[831], следовательно, не раньше этого времени К. Иевлев отправился в путь. Составленный 31 января наказ не нашли нужным переделывать, очевидно и в конце февраля в Москве не представляли себе, в каком критическом положении оказалось Польско-Литовское государство.
Тем же числом, что и наказ К. Иевлеву, — 17 февраля датирован наказ В.П. Кикину, направленному с важной миссией к Богдану Хмельницкому. Посланец должен был от имени царя «похвалить» гетмана за то, что тот своевременно принял меры для защиты «Малые России городов от приходу польских людей». Вместе с тем гетману рекомендовалось, держа войско наготове, проявлять осторожность и не вести военных действий, «чтоб тем… к нарушенью посольского договора причины не учинить». Одновременно он должен был поставить гетмана в известность, что польско-литовской стороной договоренности, достигнутые в Вильно, не выполнены: Ян Казимир «сейму не сложил и по се время о сложении сейма своей королевской грамоты… не прислал». Далее говорилось, что, если король «вскоре исправленья не учинит», то царь «Войску Запорожскому велит прислати свой царского величества указ тотчас»[832]. Контекст, в котором эти слова сказаны, позволяет судить о возможном содержании «указа»: это, очевидно, было бы сообщение о начале войны с Речью Посполитой.
Эта часть наказа может служить свидетельством того, что в феврале 1657 г. в Москве считали возобновление войны с Речью Посполитой делом реальным. В этом случае военная поддержка Запорожского Войска имела бы большое значение. И это обстоятельство следует учитывать, рассматривая вопрос о том, как подходило русское правительство к другим проблемам русско-украинских отношений.
Последующий раздел наказа В.П. Кикина не оставляет сомнений, что к моменту его отъезда в Москве располагали сведениями о соглашении между Хмельницким и Дьердем Ракоци, по которому гетман обязался поддерживать притязания трансильванского князя на польский трон[833]. Сведения об этом были, несомненно, для русского правительства серьезной неприятностью. Дело было не только в том, что гетман предпринял серьезные самостоятельные внешнеполитические акции, не поставив о них в известность царя и его советников. Не меньшее значение имело то, что эти действия находились в явном противоречии с русскими внешнеполитическими планами, хорошо известными Хмельницкому.
Посланец должен был поставить гетмана в известность, что царь крайне удивлен его поведением и напоминает ему о присяге, которую он принес царю. Эта присяга обязывает его поддерживать именно Алексея Михайловича в борьбе за польский трон. По оценке М.С. Грушевского «московський уряд ніколи не брав іще такого прикрого тону в відносинах до гетьмана»[834]. Однако обращает на себя внимание, что посланец должен был не столько требовать и угрожать, сколько убеждать гетмана в неправильности его действий, доказывать ему, что и гетман, и Войско Запорожское должны быть заинтересованы в том, чтобы на польском троне сел православный государь Алексей Михайлович, при котором Запорожское Войско будет надежно защищено от его врагов, а не «еретик Ракоци»[835]. Такая сравнительно мягкая реакция на действия гетмана лишь отчасти объяснялась тем, что в Москве рассчитывали на его поддержку при возобновлении войны с Речью Посполитой. Как видно из последующего раздела наказа Кикина, в Москве рассчитывали использовать шаги, предпринятые гетманом, в своих интересах.
В наказе предполагалась возможность того, что на сделанные ему упреки гетман ответит, что изменить ничего нельзя, договор подписан и войска уже выступили в поход вместе с войсками Ракоци против польского короля. В этом случае посланец должен был добиваться, чтобы казацкие войска, «что они в том походе поемлют… у польского короля корунных городов и мест знатных, хоти и по обе стороны реки Вислы или хотя и до венгерской границы и чтоб теми породы владеть его царскому величеству»[836]. Эта часть наказа раскрывает некоторые важные нюансы в отношении русского правительства к переменам, назревавшим у южных границ Речи Посполитой. Как представляется, само нападение Ракоци на Речь Посполитую и даже его союз с Хмельницким не противоречил планам русского правительства. Такое нападение, поставив Речь Посполитую в трудное положение, могло бы заставить ее выполнить условия Виленского договора. Занятие казацким войском значительных территорий на юге Речи Посполитой (вплоть до Вислы и венгерской границы) в очень сильной мере могло бы этому способствовать.
Заключительную часть наказа составляли, как обычно, указания о сборе «вестей»[837]. В.П. Кикин должен был выяснить, встретилось ли казацкое войско с трансильванским и где находится. Посланец также должен был стараться узнать, не послал ли Ракоци часть своего войска Карлу Густаву и если да, то с какой целью. Сведения наказа ясно показывают, что в середине февраля в Москве было самое общее представление о том, что происходит на южных границах Речи Посполитой.
