[1020]. Развитие событий говорило в пользу того, что решающие бои должны развернуться в южных областях Речи Посполитой. Как отметил в своих записях Ф. Шебеши, 28 июня А. Ждановичу был послан приказ идти с войском к Каменцу[1021]. По-видимому, этот приказ был изображен А.С. Матвееву как мера по выполнению царского указа об отзыве казацкого войска из армии Ракоци[1022], и это обеспечило более или менее удовлетворительное окончание переговоров. В действительности, по-видимому, речь шла о другом — в связи с сосредоточением именно на юге Речи Посполитой польско-литовских и татарских войск предполагали, что туда передвинутся и войска союзников и здесь произойдут решающие сражения, в которых примут участие главные военные силы гетманства[1023]. Очевидно, именно с этой целью было собрано войско, во главе которого встал сын гетмана Юрий Хмельницкий, с ним в качестве советника был отправлен в поход генеральный есаул Запорожского Войска Иван Ковалевский[1024]. 10 июля это войско встретил в походе И.А. Желябужский[1025].
Разговоры казацких военачальников с Желябужским показывают, в каком сложном положении оказалось гетманство к середине лета 1657 г. Было собрано значительное войско (по оценке Желябужского, около 20 тыс. чел.), но принятию каких-либо решений препятствовало отсутствие какой-либо связи и с А. Ждановичем, и с Ракоци (что было связано, очевидно, с блокадой их войск польско-литовской армией): «вести, де, про них взять нелзе и посылки к ним послать не мочно». А одновременно фактически начинается война с Крымом («воинские, де, люди многие татарове воюют наши городы»)[1026]. В таком положении все более необходимой становилась поддержка России в случае возможного столкновения с соединенными польско-татарскими силами.
Именно в таких условиях было принято решение направить в Москву посольство, во главе которого был поставлен переяславский полковник Павел Тетеря, близкий родственник и доверенное лицо гетмана, что указывает на особо важное значение, какое придавали в Чигирине его миссии. В грамоте царю, датированной 10 июля 1657 г., Хмельницкий писал, что, выполняя указ царя, он приказал А. Ждановичу «с войском отступить и под Каменец идти». Гетман ожидает приезда польского посла Казимира Беневского, но он и ранее заявлял польским дипломатам и теперь готов заявить польскому послу, что Войско Запорожское желало и желает, чтобы магнаты и шляхта Речи Посполитой условия Виленского договора «не переменяли и не отменно держали». В той же грамоте гетман выражал пожелание, чтобы Алексей Михайлович, «как царь православный, под крепкую свою руку Корону Польскую принял». Все эти заявления должны были создать у царя и его советников впечатление, что гетман теперь во всем готов следовать политической линии, выработанной в Москве.
Какова был цель всех этих заявлений, выясняется из заключительной части документа, где, рисуя картину угрожающей опасности со стороны собирающихся в районе Каменца татарских и польских войск, он просил царя приказать Донскому и другим казачьим войскам идти вместе с запорожцами на Крым. В грамоте гетман упоминал и о том, что он просит помощи у князя Г.Г. Ромодановского, командующего войсками Белгородского разряда[1027]. Сообщения о росте опасности со стороны татар должны были подкрепить отправленные вместе с Тетерей сообщения полковников подольского и брацлавского о вторжении татар на территорию их полков[1028].
Как представляется, этот важный шаг гетмана не только должен был способствовать защите гетманства от внешней опасности. В замаскированной форме Б. Хмельницкий пытался снова изменить русский внешнеполитический курс. Отказать в защите от татар русское правительство не могло, а поскольку гетманству могли угрожать соединенные польско-татарские силы, тем самым посланное на Украину войско могло быть вовлечено в войну с Речью Посполитой и Россия стала бы, наконец, частью антипольской коалиции. Совсем не случайно гетман обращал внимание царя на то, что шведский король желает мира и что он, гетман, для достижения этой цели готов отправить свое посольство в Швецию.
Посольство П. Тетери еще не доехало до Москвы, когда произошли события, приведшие к распаду антипольской коалиции. Очевидцем этих событий стал И.А. Желябужский, ожидавший в Корсуни «вестей» о местонахождении войска Ракоци, чтобы передать трансильванскому князю царскую грамоту. Войска Ракоци и Ждановича постепенно уходили на юг, постоянно подвергаясь нападениям следовавших за ними польско-литовских войск. Как рассказывали И.А. Желябужскому казаки из войска А. Ждановича, при их уходе на юг войско Ракоци «во многих местах побивали и наши, де, казачья войска поляки побили под Жолквою и обоз у нас отбили»[1029]. Положение все более ухудшалось по мере того, как к преследовавшим трансильванско-казацкую армию войскам С. Чарнецкого и П. Сапеги присоединялись отряды других польских военачальников[1030]. Под Межибожем казаки, не слушая приказов А. Ждановича, покинули армию Ракоци и отправились по домам. Первые беглецы появились в Корсуни, где находился Желябужский, 13 июля, а 14-го за ними последовали уже «многие козаки»[1031].
