[1662]. В 15 статье наказа послам предписывалось добиваться от Речи Посполитой возмещения убытков, а если она не в состоянии их выплатить, пусть уступит Брест, Слуцк, Жемайтию. Это требование сопровождалось в наказе комментарием: «которые уж из них осажены и быть под нашею государскою рукою вскоре имеют»[1663]. Как представляется, в этих высказываниях налицо ясное указание на ближайшие цели новой военной кампании — установление русской власти на всей территории Великого княжества Литовского.
Другой список «тайного наказа» должен был быть послан Ю.А. Долгорукому, которому давались полномочия вести мирные переговоры во время военных действий[1664]. Ю.А. Долгорукому давались также полномочия заключить соглашение с литовскими гетманами: «будет гетманы учнут склонятца к доброму делу, и их велено принимать»[1665]. При этом особые надежды возлагались на гетмана Госевского. Инструкции Ю.А. Долгорукому предусматривали возможность возникновения такой ситуации, когда «по розъезде посольском», т. е. окончании мирных переговоров, Сапега «впрям откажет, а Госевский придет и учне[т] давать веру, что ему служ[ить] великому государю». В этом случае Ю.А. Долгорукий, приведя его и войско к присяге, должен был объявить, что царь назначает его великим гетманом[1666]. Гетманов предписывалось «принять», даже если они приедут служить царю «без людей»[1667]. Эти особенности инструкций Ю.А. Долгорукому показывают, что сепаратные русско-литовские переговоры оставили заметный след в сознании русских политиков. Особое русско-литовское соглашение представлялось им реальным делом, если военные действия будут развиваться успешно.
Разобранные документы представляют собой важное свидетельство того, какие решения были приняты в Москве в конце сентября 1658 г. и какие указания царь Алексей Михайлович направил своим великим послам. Однако на ход переговоров эти новые инструкции уже повлиять не могли. Когда к 12 октября Д. Остафьев «с великою нужею» доехал до Полоцка[1668], мирные переговоры были уже прерваны и началась война.
Так как условия мира, привезенные представителями обеих сторон, были, по существу, противоположными, а никаких компромиссных вариантов не предусматривалось, то, когда стороны огласили содержание своих предложений, в переговорах наступил тупик[1669]. Русские «великие» послы не могли идти на уступки, не имея новых инструкций от царя. В еще более сложном положении находились польско-литовские комиссары, от которых Ян Казимир требовал, чтобы они предлагали русской стороне условия мира гораздо более суровые, чем те, которые были одобрены сеймом. Узнав из донесений комиссаров, что они согласились обсуждать с великими послами вопрос об избрании царя на польский трон, король в письме от 15 октября н. ст. с неудовольствием отмечал, что они отступили от данных королем инструкций, и настаивал, чтобы комиссары следовали во всем решениям сейма и требовали возврата всех утраченных земель[1670].
Если русская сторона ориентировалась в том, какие требования предъявят комиссары, еще до начала переговоров, то поведение русских «великих» послов, упорно отказывающихся согласиться на возвращение Речи Посполитой утраченных земель, было, несомненно, неприятной неожиданностью для литовских политиков. План «мирного» возвращения утраченных «маетностей» оказывался нереальным и дело стало клониться к войне. Происходившие перемены находили свое отражение в действиях литовских войск, которые, несмотря на соглашение о перемирии, стали двигаться на восток, на земли Великого княжества, находившиеся под властью царя. С одной стороны, это были определенные меры давления на «великих» послов, с другой, так подготавливались наилучшие исходные позиции для военных действий в случае неудачи переговоров.
22–25 сентября Виленский воевода кн. Мих. Шаховской подробно сообщал послам о нападении на русских солдат и офицеров в Волковыском, Слонимском, Виленском, Троцком поветах, о блокаде Гродна и Новогрудка войсками П. Сапеги, о приходе в Ковенский повет трех полков армии П. Сапеги, которые «хотят приходить под Ковну», о переходе Немана войсками В. Госевского[1671]. По-видимому, понимая, к чему идет дело, «великие» послы на встрече 27 сентября предложили прервать переговоры на три недели для получения новых инструкций, но комиссары «в обсылке отказали»[1672]. Отказ аргументировался, в частности, тем, что «желныри долго ждать и без промыслу стоять не хотят»[1673]. «Великие» послы добивались, чтобы движение литовских войск на восток было прекращено, но получили ответ, что комиссары не могут запретить гетманам двигаться к Вильно, потому что они «с ними написаны в товарищех» (т. е. входят в состав польско-литовской делегации на переговорах. — Б.Ф.), «а без войск гетманы николи не ходят»[1674]. В ответ на прямое обращение «великих» послов к Сапеге гетман обещал удерживать войско «от всяких зацепок», но одновременно заявил, что «войско без промыслу быти не хочет», и потребовал вывести русский гарнизон из Новогрудка, где его не было осенью 1656 г.[1675]. Несмотря на данные обещания, армия П. Сапеги продолжала двигаться к столице Великого княжества. 29 сентября в 25 верстах от Вильно войска Сапеги окружили драгунский полк Семена Брынка, посланный в город Ю.А. Долгоруким, и напали на него[1676]. После вмешательства комиссаров бой был прекращен, но драгун «с порохом и свинцом» в Вильно не пропустили[1677]. К тому времени, когда 4 октября состоялась новая встреча послов и комиссаров, войска П. Сапеги стояли уже в 2 милях от Вильно[1678]. Эти войска перерезали дороги, ведущие к Новогрудку, Гродно и Минску[1679]. В начале октября на территорию Виленского повета пришло и войско во главе с В. Госевским[1680]. Позднее Ю.А. Долгорукий докладывал царю, что к этому времени «весь Виленской уезд по обе стороны реки Вилеи гетманы Павел Сапега и Гонсевский заступили». Войска гетманов быстро увеличивались, так как к ним стала присоединяться «присяжная (т. е. принесшая ранее присягу царю. — Б.Ф.) шляхта всех поветов»[1681].
Эти сведения, поступавшие в Москву в конце сентября — начале октября, говорили о том, что благоприятное окончание мирных переговоров маловероятно, скорее начнется война и в неблагоприятной для русской стороны ситуации. Мирное соглашение со Швецией становилось все более необходимым. Хотя Алексей Михайлович пытался угрожать представителям Речи Посполитой заключением русско-шведского союза, ему и его советникам было достаточно хорошо известно, что мирные переговоры со шведами, по существу, еще и не начинались. Август-сентябрь прошли в длительных и бесплодных спорах русских и шведских представителей о том, в каком месте, на Нарове или на Плюсе они должны встретиться. Обе стороны сознательно затягивали переговоры[1682]. Мотивы действий у обеих сторон были, разумеется, разными. Поведение шведских дипломатов определялось военными планами Карла Густава, ближайшей целью для которого было завоевание Дании и объединение трех скандинавских стран под его властью. 18 августа шведские войска высадились в Зеландии. 21-го осадили Копенгаген. После быстрого и победоносного завершения войны не исключалась возможность возвращения его армии на южное побережье Балтийского моря для укрепления шведских позиций в регионе. В пользу существования таких планов говорит захват шведскими войсками Курляндии в конце сентября — начале октября 1658 г. В таких условиях Карл Густав был заинтересован в том, чтобы на время обеспечить себе спокойствие со стороны России, не связывая себя какими-либо обязательствами. Соглашение о прекращении военных действий на время переговоров идеально отвечало этой цели.
Иными мотивами определялось поведение А.Л. Ордина-Нащокина, оказывавшего определяющее воздействие на ход переговоров со шведами. Дело было не только в том, что, по оценке главы посольства кн. И.С. Прозоровского, думный дворянин «немецкое дело знает и их немецкие нравы ведает»[1683]. Члены посольства хорошо знали, что именно Нащокину царь поручил добиваться выгодных условий мира со Швецией. Некоторые соображения о мотивах действий Ордина-Нащокина позволяет выяснить запись беседы царского посланца, подьячего Приказа Тайных дел Протасия Никифорова с князем И.С. Прозоровским от 28 сентября 1658 г. У посланца князь пытался выяснить «про польский съезд, что делаетца». Свой интерес он объяснил тем, что Нащокин «о поляках (не) сумневаетца и говорит, что Гансевской и Литва великому государю верны», а когда боярин стал ему говорить, «что полякам верить еще нельзя, потому что на них крепости никакие не взято», то Нащокин даже сказал, что «Литва под государевою высокою рукою», ссылаясь на какие-то грамоты, полученные им из Москвы[1684]. Таким образом, и в конце сентября А.Л. Ордин-Нащокин продолжал считать заключение русско-литовского соглашения делом реальным. Очевидно, он и затягивал переговоры до «завершения литовского дела», что позволило бы выступать в дальнейшем по отношению к шведам с более выгодной позиции.