[902] — при сложившемся к зиме 1656/57 г. положении это означало защиту Слуцка от русских войск. Но этим дело не ограничилось. 20 февраля в Вильно к воеводе М. Шаховскому «конный шляхтич» доставил письмо новогрудского воеводы П. Вяжевича о том, что «с Чигирина» движутся к Слуцку казацкие отряды, которые, взяв из Слуцка пушки, хотят напасть на Ляховичи — крепость, принадлежавшую П. Сапеге, а полковник Хмельницкого И. Нечай из Бобруйска намеревается ударить на Вильно и Минск[903].
3 марта 1657 г. А.И. Нестеров получил сообщение, что созванное П. Вяжевичем дворянское ополчение Новогрудского воеводства вступило в войну с «черкасами» и побила их «с пятьсот человек»[904]. Сообщения Вяжевича подкреплялись информацией из других источников. Так, захваченный в начале марта гонец из Слуцка сообщил на пытке, что собравшиеся в Пинске казацкие полки должны идти к Бресту против Павла Сапеги, а затем «под Ковну и под Гродно, и под Вильню». Предполагалось, что «черкасы будут под Вильна после Велика дня» (т. е. после Пасхи. — Б.Ф.). Такие сообщения не могли не вызвать беспокойства московских правящих кругов. Их внимание должно было привлечь и сообщение гонца, что к Павлу Сапеге приходил посол Хмельницкого в сопровождении большого отряда, «чтоб он, Павел Сапега, поддался Хмельницкому добровольно»[905].
К апрелю в Москве уже располагали ответом гетмана на грамоту, посланную к нему с В.П. Кикиным[906]. Гетман снова убеждал царя, что не следует полагаться на поляков, которые не станут выполнять условий Виленского договора. Он ссылался при этом на высказывания польского посла Станислава Беневского, который добивался возвращения Войска Запорожского под королевскую власть. По его словам, соглашение под Вильно было заключено по необходимости и не будет выполнено, поляки и не думают избирать царя на польский трон. Тем самым гетман снова пытался повернуть русское правительство к политике, направленной против Речи Посполитой.
Вместе с тем гетман писал, что выслал против Речи Посполитой войско лишь после того, как земли Запорожского Войска подверглись нападениям со стороны поляков и стало известно, что польские дипломаты побуждают к нападению на них крымского хана. Одновременно гетман утверждал, что принял решение о войне, не имея никаких соглашений с Ракоци, лишь случайно выступления казацких войск и Ракоци совпали по времени и гетман не намерен поддерживать его притязания на польский трон[907].
В Москве, конечно, не были столь наивны, чтобы принять заявления и декларации со стороны Речи Посполитой за чистую монету. Здесь, однако, полагали (на это указывает поведение русских представителей на переговорах с прибывшими в Москву польско-литовскими дипломатами), что в том критическом положении, в котором оказалось Польско-Литовское государство в первые месяцы 1657 г., оно будет вынуждено выполнять условия заключенного под Вильно соглашения. Правда, как увидим далее, есть основания полагать, что сведения, полученные от Хмельницкого, содействовали определенным переменам в русской внешней политике, но не в том направлении, как хотел Хмельницкий, — Россия не присоединилась к антипольской коалиции. Заверения гетмана, что выступление его войск никак не связано с выступлением Ракоци, как показал уже М.С. Грушевский[908], никак не могли быть убедительными для русского правительства, располагавшего целым рядом серьезных свидетельств о связях Хмельницкого не только с Ракоци, но и с Карлом Густавом. Поступавшие сообщения также достаточно определенно говорили о том, что казацкое войско соединилось с армией Ракоци и не предпринимает никаких мер для того, чтобы привести население занятых ею территорий к присяге на имя царя. Никаких обещаний на этот счет не содержала и грамота гетмана. Было очевидно, что гетман вопреки обязательствам, взятым на себя по Переяславским соглашениям, проводит самостоятельную политику, находящуюся в прямом противоречии с русским внешнеполитическим курсом. Вместе с тем стремление гетмана скрыть нежелательные факты от Москвы, представить свою политику в приемлемом для русского правительства свете говорило о том, что он не стремится к разрыву с Россией, не хочет порывать с отношениями, установившимися после Переяславской рады. Тем самым у русской стороны сохранялась возможность добиться от гетмана отказа от его внешнеполитических планов.
