.
Как выяснил Мяконин, войны с Россией добивались «служилые люди» — военные, по его сведениям они обратились с таким предложением к участникам риксдага[2668]. Как он пояснял в своем статейном списке, военные стремятся к новому вооруженному конфликту, так как «им заплаты нет, и во всем скудость большая, кормитца нечем»[2669]. Отсутствие в шведской казне средств на ведение войны вряд ли могло успокоить царя и его советников. Им, вероятно, было известно, что в прошлом именно недостаток средств на содержание армии побуждал неоднократно шведские правящие круги начать войну с одним из соседей.
Мяконин также выяснил, что по окончании войны войска не были распущены, а отправлены «кормиться» на территорию Финляндии[2670]. Проезжая через Финляндию на пути в Стокгольм и встречаясь с шведскими рейтарами и солдатами, гонец слышал от них, «что им лошади велено кормить и самим быть готовым»[2671].
В свете всех этих информаций опасность войны со Швецией, если бы русское правительство не пошло на уступки, выглядела вполне реальной. Реальной была и опасность польско-шведского союза. По сведениям, собранным Мякониным, утонувший на море Шлиппенбах ехал в Варшаву именно для заключения союза, направленного против России[2672].
Все эти новые сведения безусловно способствовали тому, что в первой половине 1661 г. русское правительство последовательно держалось линии, намеченной уже ранее: ценой уступки завоеванных территорий заключить мир со Швецией и сосредоточить все силы на борьбе с Речью Посполитой за белорусские и украинские земли. В таких условиях 23 марта 1661 г. в деревне Кардис начались мирные переговоры между представителями России и Швеции[2673]. Шведским политикам были хорошо известны те трудности, с которыми к этому времени столкнулась русская сторона, поэтому на переговорах шведские представители заняли очень твердую позицию. Уже вскоре после их начала они потребовали возвращения всех земель в Ливонии, занятых русскими войсками. «И до того, — сообщали русские представители царю, — ни в какие договоры… вступать не хотят»[2674]. Не прибегая к прямым угрозам, шведские представители сообщали «по дружбе» И.С. Прозоровскому и его коллегам, что «с иной, де, стороны обещают им и многое, чтоб нынешней государь их… с царским величеством не мирился»[2675]. В дальнейшем они прибегли и к угрозам, заявляя, что в Швеции «ныне есть многие солдаты в зборе, а иных ещо прибирают, а время даром проходит и рати держать даром накладно»[2676]. Этим доводам русским дипломатам было нечего противопоставить. Допустить разрыва переговоров и возобновления в скором времени военных действий они не могли. В итоге целый ряд спорных вопросов был решен так, как этого добивалась шведская сторона.
Так по заключенному соглашению[2677] к Шведскому королевству отошли все земли в Ливонии, занятые русскими войсками в 1656–1657 гг. Русские власти должны были их очистить в течение двух месяцев после заключения договора, хотя русская сторона хотела бы удержать эти земли за собой до истечения срока Валиесарского договора. В наказе послам специально предписывалось добиться сохранения построенных в ливонских городах православных церквей[2678], но в текст договора такое условие не вошло и русской стороне пришлось удовлетвориться устным обещанием шведских представителей[2679].
Чего же добилась русская сторона в обмен на сделанные уступки?
По мирному договору шведская сторона брала на себя обязательство не оказывать помощи «королю полскому… и иным неприятелем», ни «людьми», ни денежными средствами, не пропускать их войска через свою территорию и даже «недруга никакова не навести». Действие договора, как в нем было специально оговорено, распространялось на Великое княжество Литовское, Малую и Белую Россию и на польскую Ливонию — «Малые Лифлянты», как часть русских владений (ст. 8–9 Кардисского договора). Тем самым договор, скрепленный присягой представителей сторон 21 июня 1661 г., ценой уступок предотвратил возможность образования польско-шведской коалиции, направленной против России.
Последующий ход событий показал, что эти уступки шведам не были неизбежными. К тому времени, когда истекал срок Валиесарского перемирия, войско Речи Посполитой и в Польше, и в Литве, давно не получая жалованья, отказалось нести службу, образовало военные «конфедерации» для защиты своих прав, и Польско-Литовское государство оказалось неспособным вести крупные военные действия против России. В таких условиях шведское правительство, вероятно, не решилось бы на войну, но такой возможности развития событий не предвидели ни царь, ни А.Л. Ордин-Нащокин.
