— Не туда попал.
Набрал номер еще раз, спокойнее:
— Аля? Это вы? Слава богу! Звонили? Простите, ради бога, у меня телефон сломался… Да. Я понял. Конечно. Ну разумеется. — Сморщился, как всегда, когда плохо слышал. — Нет. Не в этом дело. А в том, что фальшивая купюра — изгой. Она не похожа на все нормальные купюры, то есть похожа, но если всмотреться — нет. Она не как все. Она обречена. Да-да, именно. И герой обречен. Он — тоже своего рода фальшивая купюра. Его изымают из оборота. Пересмотрите обязательно. Подумайте, в чем его «нетакость», несовпадение, после обсудим. Не за что. Когда вы сможете? Прекрасно. Буду ждать.
Говорил и ходил по комнате, разговор прервался — остановился.
И будто не сразу понял, где он сейчас.
— В общем, — сказала она, все это время пристально за ним наблюдая, — я так поняла: тащиться Але к вам не захотелось, она решила, что и по телефону все узнает.
— Она сказала, что заболела.
— Ну конечно.
— Она сказала, что заболела.
— Ну конечно, конечно, я поняла, я тоже сегодня совершенно больная. Погода скверная, темень, от остановки через все наши дворы — бр-ррр. Почему она вас к себе не позовет? Вы же бегом побежите?
Он молчал.
— Что?
— Ей спокойнее здесь встречаться, на чужой территории, ее дом для меня закрыт.
— Что бы это значило?
— Я прекрасно знаю, что это значит! У нас бартер. Я фактически пишу за нее диссертацию, а она пьет со мной чай на моей кухне. Несколько дней пахнет ее духами. Все довольны. И никто никого не обманывает. То есть никто не обманывается. То есть я бы и рад обмануться, но я слишком трезв.
— Если только не напьетесь.
— К сожалению, я трезв при всех «если». Даже когда не помню, как добрался домой.
— А что с вашим телефоном?
— Я его уронил.
— Ага. Так, значит, психовали.
— Ага.
— Слушайте, а можно мне хоть раз воспользоваться вашей трезвостью?
— Каким образом?
— Сделайте одолжение, загляните ко мне завтра к двенадцати.
— Бриться надо?
— Необязательно.
— Галстук надевать?
— Ни к чему.
— Что делать будем?
Коробка под диваном заросла пылью. Он даже помнил туфли из нее, черные лодочки, и помнил юбку, с которой она их носила, тоже черную, узкую. Нельзя сказать, чтобы воспоминание было четким, к тому же он не слишком доверял воспоминаниям, тем более собственным. Даже подтвержденным фотографиями.
Сейчас в коробке хранились гвозди, моток проволоки, синяя изолента, бог знает сколько лет все это там было, гвозди проржавели, изолента слиплась. Он отодрал кусок и замотал корпус, и тут же телефон зазвонил, буквально взорвался в его руках, чуть он его вновь не выронил. Поставил на стол, снял трубку.
— Здравствуйте, — произнес деликатно, неуверенно мужской голос.
— Здравствуйте.
— Я хотел узнать. Насчет холодильника. У вас есть?
— Да, — ответил он, подумав.
— А… вы не могли бы рассказать какие?
— Холодильник «Мир», семьдесят какого-то года выпуска, работает.
— Простите?
— «Мир». Надо бы мне его разморозить.
— Ой. Извините.
И человек с той стороны повесил трубку. Он потрогал изоленту и сказал телефону: «Ну, давай, жалко тебе, что ли?» И телефон зазвонил. Выждал пару секунд и снял трубку.
— Здравствуйте, — произнес вопросительно тот же голос.
— Не кладите трубку, — сказал он.
— Я в магазин звоню.
— Я понял, ошиблись номером, я просто хотел спросить, зачем вам холодильник понадобился.
— Как зачем?
— Нет, я понимаю, зачем холодильник нужен, у меня самого он есть. Сколько вам лет?
— Сорок. Сорок один.
— Неужели до сих пор у вас не было холодильника? Зачем вам новый? Мне любопытно. Я старый, нервный, живу один, мне просто поговорить охота, извините.
— Да у меня нет особо времени, я тороплюсь. — Но трубку все-таки не положил, деликатный.
— Я, наверно, умру скоро.
— Господи!
— Зачем вам холодильник?
Он вздохнул:
— Я развелся. Мы разменяли квартиру. Мне нужен холодильник. Ничего интересного.
— В самом деле банально.
— А почему у вас такой старый холодильник?
— Работает. Я к нему привык. Он мне как родной. Мы практически здороваемся по утрам. У меня с ним связаны приятные воспоминания. В каком-то смысле он организует мою жизнь, я могу на него положиться.
— Знаете, я вас понимаю. Я ужасно растерян сейчас. Я не могу привыкнуть к этой квартире, к этому району, и холодильник тоже куплю — будет как чужой.
— Вы думаете о будущем? О своем. Строите планы?
— Да.
— Значит, все будет нормально. Привыкнете.
— А вы не думаете о своем будущем?
— Я его не представляю. Темно впереди, пахнет плесенью. Нет, вру, ничем не пахнет, это я так приплел, для красного словца.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга через порог.
В квартире кто-то вздохнул. И затих.
— Кто там? — спросил он. — Человек или привидение?
— Шикарный галстук, — сказала она.
— Дочка прислала.
— Что-то я его раньше не видела.
— Первый раз надел.
— С чего вдруг?
— Ну, вы же сказали, что галстук надевать необязательно.
— Побрились вы тоже из чувства противоречия?
— Из благодарности. Вы на меня не давили. Я знаю, что вы любите, когда я при параде.
— Я еще люблю, когда вы не опаздываете.
— Или бриться, или не опаздывать.
— Вас не переговоришь.
Она повела его на кухню.
Цветы цвели на подоконнике. За чистыми стеклами и мир казался веселее. Намного веселее, чем из его окна. Просто другой мир. Или он из каждого окна — другой? Даже если окна глядят в одну сторону? За столом сидел молодой мужчина. Встал, когда они вошли, пожал ему руку.
— Это мой сосед, — сказала она мужчине, — вы не против, если он посидит с нами?
— Конечно, — откликнулся мужчина и тревожно поглядел на него.
— Может, все-таки чаю?
— Нет-нет, спасибо, я хорошо позавтракал, я всегда плотно завтракаю, и уже до четырех ничего не ем, и вечером стараюсь не есть, знаете, чтобы быть в форме. Все-таки мне уже под сорок.
— Прекрасно выглядите.
— Именно.
Мужчина перевел глаза на него. Но он молчал, он вообще все время этого разговора молчал, и даже неясно было, слушает ли, — взгляд у него был отстраненный.
Она спросила:
— Откуда вы к нам?
— Из Читы.
— Это далеко, кажется?
— На самолете больше шести часов. На поезде четверо суток. С лишним. Я уже давно не был. У меня там дочка, мы с ее матерью не живем, мы даже не регистрировались. Дочка ко мне приезжает на каникулы. Но вы не волнуйтесь, она у родных останавливается, со стороны отчима, у них прекрасные отношения, ничего не могу сказать, но приезжает она реально ко мне. Мы в театры ходим, на выставки, в магазины. Я специально деньги откладываю.
Мужчина замолчал. Смотрел на нее, с покорной готовностью ожидая еще вопросов.
— А зачем вы в Москву подались? Все-таки очень уж далеко.
— Ну. Мне хотелось жизнь поменять. Кризис среднего возраста, наверно. Все как-то разваливалось.
— Ав Москве?
— Нечему пока разваливаться. Только еще налаживается. Работа есть. Зарплата нормальная. Хотя и расходы, конечно. Город большой.
— Безумный.
— Ничего. И дочка сюда учиться приедет после школы.
— Вы рано встаете?
— Когда на работу, а в выходной я поспать люблю. Но я не против, если вы рано встаете, мне не мешает, ходите на здоровье, радио включайте, как обычно.
— А ложитесь?
— Поздно, но я тихо, книжку читаю, если музыку слушаю, то в наушниках. Или в интернете сижу. У вас выделенная линия? Если нет, не важно, не обязательно, обойдусь. Посуду я за собой всю всегда мою, я вообще чистоплотный. Вы белье где сушите?
— В ванной. Но машинкой я не разрешу вам пользоваться.
— Это ничего, я могу на руках. Но вообще, я аккуратно с техникой, даже починить вполне…
И мужчина замолчал, ожидая еще вопросов. Вопросов не было, и мужчина обратил тревожный взгляд на сидящего безмолвно человека. Но он смотрел в сторону.
— Ну хорошо, — сказала она и тоже взглянула на безмолвного. — Давайте так: я вам перезвоню через час.
— А сразу нельзя решить?
— Мне подумать надо.
— Лично меня все устраивает. И если у вас какие-то особые условия, я готов обсудить.
— Через час, ладно?
Он встал.
— Да, конечно. Только вы мне обязательно перезвоните. В любом случае. Я где-нибудь недалеко буду.
Она проводила мужчину и вернулась в кухню. Он сидел — нога на ногу.
— Наверно, мужик решил, что я — его конкурент.
— Я же сказала, что вы сосед.
Она включила чайник.
— Мало ли что вы сказали. Мало ли что люди говорят. Оставьте заварник в покое. Я сделаю. Вы все испортите.
Ей нравилось смотреть, как он заваривает чай. Надев очки, ополоснув и вытерев насухо руки. Для него это был важнейший ритуал. Чуть ли не таинство. И только когда все свершилось, когда чайник был накрыт салфеткой, она решилась спросить:
— Какое он на вас впечатление произвел?
— А на вас?
— Меня ваше мнение интересует.
— А своего у вас нет?
— Я своему не доверяю.
— Но какой-то образ у вас сложился? Мне просто интересно.
Она помолчала и сказала все-таки:
— С его слов, конечно. Переехал — в общем-то, решительный шаг, все заново, не каждый сможет, а вдруг он там чего натворил? Откуда я знаю? В прошлый раз у меня девчонка снимала, я думала, вот бы мне такую дочку, съехала через месяц, я чуть не плакала.
— Что значит — чуть? Натурально плакали.
— Ага, пока не увидала, что она кулон золотой сперла, и деньги у меня за простынями лежали, их тоже прибрала.
— Ого! — Он рассмеялся. — Вы мне об этом не говорили.
— Стыдно было. Вы же предупреждали.
— Да? Я не помню.
— Вы говорили, что чересчур она добрая.
— Правда? Да я, наверно, не всерьез говорил.