20 августа. Сегодня перенесла много огорчений: пищу дали солдатам такую, что в рот взять нельзя. Побежала к смотрителю и к комиссару и заставила их попробовать и сознаться, что такая гадость не обед для больных; лазаретному повару дала денег, и, благодаря его услугам, для своих больных мне удалось приготовить обед, хотя часами двумя позже обыкновенного. Между прибывшими вчера ранеными попался один майор, оказавшийся контуженным в голову. Вчера некогда было обратить на него особенное внимание, но сегодня, при осмотре его, нам обоим показалась контузия его весьма сомнительною, слишком уж здоровый он имел вид и такой веселый, и аппетит у него превосходный. Повязал голову мокрым платком, но жару нет, и платок почти не высыхает. Высказала мои сомнения доктору, но он говорит, что контузия такого рода болезнь, что определенно сказать, болен ли человек или нет, невозможно, а поэтому и отрицать действительность контузии тоже нельзя; и хотя мы оба дня наблюдали этого господина и сильно сомневались в его контузии, но должны лечить, ибо ничем нельзя пока доказать притворства.
22 августа. Два дня не было слышно выстрелов, а сегодня они опять раздаются с Шипки. Знакомые страшные орудийные звуки отзываются болью в сердце. Получила записку от мужа: вчерашний день прошел благополучно; что-то будет сегодня?
24 августа. Сейчас приехал из нашего полка с горы Св. Николая полковник Т., командир 1-го батальона; он, совсем больной, поместился у меня в монастырском отделении лазарета. Мой новый пациент сообщил, что получена от главнокомандующего телеграмма о взятии Ловчи; ожидают, что то же самое постигнет на днях и Плевну. От Т. узнала, что на Шипке многие больны дизентерией, но рядов не оставляют и, продолжая службу, ввиду неприятеля угощают себя по совету врачей рицинкой[592]. На горе Св. Николая все наши вечно находятся под огнем и ожидают ежесекундно, что какая-нибудь пулька отправит в вечность. Переносить это чувство — пытка, какую трудно себе представить. Бомбардировка страшно расстраивает нервы. Т. атлетической комплекции, а теперь он до того расстроен, что от малейшего стука весь дрожит. Подобно всем защитникам горы Св. Николая, Т. ни за что не хотел ехать с этой позиции в лазарет, но муж мой, по праву командира полка, чуть не насильно отправил его к нам в Габрово.
27 августа. Получила письмо от мужа с горы Св. Николая. Сидят они в облаках, в дождевом тумане, в пяти шагах ничего и никого не видно; он продрог и просит прислать теплую одежду. Сегодня солнышко их еще немножко обсушило и отогрело. Турки целый день поддерживали сильную ружейную пальбу и ранили у нас в полку пятнадцать человек.
29 августа. Все мы ждем с нетерпением завтрашнего дня, и кажется, что, ради именин государя, Плевна должна быть взята нами завтра. Мои раненые сегодня смотрят веселей: у них также надежда на падение Плевны, а с нею ведь связана у всех надежда на скорое окончание страданий на Шипке. Получила письмо мужа: в крышу его блиндажа засели во время сегодняшней бомбардировки один осколок и четыре пули; против этого применено к делу военное лекарство: приказано утолстить крышу дерном.
30 августа. Все мечты о падении Плевны рушились; никаких известий нет ниоткуда[593]. Погода стоит ужасная, льет проливной дождь. Хотели в городе сделать иллюминацию, да почему-то не удалось. Пальба на Шипке продолжается беспрерывно, адский концерт не умолкает. Моим раненым сегодня нездоровится, все такие скучные. Один доктор спокоен и приписывает все стоны и ухудшения влиянию дурной погоды.
2 сентября. Получила письмо от мужа. Против горы Св. Николая турки привезли мортиры и открыли бомбардировку. В одну ночь выпустили более 300 бомб; пока многие бомбы перелетают через головы, но говорят, что ведь турки наконец пристреляются, и тогда беда нашему полку. Люди сидят на этой горе в открытых канавах. Прибывшие с горы Св. Николая сообщают, что там нет решительно ни офицера, ни солдата здорового: все страдают или лихорадкой, или дизентерией и, несмотря на это, несут свою тяжелую боевую долю, и, что особенно удивительно, бодрость духа их не оставляет; говорят, они поют песни, воодушевляя друг друга. Под эти звуки полковой доктор Петров, общий любимец, обходит траншеи и потчует дизентериков касторкой…
4 сентября. Все по-прежнему; слава Богу, общее лечение идет успешно. Но на горе Св. Николая положение ужасное. Посылала узнать, что там делается… Оказалось, что все офицеры сегодня всю ночь провели под открытым небом, обходя траншеи под градом бомб. Воображаю, какую пытку выносят все они за это время. И как Господь хранит их всех: вблизи моего мужа сегодня опять упала граната, но, к счастию, она не разорвалась, а зарылась в землю; вскоре затем к ногам его упал осколок гранаты, но и он опять не задел его. После всего этого, видя на каждом шагу проявления милосердия Божия, как не сделаться глубоко верующею. Да поддержит Господь бодрость духа в рядах полка, защищающего эту ужасную гору Св. Николая, бомбардируемую беспрерывно днем и ночью.
