[1091]. Вряд ли в Москве могли рассчитывать, что польско-литовская сторона согласится с такой процедурой ведения переговоров, которая вовсе не предусматривалась Виленским соглашением, тем более не располагая на этот счет решениями сейма. Вероятно, в Москве рассматривали такое предложение как своеобразную «разведку боем». Реакция на него могла бы дать ответ на волновавший царя и его советников вопрос, будет ли и как польско-литовская сторона выполнять Виленский договор.
Возложенные на него задачи Н. Алфимов по объективным обстоятельствам выполнить не мог. У него не было связей с влиятельными людьми в правящих кругах Речи Посполитой, у которых он мог бы что-либо узнать «тайным обычеем», а на дворе в Варшаве, где Н. Алфимов находился в конце сентября — начале октября 1657 г., он был в полной изоляции «и у двора ево, Назарьева, была крепкая сторожа»[1092]. О позиции правительства он мог узнать лишь из состоявшихся бесед с литовским канцлером К. Пацем и подканцлером коронным А. Тшебицким, однако содержание и характер этих бесед определяли, конечно, королевские советники.
Так как Н. Алфимов был простым гонцом и не имел никаких полномочий вести переговоры, то сам факт этих бесед говорит о заинтересованности правящих кругов Речи Посполитой в сохранении мирных отношений с Россией и о их желании таким способом повлиять на русскую внешнюю политику. Хотя положение Польско-Литовского государства заметно улучшилось, предстояло решить еще достаточно трудные задачи. Шведские войска продолжали занимать главные города Королевской Пруссии, блокируя путь, по которому шел экспорт хлеба в страны Западной Европы, что прямо и непосредственно отражалось на доходах магнатов и шляхты. В июле 1657 г. началась осада Торуни австрийскими войсками, туда же был направлен большой корпус польских войск во главе с Е. Любомирским. Под Торунь выехал руководить осадой сам Ян Казимир. Город сдался лишь в конце декабря 1657 г.[1093].
Война со Швецией стала складываться неудачно для датчан, шведские войска заняли Голштинию[1094]. Можно было опасаться, что, одержав быструю победу над Данией, Карл Густав вернется со своими главными силами в Пруссию. В этих условиях в Варшаве совсем не были заинтересованы в осложнении отношений с Россией.
Советники заверили гонца, что Речь Посполитая заинтересована в том, чтобы «был покой и у обоих великих государств соединение», в скором времени будет созван сейм, на который пригласят великих послов царя[1095]. Одновременно они энергично отвергали обвинения Хмельницкого: «татар, де, мы призвали на Ракоцу, не на казаков, и татаровя, де…. казаком ничего не учинили»[1096].
Судя по содержанию бесед, в Варшаве опасались заключения мира между Россией и Швецией, что серьезно затруднило бы кампанию по возвращению прусских портов. У гонца настойчиво спрашивали, правда ли, что в Москве находятся французский и английский послы, предлагающие посредничество на мирных переговорах со Швецией[1097]. Одновременно они постарались дать доказательства враждебности Карла Густава по отношению к России. Уже после «отпуска» гонца А. Тшебицкий сообщил, что австрийские дипломаты в Константинополе достали текст грамоты Карла Густава к султану, в которой шведский король призывал его к войне с Россией и Речью Посполитой. А. Тшебицкий обещал, что этот текст будет вскоре послан в Москву[1098]. Пристав, провожавший Н. Алфимова в обратную дорогу, говорил, что Карл Густав нанес поражение датским войскам и Ян Казимир опасается, что будет заключен мир, по которому Дания будет вынуждена стать союзником Карла Густава в войне с Речью Посполитой[1099].
В грамоте, датированной 12 октября 1657 г., король, как и его советники, опровергал обвинения Хмельницкого и доказывал, что никаких враждебных действий против России польское правительство в Стамбуле не предпринимало. Как и следовало ожидать, король отклонил предложение отправить великих послов в Москву, так как дело о избрании царя может быть только «на сойме договорено и совершено», но обещал, что сейм будет собран в скором времени. Одновременно Ян Казимир выражал надежду на дальнейшее сближение двух государств и их успешные действия против шведов[1100]. Все это показывало, что «большой войны» с Речью Посполитой в ближайшее время можно не ожидать, но выяснилось это в полной мере лишь к началу 1658 г.[1101]. До этого приходилось, следуя предупреждениям, держать войска на территории Литвы и Белоруссии, а это ограничивало размах военных операций в Ливонии, не давало в полной мере использовать ту трудную ситуацию, в которой оказалась Швеция, когда сложилась антишведская коалиция.
Военная кампания в Ливонии началась в июне 1657 г. с серьезной неудачи русских войск. В начале этого месяца псковский воевода Матвей Шереметев выступил с войском для освобождения осажденного шведами замка Анзля. Когда шведы отступили, воевода стал их преследовать, но развернувшееся сражение завершилось беспорядочным бегством дворянской конницы с поля боя. Сам командующий войском, М. Шереметев, попал в плен. Правда, при отступлении удалось сохранить обоз и пушки[1102].
После этой неудачи инициатива на театре военных действий перешла к шведам. 7 июля шведские войска во главе с Магнусом Делагарди подступили к Юрьеву Ливонскому (Тарту), одному из главных центров русской власти в Ливонии. Значительная часть Юрьевского уезда была занята шведскими войсками, и началась мобилизация местных крестьян в шведскую армию. Из Таллина и Нарвы шведский командующий ожидал артиллерию, чтобы штурмовать город. Лишь 10 августа он снял осаду, узнав о приближении из Пскова войск во главе с новым воеводой И.А. Хованским[1103].
Однако это не положило конца активности шведов. Вызвав подкрепления из Таллина и Нарвы, М. Делагарди осадил Гдов, «ис пушек по Гдову били и приступы к городу были жестокие»[1104]. Когда ко Гдову подошли войска И.А. Хованского, М. Делагарди снова отступил, но Хованский догнал его армию в трех верстах от города и в ночном бою 15 сентября шведские войска были разбиты. Как сообщал И.А. Хованский в Москву, погибло 2 генерала и несколько полковников, большая часть пехоты, пушки М. Делагарди велел «пометать в Чюцкое озеро»[1105]. Это поражение шведской армии привело к переходу военной инициативы в руки русского воеводы. Преследуя отступающего к Таллину противника, И.А. Хованский 25 сентября перешел Нарову. Магнус Делагарди поспешно отступал к Таллину, и воевода не стал его преследовать, а двинулся «изгоном» к Нарве. Пришедшие неожиданно 5 октября к Нарве русские войка захватили посад и стоявшие на Нарве суда. Затем войска снова перешли Нарову и, разорив округу Ямы и Копорья, армия Хованского, так и не столкнувшись во время похода с серьезным сопротивлением, 19 октября вернулась во Псков[1106].
Так как король предписывал Магнусу Делагарди вести мирные переговоры с Россией, чтобы хотя бы избежать опасности с ее стороны в той сложной ситуации, в которой оказалась Швеция[1107], то активные действия со стороны шведов сопровождались попытками начать мирные переговоры. Так, 12 июля 1657 г. М. Делагарди обратился с письмом к Хованскому, предлагая прислать в Юрьев русских представителей для переговоров о мире. Он сообщал, что в Митаве, столице Курляндии, находится английский посол, который едет к царю для «мирного договору»[1108]. 1 августа он обратился с предложением начать переговоры о мире к сидевшему в Юрьеве в осаде воеводе И.А. Хилкову[1109]. На эти предложения русская сторона не реагировала.
Английский посол Р. Брэдшоу, ехавший в Москву с предложением посредничества на мирных переговорах со Швецией, провел осень 1657 г. в Курляндии и поехал обратно, так и не получив разрешение на приезд в Москву[1110]. Дружественный характер отношений между Швецией и Англией Кромвеля был в Москве хорошо известен, и в таком посреднике здесь не были заинтересованы.
За происходившим с неодобрением и даже раздражением наблюдал из Царевичева Дмитриева А.Л. Ордин-Нащокин. У него были свои представления о том, как и с какой целью должна вестись военная кампания и какими шагами она должна была сопровождаться. Свои соображения на этот счет он изложил в «статьях» и отписке, направленных в Москву в Приказ Тайных дел в начале июля 1657 г.
Главной целью русских действий в Ливонии должно было стать подчинение Риги. Он доказывал, что для этого сложились благоприятные условия. В Риге эпидемия — «мировое поветрие», из-за которого люди, покинув город, «живут по лесам и по островам», объявилась «болезнь» и в шведском войске. Он также упоминал «прошенье рижан о съезде и присылке частые в Царевичев Дмитреев город», во время которых «начальные люди и бурмистры… тайными ссылками к милости великого государя царского величества приведены»[1111]. Курляндскому герцогу Якобу он предлагал содействовать переходу Риги под власть царя, «не дожидаясь последнего рижаном разоренья», в этом случае они «належащего страху избудут и до своих домов бес печали придут». На герцога, впрочем, воевода Царевичева Дмитриева не возлагал больших надежд. Герцог, — писал он в Москву, — «манит, дружа шведа». Вместе с тем, трезво оценивая положение дел, он полагал, что Рига не подчинится царю без «грозы» со стороны русских войск. Необходим, — доказывал он, — поход под Ригу войск не только из Царевичева Дмитриева, но и из Полоцка, Витебска и Пскова, но воеводы этих городов не направляют своих войск под Ригу.