Сериал она включила, отвлеклась.
Через десять часов Нэнси сидела за столом и смотрела в черный экран айфона, как в черную воду. Вода была неподвижна. Роберт как будто в ней сгинул.
Нэнси нажала на круглую кнопку, экран осветился. И вновь погас. Через несколько минут она открыла ноутбук, вошла на сайт аэропорта и увидела объявление о том, что рейс, на котором летел ее муж, исчез. Она разрыдалась, бросилась искать телефоны на сайте, ничего не смогла найти, ничего не понимала, не видела. Надела кроссовки, захватила сумочку и побежала. У лифта опомнилась, вернулась за айфоном. Высморкалась. Вызвала такси.
В аэропорту ей объяснили, что исчезли все рейсы в Россию. До Москвы, до Санкт-Петербурга, до Екатеринбурга с пересадкой в Москве и до Тюмени с пересадкой в Москве.
Служащая за стойкой говорила тихо и спокойно. Нэнси смотрела, как двигаются ее губы. Служащая замолчала. Нэнси постояла и отошла. Огляделась. Люди стояли, сидели, наверное, в ожидании своих рейсов. Пожилая чернокожая женщина смотрела неподвижным взглядом, багажа при ней Нэнси не заметила. Подошла к ней, наклонилась.
— Простите, у вас тоже кто-то полетел в Россию?
Женщина посмотрела на Нэнси изумленно.
— Нет.
— Извините.
— С вами все хорошо?
Нэнси опустилась на корточки и расплакалась, закрыла ладонями лицо.
Ее окружили, принесли воды, помогли сесть на место рядом с Марией (отчего-то Нэнси решила, что чернокожую женщину зовут Марией), утешали, что это какой-то технический сбой. Нэнси показывала черный неподвижный экран айфона. Подошел маленький седой мужчина, сказал, что тоже ждет вестей из России, и посмотрел на часы. Изо рта его пахло мятой. Нэнси сказала Марии:
— Не хочу, чтобы вы уходили.
— Я не ухожу, — отвечала Мария.
Что-то объявляли, Нэнси пыталась понять, расслышать. Айфон молчал.
— Взять тебе кофе? — спросила Мария.
— Не уходите.
— Я вам принесу, — радостно, как показалось Нэнси, вызвался молодой человек, он сидел напротив.
Молодой человек вернулся со стаканчиками, Мария начала пить из отверстия в пластиковой крышке, а Нэнси держала свой стаканчик в руках и растерянно смотрела на молодого человека. Глаза у него возбужденно блестели, он горячо говорил, что не только из аэропорта Кеннеди пропали вылетевшие в Россию самолеты. Из аэропортов всего мира пропали. И дозвониться никому в России невозможно, ни частным лицам, ни организациям.
— И главное, их даже из космоса не видно!
— А что же там на их месте? — кто-то спросил.
— Не знаю. Ничего. Слепое пятно.
— Вроде тумана?
— Не знаю. Непонятно.
И все посмотрели на Нэнси и отвели глаза. Глаза и нос у Нэнси были красные.
— Ты пей кофе, — сказала ей Мария. Нэнси опомнилась и выпила кофе.
Мария взяла из ее неподвижной руки пустую картонку и выкинула в урну.
Молодой человек сидел напротив них и таращился в маленький экран смартфона, наклонялся к нему близко, и лицо освещалось сиреневым бледным светом. Мертвый свет, думалось Нэнси. Пальцы молодого человека скользили по экрану. Вдруг Мария поднялась и пошла по проходу. Нэнси вскочила и бросилась догонять.
Она шла с Марией, куда и зачем — неважно, лишь бы с Марией, большой, теплой. С ней казалось спокойнее, казалось, что все уладится.
Мария завернула в комнатушку. Нэнси следом.
Мария достала сигарету и спросила:
— Куришь?
— Нет. Да.
Мария отдала сигарету Нэнси и достала себе новую. Спрятала пачку в карман, вынула зажигалку. Нэнси смотрела внимательно на пламя, но сигарету не прикуривала. Мария закурила.
Нэнси смотрела на дым. На тонком белом фильтре алел отпечаток губ Марии.
— Что? — спросила Мария.
— Что? — переспросила Нэнси.
Мария выбросила окурок.
Следом за Марией, как привязанная, Нэнси вернулась к сиденьям.
— Хотели занять! — радостно крикнул молодой человек. — Я оборонялся.
Голос сурово громыхал под потолком. Нэнси не могла разобрать, морщилась. Мария что-то сказала ей, она не расслышала из-за голоса, увидела вдруг, что Мария поднялась и уходит, и побежала следом.
Мария встала в очередь, которая двигалась довольно быстро. И Нэнси двигалась вместе с очередью. У стойки Мария показала какую-то карточку и прошла в стеклянные ворота, Нэнси хотела проскочить следом, но ей загородили дорогу. Что-то спрашивали, она говорила:
— Я с Марией, мы вместе.
Она повторяла «Мария-Мария» и смотрела на них громадными глазами. Ее оттеснили от стойки.
Очередь прошла, стеклянные ворота затворились.
Нэнси потерянно бродила по аэропорту, вдруг решила найти молодого человека, но не нашла, слушала объявления, но не понимала. Устала и опустилась на свободное место.
Она сидела бог знает сколько времени. Вежливый полицейский, откуда ни возьмись, спросил Нэнси, что она здесь делает.
— Я жду самолет.
— Какой?
— Он улетел вчера.
Маленький седой мужчина вдруг оказался рядом, выдохнул мяту и объяснил полицейскому:
— Самолет в Россию. Ее муж улетел в командировку.
— Откуда вы знаете? — удивилась Нэнси. Она уже не помнила, что говорила с этим мятным человеком (так она его окрестила про себя).
— Мы познакомились два часа назад. Я тоже приехал узнать насчет самолета. Я должен лететь в Москву сегодня, у меня билет.
— Рейсов не будет, — сказал полицейский, — езжайте домой.
— Вы на машине? — спросил мятный человек Нэнси. — Я могу вас подбросить. Хотите? Пойдемте.
— Нет! — вскрикнула Нэнси. — Нет!
Люди стали оглядываться.
— Хорошо-хорошо, — он поспешно отступил, подняв ладони, точно отгораживался ими от полоумной Нэнси.
Она вышла из аэропорта. Почему-то она думала, что уже ночь и горят огни, но был ясный день, и ей захотелось поскорей оказаться дома, она даже подумала, а вдруг Роберт ее ждет там, и бросилась к такси.
Дома, разумеется, никого не было.
Нэнси походила по комнатам, голова закружилась, пересохло горло, она выпила большую кружку воды из-под крана, вытерла мокрые губы. Айфон с черным застывшим экраном лежал на столе. Нэнси села в кресло, она смотрела на черное зеркало и забылась, уснула.
Мать Роберта жила в Канаде, они к ней летали как-то. Она им звонила раз в год, 31 декабря. Для нее канун Нового года был самой важной датой, в день рождения сына (она звала его на русский лад — Боря, Бобка) могла забыть позвонить, но 31 декабря звонила обязательно. И обязательно по-русски говорила: «С наступающим!»
Нэнси запомнила ее маленькой, худощавой, с чашкой кофе и сигаретой. Запах дыма и кофе был запахом детства Роберта. Цветом детства был синий, от синих книжных томиков, они стояли на полке в шкафу тесным рядом. Не новые, потертые, синие.
— Кораблики, — называла их его мать.
В шкафу стояли и другие книги, стояли, лежали, пылились — шкаф был забит. Книги, какие-то фигурки из расписной глины. Все запомнилось старым, с трещинами, все облупленное, из каких-то древних времен, из небытия вдруг вынырнувшее здесь, в другом мире.
Мать Роберта раскрывала синий том, там было что-то в столбик, на непонятном языке. Над пожелтевшей страницей стелился дым. Иногда мать закрывала глаза, забывала о дымившейся сигарете и слушала голос с черной пластинки, Нэнси не понимала, что он поет.
Нэнси проснулась и сидела с широко открытыми глазами. Черный неподвижный экран айфона напомнил ей движущуюся на проигрывателе пластинку и все русское, все чуждое — чуждое, но прочно связанное с самым близким человеком, с Робертом. Оно, русское, утащило его за собой, на дно черного озера. Непонятное, нежеланное. Нэнси решительно позвонила матери Роберта и вдруг сообразила, что не помнит ее имени.
Долгие гудки и ее голос:
— Нина?
Мать Роберта звала ее на свой лад, Ниной.
— Алло? Нина?
— Нет, — угрюмо откликнулась Нэнси, — Нэнси.
— Что случилось?
— Ничего, — ответила Нэнси, — Роберт уехал в командировку.
— Бобка? Это впервые так? И ты заскучала.
— Да. Я хотела вас спросить, как звали того певца с пластинки, вы слушали бесконечно.
— Я много чего слушаю.
— Он пел по-русски. Такой голос. Не знаю. Джимми. Он пел: «Джимми». Все остальное по-русски. Вы сейчас курите?
— Что? Да.
— И пьете кофе.
— Но не прямо сейчас. Его звали Вертинский.
— Как? Отправьте мне эсэмэс.
Длинное имя на осветившемся экране. Нэнси казалось, оно пахнет сигаретным дымом. Нэнси старательно забила имя в поисковик (на виртуальной русской клавиатуре).
Русские сайты не открывались, ссылки не работали. К счастью, нашелся эмигрантский сайт с его песнями. Нэнси включила одну, другую. Мужской голос то ли бормотал, то ли пел. Нэнси устала вслушиваться. Непонятные русские слова. Нэнси смотрела на отсвет лампы — она зашторила окна и включила боковой свет.
Выключила голос и вновь позвонила матери Роберта.
— Дорогая? — весело сказала та. — Я уже пью кофе.
— О чем он поет? Ну, в этой песне.
— О том, что Джимми хочет быть пиратом. Джимми — мальчик, ребенок, он работает прислугой на мирном пароходе, его бьет повар и все кому не лень.
— Он уехал в Россию.
— Бобка? Ничего страшного. Не переживай, скоро вернется.
— Нельзя вернуться из места, которого нет.
— Что ты несешь? Нэнси!
Нэнси отключила телефон.
Нэнси послонялась по квартире, открыла холодильник, вынула коробку молока, налила стакан и долго на него смотрела. Решительно собралась, надела плащ, закрытые туфли, захватила с собой зонт Роберта, это был зонт-трость, Нэнси нравилось идти и на него опираться.
На улице был ясный солнечный вечер. Нэнси расстегнула плащ и шла тихо, все ей казалось диким вокруг: люди, пролетающие по дороге машины, желтый осенний лист (хотя все деревья были по-летнему зелеными).
Она вдруг остановилась посреди тротуара, как будто забыла, куда идет, зачем. Прохожая женщина обратилась к ней участливо: