[348], что привело к еще большему числу смертей во время Первой мировой войны.
Еще одним заметным лейтмотивом в работах военных теоретиков после войны России и Японии стало плохое руководство. Вся критика, как было сказано выше, обрушилась на Куропаткина, поскольку наблюдатели считали, что решительное наступление под руководством способного военачальника могло бы изменить соотношение сил, даже если противник превосходит численно [Schimmelpenninck van der Оуе 2008а: 80]. В немецкой официальной истории войны неоднократно подчеркивалась пассивность русских офицеров и командиров, а действия японцев упрощенно рассматривались как фактор, способствовавший победе над русской пассивностью и нерешительностью [Сох 1992: 396–397]. Когда началась Первая мировая война, европейские державы стали придерживаться планов наступательных действий [Ortner 2014], а поскольку многие страны отправляли военных наблюдателей на поля Маньчжурии [Sheffy 2007: 256], мы можем проследить в этом влияние опыта, полученного на «испытательной площадке современного вооружения» [Sheffy 2007: 256]. В частности, события в Маньчжурии повлияли на Альфреда фон Шлиффена, начальника германского Генерального штаба, и в особенности это выразилось в том, что он выступал за применение тактики, согласно которой «невозможно победить врага, не нападая на него и не уничтожая его» [Sheffy 2007: 265].
В Германии после войны много писали о связанных с ней и вызванных ею изменениях во флоте[349]. В «Marine-Rundschau» объявили конкурс на статью, в которой надо было сравнить Цусимское и Трафальгарское сражения [Eberspaecher 2007: 298]. Война также стала «важным рубежом в кораблестроении» [Eberspaecher 2007: 304], и после нее в океане воцарился новый класс кораблей – дредноуты. Русский флот подвергся жесткой критике, поскольку царские моряки не умели ни маневрировать, ни стрелять[350]. Немецкие наблюдатели пришли к выводу, что «Россия <…> никогда не станет великой морской державой»[351]. Русский адмирал и бывший морской министр Ф. К. Авелан (1839–1916) в разговоре с Хинце в июле 1905 года признался в слабости русского флота:
а) Мы знали, что необходимо проводить кадровые реформы, но война помешала нам их начать. Однако мы не ожидали, что революционное движение получит в течение года такую сильную поддержку, которая выльется в бунты на кораблях. Пропаганду среди матросов распространяли мобилизованные.
б) Вторым шагом после кадровых реформ будет восстановление материальных ресурсов, потерянных во время войны; заказы будут поступать только тогда, когда это нужно для того, чтобы российские верфи были загружены. Это необходимо, чтобы постоянно обеспечивать занятость рабочих. Постройку кораблей будем заказывать позже, после решения кадрового вопроса.
в) Военно-морской флот не станет давать заказов, пока не будет изучен опыт Цусимского сражения. Однако эта информация еще не получена, потому что японцы не позволяют пленным русским офицерам передавать какие-либо сведения, кроме сообщений о своем состоянии[352].
Русский флот был вынужден сконцентрироваться на защите берегов России. Ему понадобились годы, чтобы оправиться от материальных потерь[353], поэтому он больше не представлял угрозы интересам военно-морского флота Германии в Европе. Однако уроки для себя извлекли не только во флоте.
План Шлиффена и Русско-японская война
Военные планы Германии вследствие поражения России также претерпели изменения. Шлиффену были хорошо известны сильные стороны японской армии[354]. Глава генштаба также понимал, что Россия провела мобилизацию с опозданием, тем более что по Транссибирской магистрали можно было одновременно провезти большое число войск[355]. Сначала Шлиффен, как и многие другие, вероятно, верил в безоговорочную победу России[356], но после нескольких уверенных военных успехов Японии он также был вынужден изменить свое мнение[357]. В июне 1905 года Бюлов поинтересовался у Шлиффена, что он думает о военном потенциале России по прошествии менее чем года после заключения мира в европейском театре военных действий – на Балканах[358]. Шлиффен скептически отнесся к возможности военной угрозы со стороны России. Его ответ будет приведен практически полностью, чтобы подчеркнуть влияние, которое оказала война на дальнейшую военную стратегию Шлиффена[359]:
Как только Россия подпишет мирное соглашение с Японией, она выведет свои армейские полки и подразделения из Восточной Азии. Приблизительно через шесть месяцев в европейской России будет такое же количество войск, как в начале 1904 года. Через непродолжительное время возобновится снабжение армии оружием и амуницией, будут обновлены боевые припасы. Скоро старая армия сможет преобразиться внешне. Однако внутри все будет не так хорошо. Мы и раньше знали, что в русской армии не хватает сильных военачальников, известно было и то, что большинство офицеров представляют еще меньшую ценность, поскольку военное обучение нельзя назвать иначе, кроме как недостаточным. Напротив, русский солдат считался одним из лучших в мире. Такие его качества, как безоговорочная преданность, терпеливое упорство, спокойное презрение к смерти, считались бесценными. Теперь же веру в эти качества поколебали. Преданность не всегда была действительно слепой. В донесениях описаны многочисленные случаи, когда офицеры не приказывали, а умоляли, убеждали или договаривались. <…> Войска редко сражались до последнего [во время кампаний в Маньчжурии]. <…> А наиболее заметно то, что русский солдат не обучен. Он не умеет стрелять и маневрировать во время сражения. <…> Усовершенствованное вооружение требует теперь тщательного обучения. Пока русские этого не осознают, им не сравниться с какой-либо иной армией и не осуществить ни одной атаки. Война в Восточной Азии показала, что русская армия даже хуже, чем казалось, и после этой войны она стала не лучше, а еще хуже. <…> Вряд ли что-либо будет улучшено, поскольку им не хватает рефлексии. Русские ищут причину своих поражений не в общем отсутствии готовности к войне, а в превышающей численности противника и некомпетентности отдельных военачальников. <…> Следовательно, все это лишь отражает естественный ход вещей, при котором русская армия становится не лучше, а хуже.
Однако Шлиффен продолжал считаться с русской армией в долгосрочной перспективе, поскольку верил, что «ее чистая масса будет иметь вес» во время войны, даже если некоторое время не принимать во внимание качество этой массы. В последней немецкой официальной истории войны русская армия несколько раз получает подобную оценку [Сох 1992: 397][360]. Наступательные операции, как того требовал Фалькенхаузен, сохранили свое ключевое значение и оказали большое влияние на план Шлиффена.
Его меморандум о войне с Францией («Denkschrift fur einen Krieg gegen Frankreich»), написанный зимой 1905–1906 годов, состоял не только из «важных элементов культурной памяти, объясняющих начало Первой мировой войны» [Ehlert et al. 2014: 1], но также отражал уроки Русско-японской войны. Шлиффен очень внимательно наблюдал за событиями на Дальнем Востоке и считал, что победа Японии освободила немецкий восточный фронт от угрозы России по крайней мере на несколько лет. Именно поэтому Шлиффен, воспользовавшись окном возможностей, предоставленным благодаря временному отсутствию России, мог разработать намного более агрессивный план, направленный против Франции. Следовательно, его меморандум необходимо рассматривать как военный план на ограниченный промежуток времени, пока слабость Российской империи можно было использовать для ведения войны против оставшейся в одиночестве Франции. План основывался на идее, что у Германии появятся свободные руки для борьбы с западным «заклятым врагом» и она сможет победить в быстрой войне в течение 4–6 недель. После победы на западном фронте все войска должны были вернуться на восток для борьбы с «русским катком»[361]. С начала 1890-х годов Шлиффен хорошо понимал, что одной из следующих войн в Европе будет война Германской империи на два фронта. В 1901 году, после внесения окончательных исправлений в «Gene-ralstabsreise Ost», Шлиффен объявил офицерам, что Германия сможет использовать свое стратегическое положение между Францией и Россией с выгодой для себя только в том случае, если германской армии удастся предотвратить соединение войск ее врагов. Опираясь на идею, что войскам необходимо использовать железнодорожную сеть, чтобы перемещаться как можно быстрее и сражаться с противниками поочередно, Шлиффен утверждал, что следует нанести первый сильный удар и уничтожить в сражении одного противника, а затем переместить войска и сражаться со вторым[362]. Став главой генштаба, он выступал за план наступления, а война между Японией и Россией естественным образом не только укрепила его в своей убежденности, но и позволила определить цель первого удара для сражения на уничтожение – современной битвы при Каннах[363]. Шлиффен предполагал, что «Франция в войне с Германией не сможет положиться на поддержку России и потому займет оборонительную позицию»[364]