Перед февралем, когда произошла Февральская революция, настроение на фронте и наше положение на фронте было таково, что мы были абсолютно и совершенно уверены, – а я был уже в чине штабс-капитана к тому времени, что снабжение было замечательно улучшено даже в смысле артиллерийских снарядов. Будучи в авиации, мне приходилось иметь с этим дело и получать указания, как действовать, к тому же я в это время уже командовал истребительным отрядом.
Раньше была страшная бедность, но к весне 1917 года у нас было полное артиллеристское снабжение, была тяжелая артиллерия – мой младший брат служил в тяжелой артиллерии. И таким образом мы рассчитывали, что с наступлением весенней погоды, когда военные действия смогут снова начаться, будет победа. К сожалению, расчет этот не оправдался, хотя некоторые, очень либерально настроенные люди из тех, с кем я имел дело – молодежь, офицеры – как будто были довольны, что будет республика. Но уже начиная с того времени, когда был издан Приказ номер Первый, который фактически отменял военную дисциплину и лишал нас возможности командовать без помехи со стороны всяких комиссаров, которые фактически не понимали сами военного дела и не могли знать, как это ужасно отразится на настроении солдатской массы, мы почувствовали, что ничего из этого не выйдет. У нас было глубокое разочарование, потому что резко изменилось отношение солдатской массы к командному составу, даже к самому младшему командному составу. Даже в таком небольшом соединении как авиационный отряд, где командир авиационного отряда имел, тем не мене права командира отдельной части, даже здесь стало почти невозможно проводить мероприятия, которые могли бы привести к победе. И мне здесь нечего рассказывать, это всем ясно и все знают, как, несмотря на громадную армию – ведь фактически 11 миллионов было под ружьем – фронт стал откатываться назад, и какая это была страшная катастрофа.
Вы помните, при каких условиях вы в первый раз услышали о том, что произошло в Петрограде, и какое впечатление весть об этих событиях произвела на вас лично и на ваших друзей?
Фактически в момент объявления об отречении Государя я находился не на фронте, а в командировке в Севастополе, где были получены новые истребительные отряды, и я был в Севастопольской школе. Офицерский состав Севастопольской школы, как и всех школ, был очень молодой, вряд ли кто-нибудь был там старше тридцати лет. Небольшое количество людей, которые, может быть, были социалистических убеждений, конечно, обрадовались тому, что будет республика, но думали, что с этим сознанием солдаты пойдут за свободную страну более охотно воевать. Через несколько дней после революции моя командировка окончилась, я поехал обратно на фронт во Второй истребительный отряд, и там мы убедились, что это полное крушение. Мы были все воодушевлены тем, что прежде всего нужно все-таки избавиться от немецкого нашествия на нашу родину, а затем уже строить новое. Будет ли это монархическая власть, будет ли она республиканская – мы считали, что прежде всего нужно победить, а потом уже устраивать свободную, неоккупированную страну так, как будет возможно. Были, конечно, надежды на то, что Учредительное собрание установит какой-то для всех приемлемый строй, но результаты всем известны.
Таким образом сразу после Февральской революции начался уже распад и развал фронта? Не постепенно?
Развал начался сразу, как только вышел Приказ номер Первый, который разрушил дисциплину.
А новое правительство, которое было установлено, пользовалось ли популярностью среди офицерства и среди солдат? К Керенскому как относились?
Чрезвычайно отрицательно, исключений не было, насколько мне известно. Может быть, на первые несколько дней было положительное отношение к нему, но как только этот приказ вышел… Дело в том, что каждый, кто был на военной службе и занимал хоть какую-то, хоть маленькую командную должность, великолепно понимал, что воевать без дисциплины невозможно. И так как Керенский был ответственен… Автором приказа был Соколов, но Керенский был премьер-министр, так что ответственность за этот приказ полностью лежит на нем.
Среди военных – генералов, командующего состава – кто пользовался особой популярностью и любовью?
Корнилов.
Какие у вас остались воспоминания о том, что называется Корниловским выступлением, Корниловскими днями? Какой отклик это нашло у вас лично и у тех, кто были вместе с вами?
Вот это, я вам скажу, осталось в моей памяти с чрезвычайной яркостью. Авиационный отряд, где я служил, находился только в нескольких верстах за фронтом, в Радзивиллове, на Юго-западном фронте. Нас все время перемещали, это было и в момент революции. Мы ничего не знали еще о выступлении Корнилова, но я помню, в это время уже масса солдат других частей, не только авиационных – а в Радзивиллове тыловые расположения были – уже никто не отдавал чести. Наши собственные солдаты, моего отряда, отдавали честь более или менее украдкой, а постановление было никакой части не отдавать. Ходили в страшно распущенном виде: в растрепанных шинелях, в нечищеных сапогах, вид был уже совсем не воинский у них. Утром я вышел, мне нужно было пройти некоторое расстояние пешком от того места, где было наше управление отрядом, и вдруг я вижу, что подавляющее большинство солдат, которых я встречал, были как-то более прилично застегнуты и почти все без исключения отдавали честь. Я остановил одного унтер-офицера, которого я знал, и спрашиваю: «В чем дело?». Он говорит: «Порядок будет. Корнилов, главнокомандующий, издал приказ, что нужно навести порядок. Вот теперь, может быть, будет дело». Ну, после этого произошло то, что мы знаем – Керенский повернул против Корнилова, что было, по нашему глубокому убеждению, предательством. И, насколько я знаю, почти без исключения все, кто были в это время на военной службе, с кем бы я ни разговаривал потом в эмиграции или в те времена, они все считали, что Керенский погубил армию и погубил Россию.
А в течение лета 1917 года продолжались еще боевые действия? Ваш отряд нормально работал как военная единица? