Великие послы получили грамоту царя 19 августа в Минске[1614] и сразу обратились к комиссарам, предлагая им «ехати к Вильне, не мешкая»[1615]. Это обращение положило начало сношениям между великими послами и комиссарами. 31 августа к великим послам прибыли посланцы комиссаров Владислав Комар и Степан Пацына, чтобы договориться об условиях ведения переговоров[1616]. 6 сентября достигнутая договоренность была скреплена присягой представителей обеих сторон[1617]. 16 сентября с приездом комиссаров под Вильно начались и сами переговоры[1618].
В ожидании начала переговоров великие послы старались выяснить «на чем сейм кончился и кунклюзия стала»[1619]. В начале сентября послы получили отписку от воеводы Гродна Б. Апрелева, которому о решениях сейма рассказал кн. Станислав Масальский. Комиссары, — какой сообщал, — «отпущены… на том, чтобы великий государь изволил отдать польскому королю все литовские городы, которые ныне за великим государем». В этом случае будет заключен мир, «а будет великий государь не изволит городов отдать польскому королю, и о том… будут битца тотчас»[1620]. 6 сентября о решениях сейма послам сообщил Миколай Россохацкий, который был на нем послом от Троцкого воеводства. Земский писарь сообщил, что на сейме представители Великого княжества, угрожая заключением сепаратного русско-литовского соглашения, добились избрания царя. Затем в посольской избе были зачитаны «статьи», предложенные на виленских переговорах 1656 г., после чего их «подтвердили и вынструкцыю по-прежнему, как они договорены, внесли»[1621].
Тем самым еще до начала переговоров великие послы достаточно точно представляли себе, какие условия предложит на переговорах польско-литовская сторона, и должны были отдавать себе отчет в том, что условия мира, изложенные в их наказе, никак не устроят комиссаров Речи Посполитой. Вместе с тем, сведения, поступавшие к ним из пограничных городов, показывали, что сообщения С. Масальского о неизбежности войны в случае неудачи переговоров соответствуют истине. Гродненский воевода Б. Апрелев сообщал, что в Вельске Павел Сапега собирал полковников и там было установлено, «где которым полкам… поступать». Войска Сапеги уже стали переходить Неман и располагаться на территории Гродненского повета[1622]. Тогда же, в начале сентября, воевода Новогрудка Данило Ильфов сообщал, что к городу движутся войска Сапеги, новогрудский хорунжий Стефан Францкевич «выбирает из мужиков драгунов и похваляетца на Новогрудской замок». «А мы, — писал воевода, — от тех желнырей сидим в осаде»[1623]. 10 сентября кн. Самуил Огинский писал одному из великих послов, П.В. Шереметеву, что, перейдя Вилею, «великие загоны» из войск В. Госевского вторгаются на занятую русскими территорию[1624].
Так как в сложившейся ситуации возможности для каких-либо маневров у «великих» послов, по существу, отсутствовали, то они просили у царя нового «указа»[1625]. Однако, в грамоте, полученной 17 сентября, царь лишь повторил свои прежние указания: на переговорах тянуть время и «дожидати великого государя тайного наказа»[1626].
На польско-литовской стороне накануне переговоров продолжало сохраняться представление, что Русское государство — слабый противник, который находится в трудном положении и поэтому его удастся заставить заключить соглашения, выработанные в Варшаве. Разрыв мирных переговоров по инициативе русской стороны и поход Ю.А. Долгорукого в Жемайтию должны были показать ошибочность таких расчетов, но этим фактам не придали значения. При королевском дворе разрыв переговоров даже воспринимали как хороший предлог для начала успешной войны. Свое сообщение о разрыве мирных переговоров секретарь королевы Пьер де Нуайе сопроводил следующим комментарием: «Мы полагаем, что это — фанфаронство, так они слабы и находятся в довольно плохом состоянии. Теперь против них посланы две армии из Литвы, которые могут их несомненно разбить»[1627]. Предложение вернуться за стол переговоров укрепило короля и его окружение во мнении, что поведение русских всего лишь «бравада»[1628].
