[232]. Полная победа японских друзей могла бы сделать их слишком сильными. Поэтому у президента США были вполне прагматичные ожидания: «Возможно, обе державы будут сражаться до тех пор, пока они обе порядком не обессилят, и тогда мир будет установлен на условиях, которые не будут нести в себе ни желтой, ни славянской опасности»[233]. Он не раз упоминал об опасениях, что японцы вследствие своих военных успехов не будут иметь себе равных, в том числе сказал послу Франции Жюлю Жюсерану, что «наилучшим вариантом было бы, если бы русские и японцы в ослабленном положении оставались в противостоянии, уравновешивая друг друга» [Jusserand 1933: 300–301]. Во время войны президенту не нравилось, что японцы держали журналистов и военных наблюдателей в стороне от военных событий, а также то, что японский флот нарушил нейтралитет Китая, проследовав за русским броненосцем в нейтральную гавань. Но он сохранял дружественное отношение, несмотря на то что японское правительство полностью игнорировало его советы [Esthus 1966:48–51]. Когда японцы обратились к нему, чтобы он стал посредником в переговорах «всецело по своей инициативе»[234], Рузвельт действовал уже не столько во имя Японии, сколько для сохранения выгодного для США баланса сил.
Рузвельт был не единственным американцем, осознававшим, что военный успех Японии может нести в себе угрозу. В своей статье «Победы Японии: угроза или благословение»[235] Уильям Эллиот Гриффис (1843–1928) высказывал то же мнение:
Более чем вероятно, что скоро мы внезапно перестанем безосновательного восхищаться японцами. На протяжении своего долгого пути буквального преображения Япония представала в американском сознании как восточный рай со всеми современными удобствами. Эстетичные и полупоэтичные прозаики, не обращавшие внимания на недостатки, лили лунный свет на кучи мусора. Мир оценивает победу не «восточных» армии и флота, а хорошо обученных армии и флота, находящихся вблизи от своих источников снабжения и отличающихся строгой умеренностью и свободой от распутства, над невежественной лошадью, плетущейся в хвосте затухающей империи, ослабленной алкоголем и чувственными наслаждениями. <…> То, что мы наблюдаем, является победой интеллектуального меньшинства с современным типом мышления после сорока лет подготовки и десяти лет четко выраженной решимости, с применением всего, что наука накопила за века во многих цивилизациях, а не естественным плодом деятельности пятидесяти миллионов островитян, моральную, социальную и физическую стороны жизни которых еще предстоит узнать. Американцы, лишь недавно вырвавшиеся из своей провинциальности, не были обмануты японцами, а обманули себя сами, ибо подобный процесс в целом до своего завершения очень замысловат. <…> На мой взгляд, победа Японии над Россией послужит миру и дружественным отношениям между странами, росту взаимного уважения Востока и Запада, а значит, и распространению гуманизма, усовершенствованию нашей морали и религии, обогащению нашей цивилизации и укреплению положения США в Азии. У США одна миссия в Японии. Она заключается в том, чтобы объединить азиатскую мудрость и англосаксонскую свободу и предприимчивость, чтобы понятия «Восток» и «Запад» ушли в прошлое <…> и во всем мире был один тип цивилизации[236].
Напряженные отношения между США и Японией, в результате которых в Тихоокеанском регионе начались военные действия, берут свое начало в Русско-японской войне в целом и в Портсмутском мирном договоре в частности. В июле 1907 года русско-японское соглашение положило конец конфликту между этими двумя странами спустя всего два года после окончания войны, и с тех пор Россия перестала мериться с Японией силами [Matsui 1972: 33]. К этому времени Россия сместила фокус своей внешней политики на Европу, а у Японии возрос интерес к Маньчжурии. Российская империя наконец признала требования Японии относительно Кореи и Южной Маньчжурии в обмен на аналогичное положение для себя в северной части Маньчжурии и во Внешней Монголии. Благодаря этому договору Россия также смогла вступить в августе 1907 года в Антанту, поскольку ее конфликт с Великобританией в Центральной Азии, так называемая «Большая игра», завершился. У России не было финансовых возможностей начать новую войну с Японией, Японии тоже было необходимо восстановиться после войны, поэтому она старалась постепенно наращивать экономическое присутствие в Маньчжурии. Поскольку США не могли допустить, чтобы у Японии было в этом регионе эксклюзивное положение, будущее развитие отношений этих стран можно было предсказать уже в 1905–1907 годах, когда необходимый баланс удалось сохранить лишь ненадолго [Peters 1944а: 367].
