[846]. Таким образом, в Москве были готовы заключить мир, удовлетворившись возвращением русских земель, утраченных в годы Смуты, и приобретением лишь трех городов на территории Ливонии. Значительная часть земель, занятых русскими войсками (в частности, крепости на Западной Двине), должна была быть возвращена Швеции. Решение это не могло привести к миру, так как Карл Густав не желал идти на какие-либо уступки[847], но оно показывает, куда теперь направился главный вектор русской внешней политики. В грамоте, посланной А.Л. Ордину-Нащокину, изложение решения думы сопровождалось двумя дополнительными указаниями. Во-первых, при ведении переговоров ему предписывалось «на писме тех дел ничево не давать»[848]. По Виленскому договору Россия и Речь Посполитая обязывались «не миритца» с общим врагом — шведами и не следовало давать в руки шведам (особенно в случае неудачи переговоров) письменные доказательства нарушения этой договоренности. Во-вторых, в грамоте указывалось, что, если Делагарди не пойдет на уступки, «учнет стоять во всем упорно, и ты б над свейскими людми промышлял и поиск чинил»[849], но это был явно нежелательный вариант.
Принятое боярской думой решение резко расходилось с планами человека, который должен был это решение осуществлять. В положении А.Л. Ордина-Нащокина к осени 1656 г. произошли большие перемены. Алексей Михайлович причислил его к кругу своих советников и предоставил ему право непосредственно обращаться к царю со своими мнениями и предложениями. 2 ноября 1656 г. он получил царскую грамоту с изложением «государевой милости» и тогда же обратился к царю с первыми советами «о твоем государеве деле о зачатой войне с короли и с землями, с полским и свейским»[850]. По его мнению, Карл Густав находится в трудном положении и при заключении мира «свеяне много уступят тебе, государю». Но при этом Ордин-Нащокин предлагал и меры, которые побудили бы шведов согласиться на такой мир. Он предлагал, в частности, объявить о походе царя во Псков зимой 1656/7 г. и послать распоряжения в пограничные города о заготовке запасов для войск. «И услыша, — писал он, — немцы в большом страху будут»[851].
Для представлений А.Л. Ордина-Нащокина о возможных условиях мира очень характерным является другой совет царю, содержащийся в его письме. Он советовал, заключив на «урошное время» перемирие со шведами, вступить в соглашение с курляндским герцогом, чтобы русская торговля с Западом пошла из Царевичева Дмитриева (так был назван Кокенгаузен после его взятия русскими войсками) через курляндские порты, минуя Ригу. Так как все земли, с которых шли в Ригу товары, находились в начале 1656 г. под русской властью, это поставило бы живших торговлей жителей города в трудное положение. «И рижаня, — писал Ордин-Нащокин, — такую тесноту видя, учнут свободы сыскивать, а бес торговли жить не учнут»[852]. По мысли русского политика принятые меры должны были привести к мирному переходу Риги под русскую власть. Сходные мысли он продолжал развивать в дальнейшем. Сохранился недатированный фрагмент письма, в котором он настаивал, что следует проявить милость к «мещанам» Юрьева Ливонского (Тарту), незадолго до этого занятого русскими войсками. Он с неудовлетворением писал о том, что после занятия города командующий кн. А.Н. Трубецкой, обещав мещанам царскую милость, не подтвердил их прав «и о ратушном суде не ведают, будет ли». Если их права будут подтверждены, — писал он, — «о свеянах, де, тужить тех городов лифлянские мещане не станут, для того что налоги от свеян великие». Еще более важно, что, если мещане Юрьева будут довольны русской властью, получат подтверждение своих прав, «тому станут верить в Риге, и в Ругодиве, и в Колывани и в Вольмере мещане и, над тем уверяясь, тож мыслить учнут»[853]. Таким образом, по мнению воеводы, предоставление «прав» юрьевским мещанам способствовало бы переходу на русскую сторону таких городов, как Вольмар, Рига, в то время как русское правительство готово было отказаться от притязаний на эти города ради заключения мира со Швецией.
После соединения казацкого войска с армией Ракоци события стали развиваться быстро. Соединенная трансильвано-казацкая армия двинулась на север — целью похода было снятие осады с Кракова, в котором находился шведский гарнизон, и переход столицы Польского королевства под власть Ракоци. По пути армия не сталкивалась с серьезным сопротивлением. Правда, магнаты и шляхта не присоединились к трансильванскому князю, как он рассчитывал, но и сопротивления не оказывали, заявляя о своем нейтралитете. Так же повели себя власти крупных городов — Львова, Самбора, Перемышля. На реке Сан трансильванско-казацкая армия столкнулась с коронными войсками во главе с гетманом С. Потоцким, но тот отступил, не вступив в сражение. Осаждавший Краков корпус Е. Любомирского также отступил, сняв осаду, и 28 марта н. ст. произошел торжественный въезд Дьердя Ракоци в Краков, где был размещен большой трансильванский гарнизон (2.500 чел.). Войска гетманов отступали, не препятствуя продвижению вражеской армии. На 30 марта был назначен сбор посполитого рушения под Сольцем, но шляхта в указанном месте не собралась. Во второй половине марта перешли в наступление и войска Карла Густава. 21 марта под Торунем к его войску присоединился 4-тысячный корпус, присланный курфюрстом. Войска Дьердя Ракоци и Карла Густава двинулись навстречу друг другу. Соединение сил союзников серьезно ухудшило бы положение противостоящих им войск коронных гетманов[854].
К этому времени в Москву стала поступать самая разнообразная информация о событиях, происходивших в Речи Посполитой. Одним из ее источников стали сообщения посланцев Яна Казимира и сената, которые в различных числах марта достигли Москвы, другим — сообщения русских представителей при литовских гетманах — А.И. Нестерова и А.С. Матвеева, которые постоянно направляли царю свои «отписки». Кроме того, о происходящем в Речи Посполитой регулярно присылал донесения виленский воевода М. Шаховской и другие воеводы пограничных городов.
Уже в конце февраля — марте от них стали поступать сведения, что события в Речи Посполитой развиваются быстро и принимают угрожающий оборот для короля Яна Казимира и его сторонников. Уже к 17–18 февраля в распоряжении Виленского воеводы оказался универсал Ракоци, говоривший о его притязаниях на польский трон, и письмо, адресованное вдове Януша Радзивилла, где говорилось, что войска Ракоци подходят к Люблину, а шляхта Дрогичинского повета выслала к трансильванскому князю послов, чтобы принести ему присягу[855]. Войск Ракоци под Люблином еще не было, но это письмо является ярким отражением панических настроений, которые стали охватывать население на территории Великого княжества Литовского. В отписках гродненского воеводы Б. Апрелева, пришедших в Москву в самом конце марта, сообщалось, что по территории Речи Посполитой рассылают универсалы Ракоци с предложением избрать его на польский трон, Ян Казимир «осажен накрепко от шведов в Гданьске», а коронное войско отступило, бросив его на произвол судьбы. Сообщал Б. Апрелев и важные данные, касающиеся политики украинского гетмана. По его сведениям, в войске Ракоци находились «многие ратные… гетмана Хмельницкого». От него же узнали о задержанном в Слониме направлявшемся к Хмельницкому после Карла Густава[856]. А.С. Матвеев, направляясь во второй раз к гетману В. Госевскому, еще в дороге, 20 февраля получил письмо от А. Саковича, в котором говорилось о союзе Карла Густава, Ракоци и Хмельницкого, и один из экземпляров универсала трансильванского князя[857]. 20 же февраля посланец гетмана Стефан Медекша, приехав в Вильно, сообщил о вступлении войска Ракоци в Краков[858].
О настроениях в другом важном центре политической жизни магнатерии и шляхты Великого княжества Литовского, где политическим лидером был великий гетман и воевода Виленский Павел Сапега, царя подробно информировала отписка А.И. Нестерова, доставленная в Москву 9 марта. В январе литовское войско во главе с П. Сапегой активно действовало против шведов. 17 января был взят штурмом Тикоцин — важный пункт на путях, связывавших между собой Корону и Литву. Затем, стремясь оттянуть шведские силы от Гданьска, П. Сапега «литовское войско послал в Прусы войною»[859]. Настроение, однако, изменилось, когда пришли сообщения о походе соединенного шведско-бранденбургского войска на Брест[860]. По сообщению А.И. Нестерова, П. Сапега стал «от свейских немец вельми страшен» и приказал войскам «наспех» возвращаться в Брест, где, по оценке русского представителя, было «ратных людей добре немного и осады укрепить некем». О настроениях в Бресте говорят записанные гонцом слова гетмана, что «в Княжестве Литовском для обороны и собранья войска остался один город — Бресть Литовская», а его защищать некому, так как конное войско разошлось, пехоты мало, пороха и свинца — нет «и купить и взять негде». Если же шведы займут Брест, то Великое княжество Литовское будет не в состоянии противостоять шведам «и войску случения нигде не будет»[861]. Правда, добившись ухода литовских войск с территории Восточной Пруссии, шведы прекратили преследование, но только потому, что должны были присоединиться к армии Карла Густава, двигавшейся на соединение с Ракоци.