5 сентября. Сегодня Господь снова явил мне Свое милосердие. Чуть свет получено известие, что турки пошли в атаку на гору Св. Николая. Ожидая новых раненых, старший доктор приказал снарядить транспорта и тех, которые были покрепче, всех отправить в Тырново. Пришлось поскорей перевязать их, накормить и достать у уполномоченного Красного Креста, г. Глебова, белья почти на всех. За этою суетой прошел весь день, даже некогда было и пообедать. В 11 часов вечера вернулась к себе с доктором. Только что сели чай пить, как слышим, кто-то подъехал к дому. У меня сердце екнуло, я мигом выбежала на улицу и увидала моего мужа живого и невредимого: он прямо ко мне после боя. Я его встретила как воскресшего из мертвых. Он был главным участником в геройском деле — отбитии атаки Сулейман-паши. Отделался сравнительно легко: лишь оглушен разрывным действием турецких бомб да страшно похудел, и нервы так же расстроены, как у того полковника; тоже без слез не может ничего рассказать. Через день опять провожу его под пули.
26 сентября. Все это время чувствовала себя нездоровою, хотя и продолжала работать. Какое ужасное зрелище пришлось видеть сегодня! К нам привезли с Шипки больных, полузамерзших солдат, по нескольку человек на одной телеге; вид их до того был жалок, что у меня слезы так и брызнули: стали снимать с телеги, а они, совсем окоченевшие, даже не шевелятся… Мы тотчас же принялись их оттирать — сначала щетками, потом спиртом, влили в рот коньяку, часа три провозились, и наконец удалось двух привести в чувство, а третий так и отправился к праотцам; никакие старания не помогли привести его в чувство; остальные два ненадолго ожили и часа через три тоже последовали за своим товарищем. Вечером привезли еще других больных, хотя и не совсем окоченевших, но в таком же плачевном виде, иззябших до последней степени. Мы их тотчас же уложили в постель, вытерли водкой, напоили горячим чаем и укрыли теплыми одеялами; теперь, слава Богу, заснули, но доктор говорит, что здоровье их так сильно расстроено, что вряд ли выздоровеют. Боже праведный! Что там на Шипке будут делать долее? Ведь холода настали, а теплой одежды нет. Не говоря уже о полушубках, шинели и те все ободрались. Что же станет с бедными защитниками Шипки! Говорят, что в полках, размещенных на Шипке, только треть здоровых и почти все страдают упадком сил.
27 сентября. По поручению Ф. Ф. Радецкого начальник его штаба, генерал Дмитровский, поехал в главную квартиру, чтобы доложить главнокомандующему о положении, в котором находится Шипкинский отряд, и просит спустить 14-ю дивизию вниз и заменить ее свежими войсками, дабы дать ей возможность оправиться, обчиниться и обсушиться. Бывшие севастопольцы говорят, что там куда легче было, чем на Шипке. В Севастополе солдаты далеко не испытывали того, что им здесь приходится выносить. Там они несли службу один день в передовых траншеях, следующий в задних, а третий размещались по домам в Севастополе; эти-то третьи дни и были отдыхом: солдатик мог и обсушиться, и починиться, и заснуть, после чего он, бодрый, вновь готов был на двое суток адской службы. А тут на Шипке наш корпус стоит бессменно уже 49 дней, с 10 августа, и несет бессменно адскую службу, вдали от воды и человеческого жилья. Какой отдых голому, босому и мерзлому солдату вечно под пулями и под открытым небом!
15 октября. Минуло еще пятнадцать томительных дней. Муж пишет, что турки выстроили новую батарею против расположения Подольского полка и все время обстреливают; но, к счастью, еще не пристрелялись, и потому снаряды не попадают. Генералу Радецкому удалось выпросить свежих войск: на днях придут на Шипку три полка 24-й дивизии для смены орловцев.
18 октября. Пришло известие о победе Гурко под Телишем[594]; это всех нас ободрило, явилась опять надежда, что и мы когда-нибудь пойдем вперед.
19 октября. Целый день занималась перемещением больных из палаток в комнаты, так как становится очень сыро и холодно. Многие начали поправляться; только тифозных оставим еще некоторое время в шатрах — им холод полезен.
20 октября. В Габрово пришли три полка 24-й дивизии. Генерал Радецкий со всем штабом приехал их встретить и, воспользовавшись своим здесь пребыванием, посетил наш лазарет; зашел и ко мне, нашел, что все в отличном порядке, поблагодарил нашего дивизионного доктора, весь медицинский персонал и меня; затем все отправились на бивуак 24-й дивизии. Генерал Радецкий поздоровался с этою дивизией и разрешил день отдохнуть в Габрово, а завтра велел уже подняться на Шипку.
26 октября. Слава Богу, наши больные поправляются: сегодня еще двое возвратились на позицию. На Шипке произошла ошибочная тревога: начальство приняло метеор за турецкую бомбу и мигом подняло войска в строй.