В конце января в Бресте уже стало известно, что армия Ракоци вступила на земли Речи Посполитой и к ней присоединились войска Хмельницкого[862]. Позднее Сапега получил известия, что 15 февраля в Ченстохове королева соберет конвокацию сенаторов. Решения, которые сенаторы могли принять в сложившейся ситуации, трудно было предвидеть. В беседе с русским представителем гетман говорил, что сенаторы могут согласиться на выбор Ракоци, чтобы такой ценой добиться прекращения войны со Швецией, могут неким «бунтовством» избрать королем кого-нибудь из своей среды вместо Яна Казимира, наконец, между ними могут вспыхнуть конфликты, и они не смогут прийти к единому решению.
Он просил, если конвокация не примет решения об избрании царя преемником Яна Казимира, прислать к нему царскую грамоту с «государевым милостивым словом», адресованную сенаторам и «всему поспольству». Под этой грамотой он, гетман, сенаторы и шляхта поставят свои подписи, что «Великому княжеству Литовскому быть под твоею, великого государя, высокою рукою, а им, гетману, и сенаторем, и полковником и шляхте на Великое княжество Литовское опроче тебя, великого государя, иного никого не хотети и не обирати». Он просил также, чтобы «великие» послы, ожидающие в Смоленске созыва сейма, получив от него «весть», шли бы к нему «со всею полномочностью и Великое княжество Литовское и войско литовское под твою, великого государя, высокую руку приняли». А когда Великое княжество Литовское подчинится царю, то его примеру последуют Подляшье, Волынь, Подолия[863]. Очень существенно, что дело не ограничилось такого рода заявлениями и обещаниями. Гетман просил прислать в Брест «ратных людей пехоты салдацкого строю две тысячи человек или болши»[864], чтобы, как говорил он А.И. Нестерову, «твои государев указ послушен и страшен был»[865]. Все эти высказывания показывают, что часть политической элиты Великого княжества Литовского, которая объединилась вокруг гетмана Павла Сапеги, оценивала сложившееся положение как катастрофическое и готова была искать выход из него, опираясь на поддержку царя. Такие оценки сложились здесь к середине февраля, когда А.И. Нестеров отправил свою отписку царю, а после 14 февраля положение продолжало ухудшаться.
Была еще одна важная причина, побуждавшая магнатов и шляхту, объединившихся вокруг Павла Сапеги, искать помощи и поддержки царя, это — опасения, которые вызывал у них союз Ракоци и Хмельницкого. У этой части правящего слоя Великого княжества Литовского уже давно вызывали серьезные опасения попытки казацких войск на территории Белоруссии расширить здесь свои владения. Союз с Ракоци открывал для Войска Запорожского в этом отношении новые возможности. Павел Сапега просил царя, чтобы тот послал «повеление» Хмельницкому, чтобы «черкас от Ракоци венгерского отлучил». Если, — доказывал он, — казаки «будут послушны твоему государеву указу, так, де, и Коруна Польская и Великое княжество Литовское от тебя, государя, страшны и твоему государеву указу послушны будут». Как пессимистично в феврале 1657 г. оценивали в Бресте и перспективы будущих отношений с Запорожским Войском, показывает обращенная к царю просьба гетмана, чтобы, если Ракоци с помощью «черкас» утвердится на польском троне, царь добился заключения договора, по которому бы России и Великому княжеству Литовскому «от запорожских черкас… измены какие и шкоды и войны не было»[866].
Нашло свое выражение в беседах с А.И. Нестеровым и острое соперничество между литовскими гетманами и группировками, во главе которых они стояли. П. Сапега жаловался, что В. Госевский пассивно стоит с войском в Жемайтии, «а промыслу и раденья над свейскими немцы от него… нет», не предпринимает он никаких действий и против союзника шведов — курфюрста. Он советовал не посылать на помощь Госевскому русские войска, так как они «при Гансевском будут без промыслу же», и призывал Госевскому «не верить»[867]. Его сторонник К. Завиша также говорил гонцу, что он и другие сенаторы подозревают, что польный гетман ведет тайные переговоры с Карлом Густавом[868].
С открытыми обвинениями В. Госевского в соглашении с Ракоци и шведами выступил перед виленским воеводой Анджей Юшкевич, скарбник мозырский[869]. Ссылаясь на то, что он узнал «с великие дружбы» у С. Медекши, он утверждал, что Госевский обманывает царя. Он просит у Алексея Михайловича денег, пороха и свинца, но на что пойдут деньги и запасы, выяснится, когда «Ракоци с войском подойдут поближе», а 27 февраля он уже прямо заявил, что В. Госевский вступил в союз с Хмельницким и шведами, чтобы «посадить на королевство Ракоцу», а затем идти войной «в городы твоего царского величества». Его жена до сих пор находится у курфюрста, «потому что он с шведы заодно», а сам гетман опирается на таких людей, как А. Сакович, К. Жеромский, «которые преж сего были у шведов с Радивилом»[870].
Со своей стороны В. Госевский просил не верить посланцу П. Сапеги к царю Станиславу Масальскому[871], а А. Сакович говорил о связях виленского воеводы с противниками выбора царя в Короне[872]. Наконец, важные сведения привез с Украины 25 марта
В.П. Кикин. Уже после его отъезда из Чигирина, 14 марта, гетман сообщал ему, что «про ляхов мало где слышеть собраньем великим, все розно поразбегались», «не смеют поля дати». Войска Ракоци идут к Кракову[873].
Все это позволяло русским политикам представить весь размах происходивших событий, цели, которые преследовали те, кто начал новую военную кампанию. Выступление Дьердя Ракоци с притязаниями на польский трон показывало, что речь идет не о конфликте из-за какой-то отдельной территории, а о стремлении поставить под свою власть все Польско-Литовское государство. Вместе с тем было очевидно, что в своих действиях Ракоци опирается на военную поддержку Карла Густава и Хмельницкого, то есть против Речи Посполитой выступает уже не только Швеция, но целая коалиция. Полученные сведения свидетельствовали также о том, что войска союзников продвигаются по стране, не сталкиваясь с серьезным сопротивлением. О достигнутых успехах говорил приход войск Ракоци к польской столице — Кракову. Подробные сообщения о положении в стране, поступившие из Бреста, говорили о настроениях безнадежности и отчаяния, охватывающих политическую элиту и более широкие круги шляхты, и все это живо напоминало положение, сложившееся в Речи Посполитой во время «Потопа», с той разницей, что теперь никто не возлагал надежд ни на шведского короля, ни на Ракоци.
На таком фоне в Москве начались переговоры с посланцами Яна Казимира и сенаторов. Посланец сенаторов Владислав Комар въехал в Москву 16 марта, посланец короля Игнатий Банковский еще раньше — он беседовал с дьяком Посольского приказа Ефимом Юрьевым уже 14 числа[874]. Какую же позицию заняли в Москве по отношению к сообщениям и просьбам, исходившим от Яна Казимира и сенаторов?
Позиция эта была твердой и жесткой. Никаких обещаний оказать помощь дано не было. В «ответе» бояр сенаторам, врученном их посланцу В. Комару 22 марта, снова в резкой форме повторялись те обвинения польской стороны в нарушении условий перемирия, которые были ранее включены в грамоту, посланную с К. Иевлевым. С русской стороны, — говорилось в грамоте, — «не такие семена сеяны», чтобы «с вашие стороны кровавые цветы износить». В грамоте говорилось, что царь ходил в поход на шведов со всем своим войском, на помощь к П. Сапеге был послан отряд во главе с С. Масальским, который участвовал во взятии Тикоцина, В. Госевскому отправили порох и свинец, но никаких обещаний помощи в будущем в грамоте не было[875].
На встрече с посланцами 20 марта в ответ на просьбы о помощи бояре также резко заявили: «с королевского величества стороны только прошенье о всяких посилках, а не о совершенье того начатого дела»[876]. Тем самым посланцам четко давалось понять, что какая-либо помощь будет оказана только после того, как польско-литовская сторона выполнит обязательства, взятые на себя по Виленскому договору: будет созван сейм и на нем принято решение об избрании царя преемником Яна Казимира. Бояре разъяснили посланцам: если бы в Москву хотя бы привезли торжественное обязательство за подписями короля и сенаторов, «что добро начатое дело о обранье… в совершенье приведено будет на нынешнем пришлом сейме безо всякие проволоки», то можно было бы и оказать помощь — послать войска, «а то ныне верить стало нечему»[877].
Одновременно русская сторона четко дала понять, как она представляет себе характер будущего сейма. На встрече 20 марта посланцам было разъяснено, что сейм должен собраться для решения только одного вопроса — о «обиранье царя на польский трон». Только для решения этого вопроса и приедут на сейм «великие» послы Алексея Михайловича. А если на сейме будут обсуждать вопрос «о границах и иных каких делех, которые были на съезде, и будет только те дела на сейме будут, и царского величества великим и полномочным послом и ехать будет не для чего»[878]. По-видимому, предполагалось, что все эти вопросы должны решаться в соответствии с условиями, выставленными русской стороной на переговорах под Вильно. В пользу такого понимания позиции русской стороны говорит одна важная деталь переговоров. В «пунктах», переданных русской стороне посланцем Яна Казимира, король настаивал на том, чтобы за ним был признан титул «великого князя литовского». Это предложение аргументировалось тем, что царя для того и выбирают на польский трон, чтобы Польша могла бы, как и ранее, соединиться с Литвой