ером. Они были на юге России. Письма от нее приходили редко, мы знали о ней мало. Она умерла в Ницце в 1949 году. Третья, Елена Петровна, была замужем за князем Щербатовым. Они жили в деревне Подольской губернии, куда мы все потом и поехали, решив покинуть Петроград. Там мы провели два года, прежде чем уехать заграницу. Четвертая, Ольга Петровна, была еще барышней. Она была при матери. Ее убили большевики в 1920-м году, когда нас всех потом ловили в Подольской губернии. Она медленно убегала, чтобы другие могли скрыться, ее ранили в легкое, и через несколько дней мучений она умерла.
Пятая, Александра Петровна, тоже была еще барышней и находилась с нами. Замуж она вышла уже за границей за графа Кайзерлинга. Вот на данный момент 1964 года живы трое. Марья Петровна живет в США, уже вдова. Елена Петровна живет в Риме. У нее три дочери. Две – от первого мужа, одна – от второго. Александра Петровна – вдова, живет в Париже.
Положение как-то изменилось после Февральской революции?
Начинали уже поговаривать, что из имения больше ничего не приходит, что, может быть, придется сдать часть петроградского особняка. Что и произошло в действительности, когда мы вернулись из Норвегии в сентябре. Тогда же я вернулся в свою гимназию, хотя уже все вокруг скрипело. Я стал ездить на занятия один на трамвае, а не в автомобиле с гувернанткой, как раньше, мы ютились в пяти или шести комнатах, что для тех времен казалось известным лишением. Но все-таки было стремление сохранить привычный образ жизни: в день, когда был октябрьский переворот, мне пришла прихоть непременно купить скаутский костюм, потому что все мои друзья в гимназии были скаутами. Транспорт не ходил, и я потащил мать пешком через весь город в большой магазин, где продавались эти костюмы.
И вот мы увидели Петроград в исторический день Великого Октября. Вышли мы из дома, вероятно, часа в три дня, пошли по Сергиевской, потом по Литейному, где все было более или менее нормально, потом мы вышли на Невский проспект и там уже натолкнулись на какой-то базар. Масса людей, бестолково толкающихся в разные стороны, солдаты, старающиеся проложить себе дорогу, не то правительственные, не то восставшие, дальше какие-то грузовики с пулеметами, направленными в сторону Адмиралтейства. Кажется, я даже спросил одного из солдат – что происходит, он ответил «отстань!», или что-то в этом духе, он сам не знал.
Я отчетливо помню, что мы в тот момент не думали ни о какой революции, а все происходящее казалось нам простым ярмарочным беспорядком. Мы повернули на совершенно пустынную Морскую улицу. Самый интересный момент – когда мы вышли на Дворцовую площадь, тоже совершенно пустую, прошли под аркой Генерального штаба. Это было около четырех дня. Никакого всенародного восстания, никаких толп народа, идущих на Зимний дворец, не было. Стояли баррикады из дров прямо перед фасадом Зимнего, за ними мелькали какие-то фигуры, кажется, это были женщины из легиона смерти, но разглядеть было трудно. Мы медленно шли через площадь и смотрели на них. И они высовывали головы и с любопытством нас разглядывали, по-видимому, думали, что пожилая дама и отрок вдвоем идут на штурм дворца. Мы повернули на Миллионную, и там, на подъезде к Эрмитажу, где знаменитые Атланты, нам встретился маленький отряд казаков, подтянутых, но хмурых, молчаливых, они топтались на холоде и не знали, зачем они там стоят.
Дальше на Миллионной мы наткнулись на отряд красноармейцев. Им тоже было скучно. Они стояли там, очевидно, уже два или три часа, было холодно, один затеял ссору с каким-то суетливым бородатым старичком, который крутился рядом. Просто чтобы отвести душу и чем-нибудь себя занять. Старик спросил: «Зачем с вами штатские?» И тот заорал: «Тебе какое дело?! Это красноармейцы, если хочешь знать!» – было видно, что он просто хочет выместить свое плохое настроение. Явно, что никаких поручений и приказов они не получали, стояли там и смотрели на казаков, а казаки смотрели на них.
Так что не было никакого всенародного восстания, а теперь появился миф Великого Октября. Судя по всему, так и толкались все до вечера. Защитники дворца понемногу разбредались, а красноармейцы, видя, что им никто не препятствует, просочились во дворец и заняли его. Я уверен, найдись какой-нибудь небольшой организованный отряд офицеров, все красноармейцы разбежались бы, и никакого Великого Октября и не было бы. Но не было таких отрядов.
Вечером мы с мамой вернулись домой пешком, мы были расстроены оттого, что напрасно потеряли время: магазин был закрыт. Кажется, вечером у нас были гости, говорили о всякой всячине, а на следующий день узнали, что произошел переворот, и Временное правительство, которое всем осточертело, ушло, и что какие-то другие, совершенно незнакомые люди, стоят у власти.
Имена Ленина или Троцкого вы тогда знали? Помните ли вы, что говорили об этих людях до Октября?
Говорили о Ленине, о том, что он произносит речи с балкона особняка Кшесинской. Мои старшие сестры, в частности, Александра, даже ходили туда, слушали. А я не ходил. Большевистское движение стало набирать обороты и стало известным имя Ленина. И жизнь нашей семьи после Октября абсолютно не изменилась. Поначалу новая власть ходила на цыпочках. Я ездил в ту же гимназию, только некоторые испуганные родители моих товарищей обсуждали – не нужно ли уехать на Дон или в Крым. То есть настроение изменилось, но темп жизни был тот же самый.