Мир в Кардисе стал как бы формальным окончанием того международного кризиса, в который оказались вовлечены многие европейские государства после вторжения шведских войск в Речь Посполитую летом 1655 г. Продолжалась только война между Россией и Польско-Литовским государством, но подобные войны были хроническим явлением в жизни Восточной Европы уже в течение двух веков. Правда, на этот раз традиционный спор двух держав, претендовавших на политическую гегемонию в Восточной Европе, стал гораздо более противоречивым и сложным с появлением на исторической арене Запорожского Войска и последовавшим затем его внутренним расколом. Это, однако, создавало проблемы для участников конфликта, но не для главных европейских держав, которым конкретные итоги конфликта были, по существу, безразличны.
Начинался новый этап в истории русской внешней политики и новая страница в биографии одного из главных ее создателей — А.Л. Ордина-Нащокина. С передачей ливонских крепостей шведам окончилась его деятельность русского наместника в Царевичеве Дмитриеве. С находившимися под его начальством войсками он должен был войти в состав полка кн. И.А. Хованского. Направленный в связи с этим «наказ» И.А. Хованскому[2680] позволяет судить о том, как отнесся царь к советнику, который неоднократно критиковал его решения и отказывался подчиняться его указаниям. В «наказе» говорилось, что Ордин-Нащокин, которого царь посылает «товарищем» к Хованскому, «нам, великому государю, верный и ведомой слуга», который «в наших государевых делех во многих отстрадал напрасно от злых язык». «И то нам, великому государю, — говорилось далее, — крепко годно, чтоб ты, боярин и воевода, к нему… был добр и советен и ласков»[2681]. Эти высказывания показывают, что царь высоко оценил деловые качества своего советника, его принципиальность, смелость, с которой он высказывал свое мнение, не останавливаясь перед тем, что навлекает на себя нападки несогласных. Из того же «наказа» можно узнать, что царь дал своему советнику важное поручение. В связи с заключением «вечного мира» шведское правительство стало распускать свои войска, и Ордин-Нащокин должен был привлечь оставшихся без дела военачальников и солдат на русскую службу[2682]. Таким образом, сохранялась его связь с внешней политикой своей страны.
Заключение
Для нового этапа в развитии русской внешней политики, наступившего в середине XVII в., стало характерно появление у русских правящих кругов целого ряда масштабных проектов, осуществление которых сделало бы Россию господствующей державой и на территории Восточной Европы и в прибалтийском регионе.
Планировалось также подчинение русскому политическому руководству и влиянию целого ряда политических образований у границ России (Польского королевство, Курляндия, Пруссия). Эти проекты, как представляется, сыграли свою роль при выработке концепций внешней политики Российской империи. Стимулом для разработки таких проектов стал обозначившийся к середине XVII в. политический упадок главного западного соседа России — Польско-Литовского государства.
Как известно, в середине XVII в. добиться осуществления этих проектов Русскому государству не удалось. Упадок Речи Посполитой оказался не столь глубоким, как думали. Сказалась, конечно, и ограниченность военных и финансовых возможностей Русского государства, не прошедшего еще петровских преобразований. Но имело свое значение и то, что русское правительство не всегда могло подкрепить свои военно-политические акции действиями своей дипломатии.
Для такого положения дел были важны объективные причины. Следует, прежде всего, обратить внимание на трудности, возникавшие перед русскими политиками уже на этапе, предшествовавшем принятию важных политических решений — этапе сбора информации. Трудности были связаны не только с тем, что у Русского государства в середине XVII в. отсутствовали постоянные дипломатические представительства за границей, которые могли бы прямо сообщать нужную информацию из важных центров политической жизни. Еще более важно было отсутствие важных политических контактов между русской политической элитой и элитой других европейских стран, у русских политиков не было личных связей ни с аристократией, ни с духовными иерархами (исключением явились контакты русских политиков в 1656–1658 гг. с представителями литовской знати, заинтересованными в возвращении своих «маетностей»). В таких условиях направлявшиеся за границу дипломатические миссии часто могли сообщить только то, что слышали от разных людей в пути и от встречавшихся с ними в официальном порядке государственных деятелей. За отсутствием других источников информации важное значение приобретали сообщения купц