На второй день стало видно, что ничего у путчистов не получается. А чуть позднее стало очевидно, что они добились совершенно противоположного: после путча руководящие органы СССР были фактически расформированы. Союзный договор никто подписывать не собирался, и респулики намеревались разбегаться. Тогда Явлинский [прим.: Григорий Алексеевич, замруководителя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, временно исполнявшего функции союзного правительства] предложил написать экономический договор, который определял бы формат экономического сотрудничества политически независимых друг от друга республик. Я участвовал в его разработке. К началу ноября стало понятно, что экономический договор также не будет подписан, Советский Союз дышит на ладан, а у Горбачева нет ни сил, ни желания бороться.
В это время я получил приглашение от Банка Финляндии поработать полгода в их исследовательском подразделении, специализировавшемся на СССР. В январе 92-го я благополучно уехал в Хельсинки, где проработал до лета. В конце того же года на смену правительству Гайдара [прим.: Егора Тимуровича] пришло правительство Виктора Степановича Черномырдина, замом у него был Борис Федоров, которого я знал со времен “Пятисот дней”. Он также возглавлял Минфин, куда и позвал меня своим замом. Команда Гайдара была категорически против меня, памятуя, что я выступал за сохранение Союза; Черномырдин меня не знал, так что оформлялось все долго.
Так или иначе, с конца мая 93-го я уже был замминистра финансов. Находясь внутри, я хорошо видел, что Верховный Совет блокирует абсолютно все, никуда не дает двигаться, не позволяет нормализовать жизнь. Руслан Орехов, бывший тогда главой Государственно-правового управления президентской Администрации, показал мне указ о роспуске за несколько часов до подписания и спросил мое мнение. Указ мне, конечно, не понравился, но я понимал, что другого выхода нет. К тому времени все альтернативы были уже перепробованы.
Во время стрельбы по Белому дому я был в командировке на Филиппинах, где подписывал межправительственные соглашения. Помню, в этот день был ураган, пальмы под ветром лежали параллельно земле. По CNN показывали танки, стрелявшие по Белому дому. Улететь было невозможно. Я позвонил домой, спросил, что происходит. Жена ответила, что в принципе в городе жизнь продолжается. Такой вот парадокс: на улицах стреляют танки, а жизнь идет своим чередом.
Сейчас, оглядываясь назад, я своего мнения не меняю. Решение было плохим, но все альтернативы были еще хуже. Возможно, идеологически Хасбулатов [прим.: Руслан Имранович, председатель Верховного Совета] был прав, но он был слишком амбициозен, неспособен к компромиссу. Он очевидно хотел стать номером один и отчаянно боролся за власть. Я считаю, что силовое столкновение спровоцировал он, превратив политический конфликт в мятеж.
В преамбуле к вашему интервью в апреле 2017 года “Газета. ру” представила вас следующим образом: “Бывший первый зампред ЦБ, а сегодня просто экономист из Вашингтона”. Вас не задевает такое противопоставление: в прошлом важный человек, а сегодня “просто экономист”?
Нет. Более того, в какой-то момент я сам начал так представляться. Я ушел из Центрального банка в 1998 году. И когда почти двадцать лет спустя тебя по-прежнему представляют бывшим зампредом ЦБ, это несколько странно. Я уже настолько бывший зампред…
В том же году вы дали другое интервью. На этот раз украинскому изданию LB.ua. Там вы назвали две причины своего переезда в США. По вашим словам, первая причина заключалась в том, что вы столкнулись с ситуацией, когда “попросту нет работы и ты не можешь зарабатывать себе на жизнь”. Как так случилось, что в 2013 году человеку с вашим резюме и квалификацией в России не нашлось работы? Ваши бывшие коллеги:
Сергей Дубинин, Олег Вьюгин, Андрей Клепач – трудоустроены, и неплохо.
Думаю, разница между нами состоит в том, что я оказался вовлеченным в политическую жизнь. Был в руководстве ПАРНАСа, немного помогал в организации осенне-зимних протестов 2011–12 годов – вот правоохранители и взяли на карандаш. Все, кто пошел в политику, столкнулись с той или иной формой давления.
Вы тогда не отдавали себе отчета, что можете повредить своей карьере?
Всю свою сознательную жизнь я находился в состоянии внутреннего конфликта между нуждами карьеры и свободой самовыражения. После “черного вторника” 1994 года, когда сняли Геращенко и Дубинина [прим.: Виктора Владимировича и Сергея Константиновича, главу ЦБ и и.о. министра финансов соответственно], я, будучи замминистра финансов, написал заметку в газету “Московские новости”, где сказал, что в стране произошел экономический госпереворот. Люди, ни черта не понимающие в экономике, зачистили всю экономическую верхушку. Через два дня мне по “вертушке” звонит какой-то человек из Кремля и спрашивает, мол, Сергей Владимирович, это правда вы написали? Я говорю, что да, я написал. Он продолжает: “Вы правда так думаете? Не жалеете о том, что так сделали?” Я говорю, что правда и что не жалею. Человек хмыкнул и повесил трубку. Так что я всегда был готов отстаивать свою точку зрения. Тем более, что я считал тогда и считаю сейчас, что пойди тогда власть на компромиссы и реформы, сегодня ситуация в России была бы принципиально иной.