Командир корпуса А. Жданович, встретившийся позднее с Желябужским, так комментировал происшедшее: когда войско узнало, что оно пошло в поход, чтобы добыть для Ракоци польскую корону, то «всем войском» полковника «хотели убить», а затем оставили его, «отказали: нам, де, при Ракоце не бывать и короля нам не надобно, у нас есть государь»[1032]. М.С. Грушевский, анализируя эти сообщения, пришел к выводу, что такое объяснение действий казаков появилось позднее, после их ухода, когда с приездом Желябужского стало ясно, что царь не одобряет их похода. В действительности, по мнению историка, казаки торопились доставить домой захваченную в походе добычу[1033]. Соображение М.С. Грушевского, однако, не объясняет того, почему вскоре, 22 июля, когда Ю. Хмельницкий приказал своему войску, стоявшему в 35 верстах от Межибожа, идти на помощь Ракоци, в этом войске начались волнения, во время которых казаки говорили то же самое, что и казаки из корпуса А. Ждановича. Очевидцем этих волнений стал пытавшийся проехать к Ракоци И.А. Желябужский. По собранным им сведениям, казаки отказывались идти в поход потому, что во время долгого стояния в степи «запасы проели и оголодали». Дело этим, однако, не ограничилось. Казаки кричали, что не желают «короля искать, Ракоци от орды оберегать». Одновременно казаки «всем войском» выступали с резкими обвинениями против старшинской верхушки: «вы, де, нашими головами корысть получаете», «увидили себе простор и многое владенье и обогатились, так, де, хотите самовластными панами быть». «Многие» казаки приходили прямо к Желябужскому: «Извести, де, наши все нужи государю, как мы от старшин своих терпим»[1034]. М.С. Грушевский видел в этих выступлениях результат агитации Желябужского[1035], однако это предположение никак не подтверждается текстом его статейного списка. Отмеченная там одна беседа царского посланца с протопопом явно не могла привести к таким результатам, да и сам И.А. Желябужский совсем не приписывал себе таких заслуг.
В недавнее время эти события привлекли к себе внимание Т.Г. Яковлевой, справедливо поставившей их в ряд известных и по другим источникам выступлений недовольных политикой гетмана и старшины масс «показаченных», не удовлетворенных своим непрочным социальным статусом в украинском обществе[1036]. От ряда более ранних выступлений бунт казацкого войска отличался не только своими масштабами. Казаки не ограничились обвинениями полковников в том, что те облагают население поборами, а им не выплачивают жалованья за службу. Стремление старшин стать «самовластными панами» казаки связали с планами возведения Ракоци на польский трон: «хотите самовластными панами быть и обираете короля неверново». Очевидно, «показаченные» усмотрели в планах возведения Ракоци на польский трон прямую угрозу для себя: новый польский король должен был помочь полковникам стать «панами» и поставить рядовых казаков в зависимость от себя. Защиты от такой угрозы казаки готовы были искать у царя.
Поражение Ракоци и распад антипольской коалиции сняли с повестки дня главный источник напряженности в русско-украинских отношениях. Однако все происшедшее не могло не вызвать в Москве глубокого недоверия к политике гетмана и его окружения. Свидетельства, поступавшие в Москву с разных сторон, показывали, что в конце 1656 — первой половине 1657 г. Чигирин вел самостоятельную внешнюю политику, находившуюся в прямом противоречии с внешнеполитическими планами русского правительства. Миссия И.А. Желябужского принесла в этом плане ряд важных дополнительных доказательств.
Так, киевский полковник Антон Жданович говорил царскому посланцу, что гетман «велел» ему «доступать Ракоце королевства, а от государя хотел отступить». По его словам, «ведали, де, ту мысль мы с полковниками, а войско не ведало»[1037]. Это свидетельство ставило под большое сомнение лояльность не только гетмана, но и старшины по отношению к их верховному сюзерену — царю. Имело значение и другое свидетельство Ждановича, что ему «гетман городов принимать не велел и залог пометывать»