19 апреля 1657 г. из Москву на Украину было отправлено посольство во главе с окольничим Ф.В. Бутурлиным. Высокий ранг посла говорит о важности, которую придавали в Москве его миссии. Грамота, направленная царем гетману, не сохранилась, не сохранился и посольский наказ, но о его содержании позволяют достаточно точно судить обращенные к гетману посольские «речи», которые читаются в статейном списке посольства. Уже на беседе с писарем И. Выговским посол заявил, что царь крайне удивлен, что гетман и Войско Запорожское ведут переговоры и заключили союз с врагом царя — шведским королем Карлом Густавом, Войско Запорожское без царской воли и повеления оказывает помощь врагам царя, нарушая свою присягу. От имени царя посол выражал возмущение тем, что казацкое войско разоряет «Коруну Польскую», когда на польский трон выбран царь, и грабит живущее здесь православное население, помогая еретикам — кальвинистам[909]. Эти же высказывания послы повторили и на встрече с самим гетманом[910]. Во время переговоров послы выдвинули и обвинения по адресу казаков Нечая, которые разоряют имения принесшей присягу царю шляхты и выгоняют из них владельцев, из-за чего шляхтичи боятся присягать царю[911].
Как отметил уже М.С. Грушевский, анализируя запись переговоров, уличая казацких политиков в сношениях с Карлом Густавом, русские послы ссылались на сообщения А.И. Нестерова о его беседах с П. Сапегой[912]. Отписка А.И. Нестерова с этими сообщениями поступила в Москву 5 апреля[913]. Эти сведения, очевидно, и послужили толчком к принятию решения оказать давление на Хмельницкого и заставить его подчиниться русскому внешнеполитическому курсу. Обеспокоено было русское правительство и тем, что происходит в Белоруссии, — не случайно, вернувшись в ходе переговоров к вопросу о действиях казаков Нечая, послы выражали беспокойство тем, что эти казаки говорят «смутные речи», будто они избрали польским королем Ракоци[914].
Принятое решение было первым шагом русского правительства, отражавшим его стремление оказать влияние на ход событий. Тем самым приобретала четкие формы его линия поведения по отношению к Войску Запорожскому, но необходимо было определить и линию поведения по отношению к быстро нараставшим переменам в жизни Речи Посполитой. А события развивались быстро. 24 марта в Посольский приказ от А.Л. Ордина-Нащокина поступили «немецкие печатные тетради» с сообщениями о событиях, происходивших в Речи Посполитой в первые месяцы 1657 г. Запись о появлении войск Ракоци в районе Львова сопровождалась сообщением: «бискуп львовскии тако ж иные начальные люди все поутекали… и шляхта все животы свои к нам везут»[915]. В другом сообщении, где упоминалось о подходе войск Ракоци к Замостью, также читалось: «А от того вся земля в великом страхованье, и не ведают куде утекать и что делать»[916]. Чтение таких сообщений не могло не создать впечатления, что повторяется время шведского «Потопа», когда деморализованное общество готово капитулировать перед вторгшимся противником. В том же сообщении указывалось, что Куявы и Добжинская земля обратились к шведам, «чтоб они перемирье зделали и подати им обещали»[917].
В тот же день 24 марта был сделан перевод присланного А.Л. Ординым-Нащокиным польского «листа», написанного одним из слуг Богуслава Радзивилла. В нем говорилось о том, что войска Ракоци заняли Краков. Надежду на сохранение своих владений автор письма связывал с тем, чтобы его господин «к милости государеве мог быть припущен»[918]. Так же, по-видимому, рассуждал и его патрон. При встрече А.С. Матвеева в Бовске с канцлером курляндского герцога Мельхиором Фелькерзамом 19 марта канцлер сообщил ему, что Богуслав Радзивилл хочет «быть под твоею, великого государя, высокою рукою»[919].
На состоявшейся в тот же день встрече А.С. Матвеева гетманом В. Госевским гетман, ранее избегавший говорить с русским посланцем о событиях, связанных с вторжением Ракоци, признал серьезность положения. С приходом войск Ракоци ко Львову «многая шляхта, которая живут близу Львове, Ракоцему присягали, и от того, де, у них в войске великое заметание»[920]. Сообщение А.С. Матвеева об этом было получено в Москве 9 апреля[921].
Наиболее важные для русского правительства сведения содержались в отписке А.И. Нестерова, где описывались события, происходившие в одном из главных центров политической активности магнатов и шляхты Великого княжества — в Бресте Литовском. Приехавший в Брест русский посланник стал очевидцем и участником происходивших там важных событий. После того, как на съезде сенаторов в Ченстохове было принято решение о созыве сейма 18 (28) мая 1657 г. в Бресте, стали собираться сеймики сенаторов и шляхты Великого княжества Литовского. 6–7 марта ст. ст. такой сеймик собрался в Бресте. Как сообщал в Москву А.И. Нестеров, на сеймике «приговорили и обрали» Алексея Михайловича королем польским и великим князем литовским «по отшествии Яна Казимера короля». Сеймик направил к королю послов Яна Кароля Коптя и Петра Галинского, которые должны были просить короля и сенаторов, чтобы «сейм учинить вскоре для окончания того доброго дела»