;
4) грамота Генеральных штатов от 17 декабря 1655 г. с сообщением о том, что Генеральные штаты заключили союз с курфюрстом и просят для него «милости» у царя[480].
К сожалению, русские записи последующих переговоров не сохранились, а пересказ их содержания по дневнику И. Эйленбурга дает лишь отдельные, плохо связанные между собой фрагменты. Из них следует, что до следующей встречи посла с советниками царя прошло десять дней. Очевидно, в течение этого времени в царской ставке обдумывали, как отнестись к предложениям курфюрста.
На встречах, состоявшихся 13–14 сентября, представители царя заявили, что царь согласен заключить договор о «дружбе» с курфюрстом, и началось обсуждение содержания такого договора и процедуры его оформления. Некоторые детали этого обсуждения показывают, чего хотели добиться на переговорах С.Л. Стрешнев и Л.Д. Лопухин от посла Фридриха Вильгельма. Так, когда Эйленбург стал добиваться, чтобы царь собственноручно подписал текст договора, ему ответили, что это возможно, если курфюрст заключит с Алексеем Михайловичем оборонительный и наступательный союз. Таким образом, следуя советам курляндского герцога, русские представители предприняли попытку разорвать союз Бранденбурга со Швецией. Эйленбург ответил, что на этот счет у него нет инструкций, и обсуждение вопроса на этом закончилось. На следующий день, 14-го числа, посланцу предложили, чтобы курфюрст отдался под защиту царя, повторив предложения, уже сделанные ему через Г. Богданова, который к тому времени еще не вернулся в царскую ставку. Когда Эйленбург заявил, что курфюрст является самостоятельным государем, его спросили: разве курфюрст не находится «под защитой» императора — главы Священной Римской империи и не должен следовать его приказам? Об остроте развернувшихся споров говорит такая, сохраненная дневником Эйленбурга деталь, как предложение русских представителей, чтобы посол курфюрста дал письменное заявление, что его государь не является ничьим вассалом, что Эйленбург по понятным причинам делать отказался[481]. Это дает основание полагать, что на встречах 13–14 сентября была предпринята попытка добиться от представителя курфюрста чего-то большего, чем декларации о нейтралитете. Попытка эта оказалась безуспешной, и переговоры снова на несколько дней прервались. В Москве, вероятно, ожидали, как сложатся события под Ригой. В зависимости от их исхода можно было либо удовлетвориться соглашением о нейтралитете, либо вернуться к предложениям о «покровительстве» со стороны царя. Предложение о посредничестве курфюрста на этих встречах не обсуждалось. К этому времени царю и его советникам пришлось серьезно заняться вопросом об отношениях с Польско-Литовским государством.
Следуя избранной линии, Н.И. Одоевский на четвертом заседании, состоявшемся 18 августа, выступил уже с формальным предложением о избрании царя преемником Яна Казимира. В тексте его выступления, как оно передано в статейном списке, говорилось о том, что после своего избрания царь хочет жителей Речи Посполитой «содержать в своей государской большой милости и вольности их нарушивать ни в чем не велит»[482]. В польской записи переговоров, сделанной одним из комиссаров К.П. Бжостовским, «речь» Одоевского звучит гораздо более многообещающе: если это предложение будет принято, «тогда во всем прочем тотчас же согласимся», «будем жить в совершенной дружбе»[483]. На следующий день, согласно записи Бжостовского, Н.И. Одоевский принимал в бывшем монастыре бернардинцев приехавших в Вильно шляхетских послов, которые «согласились хвалить царя и просить» комиссаров избрать Алексея Михайловича[484]. Собравшиеся в Вильно послы из поветов, как сообщали великие послы царю, «польских и литовских людей, которые приехали с комиссары, наговаривали» избрать Алексея Михайловича. Более того, «великие» послы пригласили их в «государев шатер», чтобы во время переговоров они высказали свою точку зрения австрийским посредникам и комиссарам Речи Посполитой. Однако и те и другие отказались их выслушать. Комиссары заявили, что «та шляхта — люди простые, а не урядники, а урядники, де, Великого княжства Литовского, все у них в Польше, и тех, де, поветных послов слушать нечево»[485]. Таким образом, попытка советников Алексея Михайловича повлиять на представителей Речи Посполитой с помощью новых литовских подданных царя закончилась неудачей.
Ход переговоров скоро показал, вопреки надеждам Н.И. Одоевского и его товарищей, что сделанное заявление вовсе не привело к устранению разногласий. Следующее заседание, 20-го августа, было заполнено дипломатическими маневрами сторон.
Русская сторона добивалась того, чтобы вопрос об избрании царя на польский трон был принципиально решен до обсуждения всех других вопросов. Послы убеждали, что после этого «о всякой згоде говорить будет пристойнее», так как, когда царя изберут, то он «Коруне Польской и Великому княжству Литовскому всякого добра и соединения учнет хотеть так же, как и Московскому государству»[486].
Комиссары Речи Посполитой хотя и заявили, что у них нет инструкций на этот счет и они вообще не могут обсуждать вопрос о избрании преемника при живом монархе («то нам было б от всех государей христианских встыд и бесчестье»), попытались выяснить, на какие уступки пойдет в этом случае русская сторона, в частности, будут ли возвращены в состав Речи Посполитой Великое княжество Литовское, Малая и Белая Русь. Требования возвращения Великого княжества Литовского были сформулированы при этом в крайне резкой форме: «А Великое, де, княжество Литовское от Коруны Польской оторвать никому нелзе, а то б какой был мир, что им, глядячи свои именья в чужих руках, плакати, а самим по чюжим местам скитатися»[487]. Возвращение Великого княжества в состав Речи Посполитой выступало в этих высказываниях как «conditio sine qua nоn» при решении вопроса об избрании царя.
На следующем заседании, 22 августа, была достигнута договоренность, что в связи с новой, создавшейся в ходе переговоров ситуацией послы и комиссары обратятся к своим государям за новыми инструкциями. Помимо снова повторенного комиссарами требования вернуть Великое княжество Литовское под власть Яна Казимира «по ево живот», затрагивался и ряд других вопросов, связанных с планами выбора царя.
Русские послы говорили, что православные церкви и епископы должны «во всякой чести и в вольностях быть попрежнему», добавив к этому, что должна быть ликвидирована заключенная в 1596 г. в Бресте уния, предусматривавшая подчинение православных на территории Речи Посполитой власти папы, а комиссары заявляли, «по ся места короли на Польском королевстве бывали римские веры»[488]. Комиссары также заявили, что не может быть речи о признании наследственных прав Алексея Михайловича и его потомков на польский трон[489]. Тогда же комиссары подняли вопрос о возвращении в состав Речи Посполитой Запорожского Войска («государю их королевскому величеству Малой Русии и запорожских черкас уступитца нельзя»)[490]. Поскольку стороны должны были обратиться к своим правительствам за новыми инструкциями, все эти высказывания с обеих сторон носили характер предварительного обмена мнениями, но уже сам перечень выявившихся разногласий ясно показывает, что выдвижение кандидатуры царя вовсе не сняло препятствий на пути к заключению выгодного для русской стороны соглашения, как, по-видимому, рассчитывали в царской ставке.
После достижения договоренности об обращении за новыми инструкциями стороны вернулись к обсуждению условий будущего мира. Ход переговоров по этому вопросу, и так достаточно трудных, осложнило поведение австрийских посредников.
Они получили щедрые подарки от царя[491], и «великие» послы ожидали, что они будут выступать на их стороне, но поведение посредников их разочаровало и в своем статейном списке они указывали на «цесарских послов помогательство» полякам[492]. Обвинения эти не представляются обоснованными. На первом этапе переговоров посредники стремились добиться заключения мира, к которому стремилось австрийское правительство. Так как на этом этапе переговоров русская сторона отказывалась идти на какие-либо уступки, то посредники уговаривали именно русских послов отдать часть завоеванных земель[493]. Однако позиция посредников резко изменилась, когда возник вопрос о избрании Алексея Михайловича на польский трон, в чем Габсбурги совсем не были заинтересованы. На встрече 25 августа посредники заявили, что, если на переговорах речь пойдет о избрании царя, то они «тех речей и слушать не хотят и ис шатра пойдут вон»[494]. Хотя свою угрозу австрийские послы не привели в исполнение, их поведение во время переговоров изменилось. Как отметил в своем дневнике К.П. Бжостовский, посредники призывали представителей польско-литовской стороны быть твердыми, обещая им свою полную поддержку[495]. В итоге у комиссаров Речи Посполитой сложилось впечатление, что посредники ведут дело к срыву переговоров, которые приобрели нежелательный для австрийских интересов характер. В создании у своих восточных границ огромного мощного государства, будущая внешнеполитическая ориентация которого к тому же ясно не обрисовывалась, Габсбурги, конечно, совсем не были заинтересованы.