28 октября. Привезли к нам 10 человек, раненных шальными пулями и гранатами; двое, кроме страшного ранения, оказались еще и с отмороженными ногами, а у одного началась уже гангрена; запах от ран такой, что едва выдерживаю, делая перевязку; их поместили в отдельной комнате. Другой, с отмороженными пальцами, очень страдает: он ранен гранатой, и у него раздроблено бедро. Доктор говорит, что все-таки при хорошем уходе надежда есть, что жив останется.
Сегодня уехал в Россию полковник Генерального штаба Боголюбов. Слава Богу, он настолько поправился, что есть надежда, что жив останется и благополучно может совершить путешествие. Для переезда его сестры Красного Креста выхлопотали особую карету, которая гораздо лучше устроена наших.
11 ноября. Все эти дни работали, как обыкновенно. Сегодня получили радостную телеграмму, что Карс взят[595].
На Шипке во всех полках молебствие, у нас в большом лазарете тоже отслужили торжественное молебствие; присутствовали все врачи, начальник дивизии, генерал Петрушевский, три сестры и все больные, которые могли подняться с постелей. Радостно было у всех на душе. После молебна побежала сообщить радостную новость своим лежачим больным; мое известие подняло дух у больных; невольно явилась надежда, что скоро покончится и с Плевной.
14 ноября. Целый день льет дождь со страшным вихрем, срывающим крыши с домов, а на Шипке мороз и валит снег. Очень много стали подвозить больных; прилив их все усиливается, размещаем в домиках. Приходится жутко: Красный Крест стал скуп и с трудом можно что-либо достать, а нужда в содействии Красного Креста вещами и припасами большая…
21 ноября. Генералу Радецкому прислали из России разных вещей, белья, теплую одежду, одеял, вина, чаю, сахару, спирту, сигар, папирос, столь любимой солдатами махорки: целую комнату наполнили всеми этими сюрпризами, образовался целый склад, который дивизионный доктор и просил меня взять в свое заведование. Я приняла все счетом и мерой, разложила по местам и записала в шнуровую книгу, которою снабдил меня старший доктор; он же дал мне и другую книгу для записывания выдаваемых вещей и принимаемых обратно припасов, белья и теплых вещей. Весь день работала при складе, но и четверти не приняла; уже поздно ночью пришлось окончить прежде начатую швейную работу и принять сшитое белье от монахинь.
23 ноября. Приехал муж, чтобы завтра, день моих именин, провести со мной; но кажется, не радостен выйдет наш семейный праздник: по Габрову пронеслась грустная весть, что Сулейман сделал нападение на Елену[596]. Эта весть всех нас взволновала.
24 ноября. Провела день в большой тревоге; вчерашние известия оказались совершенно верными, и генерал Радецкий уже послал стрелковый батальон и Волынский полк в подкрепление к находящимся там двум полкам 9-й дивизии. Ко мне на пирог собрались все доктора и начальник дивизии; разговор шел исключительно о военных действиях.
25 ноября. Грязь и дождь страшные; муж уехал с рассветом и с большим трудом добрался до своей позиции.
26 ноября. Никаких известий ниоткуда; что делается под Еленой, — не знаем; страх и тоска ужасная; болгары носы повесили.
28 ноября. Под Еленой неудача. Получила письмо от брата мужа[597], имевшего несчастие находиться именно в той батарее, которая потеряла четыре орудия: по словам его, батарея была брошена на произвол судьбы и отбивалась сама до последней возможности. С трудом удалось побудить мимо уходивший эскадрон драгун прикрыть батарею, благодаря чему удалось спасти остальные два орудия.
29 ноября. Рано утром была поражена большим движением на улицах: шум, говор; я испугалась, думала, уж верно турки на нас идут; вскочила, чтобы скорей узнать в чем дело, как вдруг вбегает монахиня, с радостным лицом бросается ко мне на шею со словами: «Радуйтесь! Плевна пала!»[598]. Нет слов выразить, как я обрадовалась, точно гора с плеч свалилась; мне показалось, что уже все кончилось, чуть-чуть что не мир заключен, и мы уже возвращаемся в Россию. Сейчас же полетела в свой лазарет поделиться этим счастием со своими пациентами, и действительно, такого удовольствия не приносила еще ни одна победа. Мы все, шипкинцы, чувствовали, что нас как будто выпустили из-под ареста и даровали нам снова свободу и жизнь. Больные почти все стали проситься об отправлении их в транспорт в Тырново, будучи уверены, что мы теперь пойдем вперед. Болгары в соборе, а мы у себя в лазарете отслужили благодарственное молебствие; у всех было так светло на душе, как уже давно не бывало. Поздно вечером получила письмо от мужа, при котором, вместе с известием о падении Плевны, он посылает мне все свои лишние вещи; это навело меня на очень грустные мысли. Напрасно я так рано порадовалась возможности мира: шипкинцам, верно, предстоит еще что-либо опасное и тяжелое; ведь турки без бою не сдадут Шипки, и верно, наши готовятся еще к новому отчаянному бою.
30 ноября. Проработав весь день, я отправилась в театр (любители болгары устроили спектакль в честь падения Плевны). Играли пьесу Нивянка и Святослава, или Освобождение Болгарии русскими 900 лет назад. Актеры весьма плохи, в особенности женский персонал. Во время антракта устроился очень приятный сюрприз: вышел болгарин, произнес на своем языке речь по поводу взятия Плевны и освобождения русским царем Болгарии, а по окончании этого слова все актеры, совместно с публикой, прокричали громкое ура царю, главнокомандующему и Радецкому как защитнику Шипки и Габрова. В это время неожиданно хор военной музыки заиграл наш гимн Боже, Царя храни, что вышло, кстати, торжественно и хорошо.
7 декабря. У нас дождь и грязь невылазная, а на Шипке страшный снежный ураган; солдаты целый день только и делают, что откапываются, а на сторожевых постах люди страшно мерзнут. Каждый день привозят в наш большой госпиталь новые жертвы с отмороженными носами и руками, и все из 24-й дивизии. Ничего нет тяжелее, как видеть этих несчастных! Это совсем не то что раненые: эти хоть как ни страдали, но обладали всегда большою твердостью духа, тогда как ознобленные, наоборот, наводят грусть именно страшным упадком духа.
10 декабря. Сегодня в большой лазарет привезли сто человек с Шипки больных и большею частью с отмороженными ногами, руками и даже ушами. Окончив работу по монастырю и выдав из склада вновь прибывшим белье, теплые вещи и фуфайки, я напоила их всех вином, наделила табаком. Все они грустные, не имеют никакой надежды на выздоровление и считают себя калеками; жалуются на судьбу, говоря, что хоть бы были в деле и были бы страшно ранены, все же было бы им неизмеримо легче, все-таки бы знали, что послужили, а тут ничего не сделали, а в калек превратились. Сегодня нескольким будут ампутировать руки и ноги, потому что так оставить нельзя: неминуема гангрена и, пожалуй, смерть; без слез нельзя их видеть, тем более что утешить нечем.
13 декабря. Мужа опять поставили на гору Св. Николая с тремя батальонами, которые и сменили почти замерзшую 24-ю дивизию. Там страшная вьюга и ураган, уже не говоря о выстрелах. Он и так не крепкого здоровья, вынесет ли это новое испытание? Муж пишет, что всю ночь была страшная вьюга. Ради примера он, копаясь в снегу, поверял посты и ободрял часовых.
14 декабря. Сегодня получила известие, что муж мой произведен в генералы, с назначением в распоряжение к главнокомандующему. Но он еще останется при полку на горе Св. Николая.
15 декабря. М. Д. Скобелев приехал на Шипку; говорят, для переговоров с Радецким об обходном движении. Дай-то Господи скорее развязку.
16 декабря. Все толкуют о предстоящем обходном движении, а 14-я дивизия остается на месте. Хотя день и прошел благополучно, но турки таки воспользовались первым солнечным днем и открыли перестрелку, благодаря чему мы приняли сегодня шесть человек раненых.
17 декабря. Опять страшная вьюга у нас в городе, а на Шипке такие ужасы творятся, что трудно и описать! Наверно, сегодня будет там много замерзших. Привезли к нам еще сто человек из 24-й дивизии; эта дивизия окончательно расстроена, и Радецкий спускает ее с Шипки в Габрово[599].
18 декабря. Сегодня работы более обыкновенного. Пришлось долго просидеть в складе, пока снабдила 500 человек отправляющихся в транспорт; им выдала белье и теплые вещи. Приехала к нам в лазарет новая сестра милосердия госпожа Бове, родная сестра командира Брянского полка; мы сразу с нею сошлись, и я очень рада, что на все время не останусь одна: есть с кем в трудную минуту душу отвести.
19 декабря. Ничего нового; работала как обыкновенно, а свободное время провела с сестрой Бове. Муж, высидев всю срочную неделю на горе Св. Николая, благополучно передал позицию другому командиру, полковнику Бакову[600].
22 декабря. Сегодня вошел в Габрово Скобелев с отрядом. Болгары, увидав издали войско, побежали все навстречу, зазвонили во все колокола. Мы тоже, увидав общее движение и суету, вышли на главную улицу и увидали Скобелева впереди отряда на белой лошади; рядом с ним казак со значком, очень красивым, и несколько офицеров. При виде этого войска стало тяжело на душе: значит, начинается то обходное движение, о котором так много говорили. Что-то нашим предстоит? Отряд расположен около города, а Скобелев поехал на отведенную ему квартирку.
22 декабря. Узнали, что назначено обходное движение с двух сторон и что начнется оно завтра, 24-го. Скобелев идет со стороны Зелена Древа[601], а князь Мирский[602]