Одной из наиболее пострадавших от сложившейся в Восточной Азии ситуации стран был Китай. Япония и США не допустили его участия в войне, несмотря на то что она велась на его территории, поскольку вмешательство Китая могло привести к мировой войне. Вместо этого он, как и Корея, стал жертвой военных действий [Nish 2004:3; Nish 20056:22]. При заключении договоров после войны Россия и Япония не спрашивали мнения Китая. Так произошло и в Портсмуте, когда, казалось, политическими требованиями Китая никто не интересовался [Kawashima 2004]. Комура, возвращаясь в Японию, посетил Китай, где его ознакомили с возражениями против размещения российских и японских войск, предусмотренного Портсмутским мирным договором:
Китай будет настаивать на возражениях, которые он высказал несколько недель назад России и Японии относительно некоторых пунктов мирного соглашения. В документе соглашения говорится, что войска из Маньчжурии должны быть выведены в течение 18 месяцев. Китай выразил решительный протест относительно этого пункта, утверждая, что установлен слишком длительный период. Власти Китая предложили сократить его до 9 месяцев. Кроме того, Китай выразил несогласие относительно другого пункта договора, предусматривающего, что в Маньчжурии останется и российская, и японская вооруженная охрана для защиты железных дорог в провинции, принадлежащих этим странам. Согласно заключенному соглашению каждый километр [Sic!] железной дороги будет охранять 15 человек вооруженной охраны. Согласно подсчетам Китая, это будет означать размещение российских и японских войск, насчитывающих приблизительно 20 000 человек. В возражениях Китая, отправленных и в Санкт-Петербург, и в Токио, говорится о том, что Китай способен сам обеспечить защиту собственности России и Японии на своей территории[237].
Однако эти возражения не были восприняты серьезно ни в России, ни в Японии. Японо-китайские отношения ухудшились, в частности, во время Первой мировой войны, когда 21 требование укрепило положение Японии в регионе, а США совершили интервенцию для сохранения политики открытых дверей и, следовательно, для защиты своих экономических интересов.
Японо-американские отношения после Русско-японской войны развивались еще хуже. Несмотря на то что либеральный политик Юкио Одзаки (1858–1954) отправил в Вашингтон в 1910 году саженцы вишни в знак благодарности США за посредничество в переговорах [Buchanan 1950], Портсмутский мирный договор негативно повлиял на отношения двух стран [Wolff 20086: 131–133]. Америка стала вести в Тихоокеанском регионе более амбициозную политику с целью стать мировой морской державой и защитить свое положение от растущей мощи Японии на другой стороне Тихого океана [Pollock 1905:244–245]. Последовательная поддержка Рузвельтом интересов России привела к появлению в Японии антиамериканских настроений. Люди воспринимали США как предателей, и, несмотря на то что Япония достигла своих изначальных целей, условия мира оценивались как унизительные. На следующий день после подписания уполномоченными лицами договора в Токио начались Хибийские беспорядки, являвшиеся выражением общественного гнева и прекратившийся только тогда, когда японский император ввел военное положение. В канзасском издании «The Topeka State Journal» события в японской столице были описаны подробно:
Первые волнения произошли в связи с народным гневом, вызванным условиями мирного договора, заключенного с Россией. В парке Хибия был созван массовый митинг против действий правительства, но полиция Токио закрыла ворота и попыталась воспрепятствовать тому, чтобы люди там собрались. Муниципалитет выступил против действий полиции, и ворота наконец были открыты, собралась большая толпа, люди голосовали за резолюцию, в которой говорилось о том, что нация унижена, а также осуждались условия, на которых был заключен мирный договор. Толпа скорее была серьезна в своих намерениях, чем в гневе, поэтому полиция вела себя сдержанно. Со временем толпа организованно разошлась. Однако позже люди вновь попытались собраться у театра «Синтоми», и полиция их разогнала. Затем часть толпы ушла к правительственному органу «Кокумин симбун» и стала кричать. В дверях здания появились три сотрудника [Sic!] газеты с мечами в руках, отразили нападение, после чего полиция разогнала толпу. Казалось, что беспорядки закончились, когда неожиданно часть толпы стала штурмовать здание, кидать камни и ломать оборудование. <…> В Осаке и Нагое прошли подобные митинги, на которых, не стесняясь в выражениях, требовали отставки правительства. Общее настроение в стране, кажется, было на стороне протестов, но также очевидно, что большинство примет результат мирной конференции, каким бы разочаровывающим он ни был[238].
Американский дипломат Генри Уиллард Денисон (1846–1914), бывший юрисконсультом японской делегации в Портсмуте, объяснил позицию Японии по окончательному соглашению следующим образом: