— Вам помочь?
Еще немного Колька понаблюдал за Витькой. Дольше уже неудобно было.
Он вышел на совершенно незнакомую улицу. В Москве снег уже исчез. Воздух стоял совершенно неподвижно, и облака не двигались над Москвой. Сплошные, серые, низкие. Воздух был влажный, и Колька в нем чувствовал себя вроде рыбы, можно было бы оттолкнуться ногами от асфальта и поплыть.
Две девчонки пошли через дорогу к «Макдоналдсу», и Колька — за ними.
Взял он гамбургер, картошку-фри и колу со льдом. Сел за столик возле девчонок, ему хотелось послушать их болтовню. Он слушал и улыбался. Они говорили про пейнтбол, стрельбу пулями, которые не убивают. Но след остается, краска. Девочка говорила, что ужасно хотела подстрелить одного парня. Ей это удалось. Наповал. Она так сказала: «Наповал». Но он не увидел, кто в него попал. Она затаилась, а он боялся двинуться, нарушить правила. Она за ним наблюдала, и он знал, что за ним наблюдают, только не знал кто.
Девчонки хихикали, Колька улыбался. Он уже все слопал и пил колу, позвякивая льдом. Вдруг девчонка-стрелок обернулась и посмотрела на него. Колька улыбался.
— Что? — спросила девчонка. Глаза у нее были холодные.
— Вы работаете или учитесь? — спросил Колька.
— А тебе что?
Она молчала презрительно. Но подружка ответила:
— Учимся.
И взгляд у нее был мягче.
— А где учитесь?
— Где надо, — ответила жестко стрелок. Ее подружка улыбнулась.
— Здесь институт, рядом.
— У вас что, уже уроки кончились?
— У нас перерыв.
Девчонки отвернулись от Кольки, зашептались, захихикали. Подружка стрелка оглянулась и засмеялась. У Кольки лед звякнул в бумажном стакане.
— А ты? — спросила строго стрелок. — Где учишься?
— Я не учусь, я работаю.
— Кем? Приставалой в «Макдоналдсе»?
— Не. Я сейчас в отпуске. А так я на стройке работаю, отделочные работы.
— Да ладно.
— Правда. Вот на Третьем кольце есть дом, огромный, мы делали.
— Ты гастарбайтер?
— Нет. У нас их нет, у нас все серьезные люди.
Девчонки расхохотались. Пошептались, поглядели на Кольку шалыми глазами. Он спросил:
— У вас во сколько уроки кончаются?
— В пять.
— Давайте встретимся?
— Зачем? — отвечала Кольке стрелок. Отвечала строго, но глаза смеялись.
— Так. Погуляем.
— Где?
— Не знаю. Где скажете.
Стрелок задумалась, не сводя с Кольки насмешливых глаз.
— Алтуфьевское метро знаешь?
— Нет.
— Не важно. В центре зала, в шесть тридцать. Только не опаздывай, ждать не будем.
Они ушли, уже не обращая на Кольку внимания, он перестал для них существовать. Девушка-служащая унесла их подносы с цветным бумажным мусором. Колька догрыз последнюю льдинку и вышел из «Макдоналдса». Времени до шести тридцати оставалось полно.
Колька подошел к пожилой даме, она не спеша прогуливалась, дышала мартовским воздухом. Колька вежливо поинтересовался, где здесь рядом институт.
Охранник взглянул на Кольку равнодушно, документы не спросил, видно, ему было лень чего-то спрашивать, шевелиться.
Лекции уже начались. Колька прошел безлюдным коридором. Одна из дверей была приоткрыта, и Колька заглянул в щель. Маленький лысый дядька бубнил, сидя за столом у черной доски. Встал, направился к доске, взял мел. Он стал писать, приподнимаясь на цыпочки. И Колька вошел в аудиторию. Присел за ближайший стол. Дядька обернулся и посмотрел прямо на Кольку маленькими и неожиданно яркими глазами. Колька замер, но дядька не сказал ничего, положил мел в желоб у доски и отряхнул руки. На доске было написано: «Механизм воспроизведения».
Колька огляделся. Девчонок из «Макдоналдса» здесь не было.
Никто на Кольку внимания не обращал, даже парень, который сидел совсем рядом. Впрочем, он набирал эсэмэску и вообще ни на что больше не обращал внимания. «Похоже, я человек-невидимка», — так примерно подумал Колька. Говорил дядька скучно, и Колька поначалу не слушал, глядел на ребят, в окно, на то, как шевелятся губы лектора. Незаметно его ровный, монотонный голос опутал Кольку, проник в мозг, в сознание. Оказалось, что Колька слушает.
Речь шла о памяти. О том, что человек, как скряга, хранит все, что видел когда-либо, слышал, хоть как-то чувствовал, о чем думал, мечтал, все, до самого последнего впечатления. Даже то, на что и внимания вроде бы не обращал. Все лица, виденные мельком, скажем, на эскалаторе.
Вопрос, как вызвать эти воспоминания. На самом деле вопрос в другом: зачем они нам? Или: при каких обстоятельствах должны являться? При крайних? Но зачем нам на краю, в предсмертный миг, эти лица на эскалаторе? Мы их не знали. Они ни о чем нам не скажут.
От этих вопросов мурашки пошли по коже. Но лектор вопросы поставил, а ответить забыл и скучно вернулся к механизму воспоминаний того, что действительно надо иногда вспомнить. Теорему, скажем, на экзамене. Ручки дружно шуршали по бумаге, Колька скучал.
Девчонок он в институте так и не нашел и в половине шестого выбрался на улицу.
Простоял на Алтуфьевской с шести до начала восьмого. Столько лиц увидал — будет что вспомнить на краю. Он уж понял, что девчонки его пробросили, но все не уходил, маячил. Поезда грохотали, сквозняки раскачивали люстры. Мужик шел по залу с огромной сумкой. У него было мокрое, скользкое от пота лицо. Время от времени он останавливал какого-нибудь человека и что-то спрашивал или жаловался на что-то, но никто его не жалел, и все бежали дальше с суровыми лицами. В центре зала мужик увидел Кольку.
— Слушай, парень, скажи мне ради бога, где здесь… улица.
Колька оглянулся. Из метро было два выхода, и на указателях… улицы не значилось.
Мужик вздохнул и побрел дальше со своей сумкой. Было похоже, что это она тащит его за собой всей своей тяжестью. Женщина с сумрачным взглядом подошла к центру зала и остановилась. Женщина посмотрела на часы, на Кольку — скользящим взглядом. Спрятала руки в карманы старого кожаного пальто. Голову опустила.
— А вот вы не знаете, — спросил Колька простодушно, — улица… как к ней пройти?
Она подняла голову, посмотрела на Кольку так, словно удивил ее Колькин вопрос.
— Почему же не знаю?
Колька догнал мужика уже у самого эскалатора. Схватил его за рукав.
— Я вас провожу. Это не сюда надо. Наоборот.
— Ну, спасибо, — время от времени повторял мужик, пока они поднимались по эскалатору, выходили из метро, шли по улице. — Ну, спасибо.
Колька хотел помочь тащить сумку, но мужик отказался категорически. Иногда он останавливался отдохнуть, ставил ношу на землю. И Колька слышал, как колотится у мужика сердце.
— Далеко еще?
— Да вроде нет.
В один из таких перекуров зажглись фонари на улице. И за фонарями стало сразу темно, таинственно.
Спросили у прохожего дом.
— Да вот он, прямо перед вами.
— Ну, хорошо, — сказал мужик Кольке, — спасибо тебе. — И пожал ему руку. — Ты здесь где-то живешь?
— Да нет.
Мужик посмотрел на Кольку недоуменно и даже подозрительно. Но повторил еще раз вежливо:
— Спасибо.
Поднял свою сумку и направился к дому, а Колька стоял и смотрел ему вслед. Мужик скрылся за железной дверью подъезда, а Колька остался один на незнакомой улице. Он побрел по ней так, куда выведет. Посыпал мокрый снег.
Колька вышел к небольшой площади, на которой разворачивались автобусы. На остановке под стеклянным навесом сидела девушка. Колька присел рядом. Она не обратила на него внимания. Глядела на тающий в воздухе снег.
Показался автобус. Он развернулся, подошел к остановке и отворил двери. Девушка будто не видела. Автобус терпеливо подождал, закрыл двери в ярко освещенный, теплый салон и уехал, увозя свое тепло и свет. Колька встал и поглядел на щиток с расписанием. Здесь останавливался только один номер. Колька вернулся на лавку. Девушка все так же спокойно смотрела на снег. Ухо у нее было маленькое и круглое.
— А чего вы автобус пропустили? — решился и спросил Колька.
Девушка не отвечала.
— Холодно так сидеть. Лавка холодная.
Она повернулась к нему. Глаза серые под низкой челкой.
— Тебе что? Чего сам тут сидишь? Делать нечего?
Отвернулась, и так они продолжали сидеть дальше.
Жизнь застыла на одной точке, никто не умирал и не рождался, время остановилось. Пропустили еще автобус. Колька стал говорить — просто чтобы что-то сдвинуть в этом молчании. Рассказ был нелепый, но иначе бы и не удалось ничего сдвинуть. Колька это не понимал, но чувствовал.
— У нас был сосед, он заходил к нам, не знаю, может, раз в неделю, звонил в дверь, мать открывала, он говорил: «Здрасьте, не одолжите мне соли?» Мать говорила: «Да, конечно» и насыпала ему соли… По-моему, он с чашкой приходил, да, с чашкой. Она ему насыпала одну треть, наверно. Он говорил «спасибо» и уходил. Больше ничего не просил, ни сахару, ни хлеба, только соль. И не говорил ничего, кроме спасибо, ни о погоде, ничего. Один раз мать купила сразу пять пачек, таких картонных, с синими буквами. Он пришел, и она ему отдала все пять. Больше он не приходил. Я его встречал иногда, мы здоровались — и все.
Девушка молчала, наверно, и не слышала. Забыла, что он здесь. Снег перестал, и, может, поэтому она повернула к Кольке бледное лицо. На бледном лице россыпью темнели веснушки.
— Тебе совсем делать нечего? — спросила девушка, глядя Кольке в глаза.
— Да, в общем… Я в отпуске.
Девушка продолжала рассматривать Кольку. Он улыбался от растерянности. Девушка вынула из кармана кошелек. Колька завороженно смотрел, как она раскрывает лаковый, точно мокрый, кошелек, как вынимает из него деньги. Пять сотен. Она протянула их Кольке.
— Возьми.
— Зачем? — Колька даже руки завел за спину.
— Тут кафе, ты меня угостишь.
— У меня есть деньги.
— Рада за тебя. Но мне твои не нужны.
— А мне твои зачем?
— В кафе расплачиваться. Вроде ты меня пригласил. Вроде как игра.
Для кого игра? В кафе и народу почти не было, а кто был, не смотрел, не интересовало никого, кто там будет за ко