Наша семья 21 ноября купила места в спальных вагонах, которые еще были, и мы уехали. Управляющий дома провожал нас на вокзал и несколько друзей. Была толпища солдат. И было ощущение, что уезжаем скорее от недостатка провианта, от приближающейся войны (ждали, что немцы могут нагрянуть в любой момент), а не от большевиков, и не потому, что предчувствовали какие-то ужасные расправы. Мы уехали в Киев, и я учился в киевской гимназии.
Вы застали в Киеве все главные события тех времен – подписание Брест-Литовского мира, немецкую оккупацию, потом петлюровскую?
Да, мы все это видели своими глазами. В январе в Киев пришли большевики, потом петлюровцы вернулись вместе с немцами, потом провозгласили гетмана. При гетманстве всех обуяла эйфория: гремели оркестры в Купеческом саду, и все петербургское общество, которое поселилось тогда в Киеве, смотрело, как пылал Подол, потому что какие-то местные коммунисты устраивали пожары.
Конец восемнадцатого, весь девятнадцатый и начало двадцатого года мы жили в Подольской губернии, в сорока верстах от Винницы. Власть менялась каждый день, приходили то одни, то другие банды. Кончилось все это для нас трагически – убили семью Щербатовых и семью моей сестры. Потом пришли поляки, и мы уехали с ними за границу. Это было в июле 20-го года. Мы поехали сначала в Литву, два-три года прожили в Литве. Продали там остатки леса. Потом я жил в Италии у моей сестры Щербатовой, потом – во Франции.
А как вы сейчас оцениваете то, что произошло в России в 1917 году?
Упадок власти начался еще в царское время, происходила хаотичная смена министров, власть обнаруживала недостаток воли. Непонимание кадетов, интеллигенции. Нужно было развивать новый монархический строй, парламентаризм, который был совсем еще молодой. Только если развивать все это, можно было прийти к другим результатам, такое у меня чувство. И нужно было десять лет России побыть без войны, нужно было время, чтобы укрепился этот новый строй, который спотыкался на каждом шагу. Тогда, может быть, России удалось бы избежать катастрофы.
Рассказывает Александра Петровна Кайзерлинг
Отец был всегда гораздо дальше от нас, чем мать, но всегда со всеми неприятностями мы обращались к нему. Например, однажды моя сестра очень поранила себя и боялась рассказать об этом. Она пошла и записалась в очередь в его канцелярии. Когда пришла ее очередь, она пришла к отцу и показала пораненную руку. Он сказал: «Хорошо, что ты не прошла первой», и вызвал доктора.
Вы помните отца как человека строгого?
Нет, веселого. Он с нами танцевал. Моя мать в деревне вечерами играла на фортепьяно, а отец по очереди нас всех приглашал танцевать, а я была такая короткая, что в воздухе танцевала. В деревне отец хотел, чтобы моя мать всегда играла ему на фортепьяно, а он ходил по своему кабинету, заложив руки за спину. Я это очень хорошо помню. Иногда вечерами он нам читал: Гоголя, всех русских классиков. Когда случались неприятности, он никогда не спускал нам слабости. Если я падала с лошади слишком часто, он долго молчал. Когда же он увидел, что все мое лицо изранено, потому что лошадь меня копытом ударила, он сказал: «Если еще раз ты упадешь с лошади, то ты будешь ездить в коляске, как старая дама». С тех пор я старалась не падать, а если падала, то старалась это скрыть.
Мы были все довольно левые. Старшую сестру мой отец называл Чаидзе (Марью Петровну Бок). Она всегда оппонировала ему, он это очень любил. Я помню девчонкой пошла с ним гулять, а он объяснял мне, что такое аграрная реформа. Точно уже всего не помню, но он говорил о стабильности, что ничего не должно быть сделано скачками. Говорил мне, что он как раз это проводит. Я помню, что мой отец подал в отставку, когда государственный совет провалил его реформу о морских штатах. Он сказал моей матери, что государственная дума провела закон, а старики в государственном совете все провалили, с ними труднее всего работать.
Помните, что ваш отец говорил о государе?
Чудно помню. Он говорил, что часто у него бывает и что с ним трудно сблизиться как с человеком. Была очень большая оппозиция в лице императрицы, которая не любила моего отца. Я очень хорошо помню взрыв на Аптекарском острове в 1906 году. Мы сидели в гостиной. Я подбежала к балкону и видела, как подъезжает ландо с людьми, которые бросили портфель и закричали: «Да здравствует, русская революция!» Была масса народу, у моего отца был приемный день, мой отец давал руку какому-то господину, которому вдруг оторвало голову. С той стороны Невы все окна лопнули. Мой отец единственный, кто не был ранен. Он выбежал и начал подбирать раненых. Мы в этот момент остались в доме. Своим портфелем они попали в приемную, где сидела масса народу. Почти все были убиты. Моя мать прыгнула со второго этажа и попала в щебень до талии, чтобы пойти к моему отцу. Мой брат и моя сестра Наталья были на балконе в момент взрыва. Балкон упал, и они были сильно ранены. Когда мой отец наконец-то нашел моего брата, он сразу поехал к государю. Нам подвезли катер и повезли в Зимний дворец. Пока мы ехали в Зимний дворец, то проезжали под всеми мостами, и мосты были полны народа с красными флагами. Я испугалась и спряталась под скамейку. Когда отец это узнал, он меня наказал и сказал: «Нам нельзя прятаться, когда в нас стреляют». Мой отец не хотел жить в Зимнем дворце, но государь приказал остаться, так как там нас могли лучше защитить. Когда мою сестру ранили, и она лежала в Зимнем дворце, то в один день пришел Распутин. Он пришел незваный, чтобы благословить мою сестру иконой. Когда до отца дошел слух, что Распутин в комнате моей сестры, отец пришел и попросил его немедленно уйти. Он выслал Распутина в Сибирь, и императрица его возненави