В наказе, которым должен был руководствоваться К. Иевлев, ему предписывалось объяснять снятие осады с Риги недостатком кормов и распространением эпидемии («морового поветрия»), и заверить короля, что «на весну царское величество со всеми своими ратными пойдет на свейского короля»[838]. Цель такого сообщения понятна. Оно должно было побудить Яна Казимира продолжать войну со шведами, рассчитывая на русскую помощь, но характер контактов между русскими и шведскими политиками зимой 1656/57 г. никак не говорит о решимости русского правительства в скором времени начать масштабные военные действия против войск Карла Густава в Ливонии.
В конце декабря 1656 г. асессор Альбрехт Бюлов приехал к А.Л. Ордину-Нащокину в Друю якобы для покупки «лесных товаров», но при этом стал предлагать воеводе, чтобы тот сообщил царю, что шведская сторона желает мирных переговоров и просит назначить время и место для их проведения[839]. За этой инициативой стоял наместник Карла Густава в Ливонии граф Магнус Делагарди. В условиях, когда Карл Густав собирал силы для решающего удара по Речи Посполитой, он был заинтересован в сохранении мира на русской границе[840]. Эта инициатива привела к переговорам М. Делагарди с А.Л. Ординым-Нащокиным, которому царь дал полномочия вести переговоры «ко оружия престанию» (т. е. о прекращении войны. — Б.Ф.)[841]. В результате было заключено соглашение о прекращении военных действий с 19 января на шесть недель[842]. М. Делагарди хотел обсудить и другие вопросы, но Ордин-Нащокин ответил, что должен ехать к царю за «указом»[843].
Однако достигнутый скромный результат не удовлетворил шведских политиков. В ходе завязавшихся контактов была предпринята попытка изменения общего курса русской внешней политики. 11 февраля 1657 г. М. Делагарди обратился с посланием к Я.К. Черкасскому[844]. В этом послании он призывал воеводу не верить полякам и не полагаться на их обещания. Они вовсе не намерены избирать на польский трон царя Алексея. В действительности, они заключили договор с Австрией, по которому наследником Яна Казимира будет признан эрцгерцог Леопольд. Соглашение вскоре будет утверждено на сейме, а после этого император пошлет в Польшу свои войска, «чтоб то все, что у Коруны Польской силою отнято… X Королевству Польскому приращено было». Царь и Карл Густав должны объединиться, чтобы противостоять этим «папежским» замыслам. Если царь заключит мир и союз с Карлом Густавом, то он, напротив, будет «в покойном владенье его от Коруны Полские поиманых земель». Очевидно, чтобы склонить царя к такому решению, М. Делагарди в заключительной части послания говорил о новых успехах, достигнутых шведским королем. Он заключил союз с правителем Трансильвании, войска которого находятся «уж под Краковом». Соединив свои силы, Швеция, Трансильвания и Россия смогут нанести решительное поражение Речи Посполитой.
Русскому правительству, таким образом, предлагался союз, который бы обеспечил присоединение к Русскому государству восточных областей Речи Посполитой. В Москве на эти предложения не реагировали. Вероятно, утверждение на территории Речи Посполитой сильного и агрессивного соседа по-прежнему не устраивало царя и его советников. Проявленная осторожность, как представляется, не была излишней. Каких-либо полномочий делать русской стороне такие предложения М. Делагарди не имел[845]. Речь шла, вероятно, о дипломатическом маневре, который должен быть предотвратить нежелательное вмешательство России в развернувшуюся на территории Речи Посполитой войну. Иной оказалась реакция на содержавшееся в том же послании предложение начать мирные переговоры со Швецией.
Вопрос о возможных условиях мира специально обсуждался на заседании боярской думы. О результатах обсуждения дают представление инструкции, направленные А.Л. Ордину-Нащокину 23 февраля 1657 г. Ему предписывалось продолжать переговоры с М. Делагарди и выяснить, каковы шведские условия мира. Одновременно ему были переданы условия, на которых русская сторона могла бы заключить мир со Швецией. В Москве были готовы «по последней мере» заключить мир в случае уступки Юрьева Ливонского (Дерпта), Нарвы, Ивангорода, Копорья и Новгородка — Нейгаузена. Король может, — указывалось в решении думы, — отказаться от них, так как это — «не свое и не коруны свейские». «И промышлять, — подчеркивалось в решении, — всякими мерами, чтоб к миру привесть»