Когда комиссары заключили соглашение о прекращении военных действий на время переговоров, это вызвало резкое неудовольствие короля. Он утверждал, что это было сделано вопреки его указаниям и что поведение «великих» послов, разорвавших переговоры, и поход Долгорукого давали достаточное основание для того, чтобы начать военные действия и не прекращать их на время переговоров. Гетманы могли бы нанести поражение Долгорукому или отогнать его к Смоленску, и можно было бы заключить мир «sine infamibus conditionibus tutam honestam» (весь честный, без позорных условий). Король предписывал комиссарам требовать возвращения всех утраченных земель, но не предлагать царю право наследовать польский трон. Такие обещания были даны, когда Россия была могущественной, а теперь с ней следует поступать иначе[1629]. Литовские политики не разделяли воинственных настроений короля и готовы были заключить с великими послами мир на условиях, выработанных на сейме[1630], но о каком-либо смягчении польско-литовских условий мира в сложившемся положении не могло быть и речи.
Таким образом, на начавшиеся переговоры обе договаривающиеся стороны пришли со взаимно исключающими условиями мира, которые они не имели права менять, каких-либо новых компромиссных предложений, которые могли бы удовлетворить обе стороны, в их распоряжении не было.
Начало мирных переговоров полностью подтвердило правильность тех сообщений, которыми уже располагали великие послы. На встрече 18 сентября комиссары Речи Посполитой снова подали условия, которые польско-литовская сторона представляла на «прежней комисии», и заявили, что уступок никаких не будет «и им сверх инструкции прибавить ничего не уметь»[1631]. 20 сентября послы отправили сообщение об этом царю[1632].
Царь и его советники оказались перед необходимостью принятия новых серьезных решений. К этому толкали и очень неблагоприятные для русских политических планов перемены, обозначившиеся на Украине.
Пауза в русско-украинских отношениях длилась недолго. М.С. Грушевский привел ряд аргументов в пользу того, что около 20 июля в Чигирине собралась казацкая старшина и на этом собрании было решено не принимать воевод из Москвы и дать отпор войскам Ромодановского, который поддерживает «своевольников». Это был важный шаг на пути к соглашению с Речью Посполитой[1633].
9 августа, когда в Чигирин прибыл с царской грамотой Я. Портомоин, гетман встретил его резкими упреками в адрес В.Б. Шереметева и Г.Г. Ромодановского, которые по сведениям, которые к нему приходят, поддерживают «своевольников» и хотят его погубить. Он заявил, что идет за Днепр с войсками и татарами, чтобы наказать «своевольников», а если царские ратные люди станут их поддерживать, он будет сражаться и с ними. После этого Я. Портомоин был задержан в Чигирине[1634], а Выговский с войском направился на Левобережную Украину. Здесь у города Гадяча в его лагерь прибыли комиссары Речи Посполитой во главе с С.К. Беневским для заключения соглашения о возвращении Войска Запорожского в состав Речи Посполитой. Переговоры не обошлись без трудностей: чтобы добиться окончательного решения, потребовалось вмешательство перекопского Караш-бея, сопровождавшего со своим отрядом войско Выговского[1635], однако 7 сентября договор был подписан[1636]. Теперь уже речь шла не о декларациях, хотя бы и важных по содержанию, гетмана или кого-либо другого из представителей казацкой верхушки, а о соглашении, участником которого было все Запорожское Войско. Россия в случае войны с Речью Посполитой не могла больше рассчитывать на его поддержку, а Польско-Литовское государство получало веские основания такой помощи ожидать.
В этих условиях миссия В.П. Кикина была обречена на неудачу. Гетман отказался послать казацкие полки в Белоруссию[1637]. Отослать татар гетман также отказался, а незадолго до отпуска Кикина прямо заявил русскому гонцу, что ждет к себе калгу с татарами, которые уже перешли Днепр, и обратился к хану с просьбой, чтобы, вернувшись из похода в Трансильванию, он тоже направился на Украину[1638].
С заключением договора в Варшаве связывали большие надежды на вступление Войска Запорожского в войну с Россией. Сообщая комиссарам в письме от 9 октября н. ст. об этом соглашении, Ян Казимир выражал надежду, что в скором времени казацкие войска дойдут до самой Москвы[1639]. Однако от таких планов наступательной войны, в которой Войско Запорожское сыграло бы роль главного орудия Речи Посполитой, Выговский был далек