дунаю, страдания раненых и увечных солдат, организация медицинской службы и т. п. Но главное, как и любой дневник, записки Духониной дают возможность исследователям и всем интересующимся военной историей проникнуть в мир переживаний участников войны, а тот факт, что дневник писала женщина, добавляет этим переживаниям особую ноту драматизма и человеколюбия, которым проникнуты страницы этого ценного источника.
Впервые записки Духониной были опубликованы в журнале «Русский вестник» в 1882 г.: Духонина Е. В. Мирная деятельность на войне // Русский вестник. СПб., 1882. № 6. С. 760–810; № 9. С. 199–222. В данном издании они публикуются в сокращенном виде.
1877 г., 8 апреля, полк моего мужа[550] выступил из Тирасполя[551]; нет слов выразить, как тяжело мне было расстаться с некоторыми из знакомых, да и вообще с городом; как он ни скучен, но я к нему привыкла. […][552] Государь, прибыв в Кишинев, направился в кафедральный собор, где преосвященный Павел встретил его речью.
12 апреля утром был назначен парад с молебном на том поле, где полки нашей бригады были расположены бивуаком. 12 апреля, ровно в 10 часов утра, приехал государь к войскам, выстроенным в полном порядке; в строю находились на этом смотру вся 14-я дивизия и 11-я кавалерийская. После объезда войск государь со свитой выехал пред середину строя; Кишиневский архипастырь, преосвященный Павел приблизился к походному аналою для начала (пред Подольским полком) молебствия; день был ясный, солнечный, великолепный; наступила минута великая, торжественная. Владыка в облачении и с манифестом в руках, обратясь к государю, преклонил голову, испрашивая повеления начать чтение. Государь со слезами на глазах подал знак рукой. Архипастырь взволнованным голосом, но громко и внятно, прочел манифест об объявлении войны, затем последовал молебен, после которого государь обратился к войскам со словами, что он надеется, что они поддержат честь России, и при этом со слезами на глазах обнял главнокомандующего, затем поцеловал Радецкого и Драгомирова. Государь объехал все войска, сопровождаемый единодушным ура.
16 апреля Подольский полк выступает из Кишинева. В городе по-прежнему большое оживление: гремит музыка, народ толпами ходит по улицам, в особенности около губернаторского дома, где живет государь. Как полиция ни разгоняет любопытных, но все перед окнами собираются новые толпы; дамы кишиневские, разряженные, так и снуют в своих экипажах взад и вперед.
Несмотря на полученное мною лично от начальника дивизии разрешение следовать в Турцию, я запаслась на всякий случай и заграничным паспортом, чтобы не было никаких препятствий при переезде за границу. Итак 16-го мы выступаем; что-то будет впереди, но я твердо решилась перенести все невзгоды и быть действительно полезною нашей дивизии при подвижном лазарете в качестве сестры милосердия. Много мне было труда выпросить согласие на это мужа, а затем позволение у начальства, но теперь всем этим запаслась, только бы здоровье мое выдержало, оно не приучено к разного рода невзгодам, да я надеюсь, что на святое дело служения страждущим Бог подаст мне и необходимую силу воли, дабы побороть все препятствия и исполнить честно мое служение. […]