После 1998 года многие мои коллеги из бывшего руководства ЦБ сделались “врагами родины” и ходили под уголовными делами. Руководители же Минфина чудесным образом были ни в чем не виноваты и получили продвижение по службе. Какое-то время у меня были иллюзии, что настроения поменяются и меня позовут обратно. Потом понял, что не позовут. Тогда и начал строить новую карьеру как эксперт. Мне нравилось работать в Советах директоров компаний: мои знания в области крупного бизнеса, международного бизнеса и банковской системы приносили реальную пользу тем компаниям, с которыми меня сводила жизнь.
Я работал в Советах директоров трех госкомпаний: “Аэрофлота”, “Объединенной зерновой компании” и “Объединенной авиастроительной корпорации”. Проблемы возникали постепенно. В одной из компаний меня сначала разжаловали из председателя в рядового члена Совета, в другой – не переизбрали вовсе. Летом 2013 года представителю Александра Лебедева, который поддерживал мою кандидатуру, просто не дали проголосовать на собрании акционеров “Аэрофлота”. Хотя у него был пакет, который меня точно проводил в состав Совета. Тогда мне стало окончательно понятно, что все предыдущие проблемы также были неслучайны.
Давление властей стало ощущаться, когда протестное движение сошло на нет. Тогда уже ничего нельзя было изменить, зубную пасту обратно в тюбик не затолкаешь. С какого-то момента я начал сталкиваться с однотипной ситуацией: договариваешься с кем-то о контракте, осталось только подписать, а он раз – и передумал. Второй – то же самое. Говорит, мне там сказали, что не надо. С третьим договариваешься-договариваешься, а он вдруг решает, что вопрос больше не актуален и предлагает вернуться к нему через несколько лет.
Это мелочность власти или обдуманная стратегия?
Их подход: вы создаете проблемы нам, мы создаем проблемы вам. Мне при личной беседе сказали прямо: “Если бы тебя было за что посадить, давно бы посадили. Но пока, к сожалению, не за что. Поэтому живи спокойно. Правда, работы у тебя больше не будет”. Это и была расплата за мою не такую уж большую политическую активность. Скорее, даже за взгляды, чем за активность.
Два года вы были замом федерального министра, потом три года зампредом ЦБ. Как вы умудрились не стать мультимиллионером в “лихие-то 90-е”?
В первый день на посту замминистра финансов мой уходящий предшественник дал мне такой совет: “Подписывая любую бумагу, читай ее глазами прокурора”. Взяток я не брал и шел на эту работу, чтобы менять страну. Это во многом и стало причиной моего ухода с должности: после увольнения Дубинина его преемнику, Владимиру Панскову, моя работа была совершенно неинтересна. Я написал Черномырдину, что, мол, хочу уволиться: денег вы все равно нормальных не платите, а теперь еще и работать не даете. В скором времени ко мне пришел человек с предложением от офшорной компании написать для них книжку за сто тысяч долларов. Я отказался: слишком дурно пахло. Так и ушел.
Да, кстати, в Минфине расходы на содержание моей служебной “Волги” были в десять раз больше моей зарплаты. В десять. Я спросил Дубинина, нельзя ли забрать у меня служебную машину и просто выдавать мне эти деньги. Я бы прекрасно поездил на своих “Жигулях”. Он ответил, что нельзя. Ну не гады ли? Десять окладов сжигалось впустую. А в ЦБ были хорошие зарплаты, жаловаться было не на что. Но, конечно, не миллионы.
В качестве второй причины своего отъезда вы называли вопрос личной безопасности. Почему он возник?
Я уехал из России в сентябре 2013 года. Летним вечером мы сидели с женой и разговаривали. Я рассказал ей свое видение ситуации. Рассказал об отсутствии сколько-нибудь серьезных проектов. В конце я предложил ей поехать посмотреть мир, пока есть такая возможность. Ребенку четыре года, есть визы в США и Европу; можно пожить по несколько месяцев в разных странах и вернуться в Россию через год. Может, что-то к тому времени изменится.
Это был план. Но в марте 2014-го случился Крым. Моя позиция по этому вопросу с самого начала была вполне определенной и жесткой. Я сравнил присоединение Крыма с обворовыванием соседа во время пожара. Разумеется, меня сразу записали во враги народа, мое имя стало появляться в разного рода “списках предателей”, мне стали поступать странные звонки. Меня не били, мою машину не ломали, милиция не задерживала, но возвращаться в Россию было некомфортно. Подумайте сами: работы нет, твое имя в списках, других фигурантов которых то избивают, то сажают. Оно мне надо?
Еще вы говорили, что решение остаться в США также было продиктовано желанием “не ломать сознание младшему сыну, заставляя его вписываться в существующую в России систему”. Какую именно систему вы имели в виду?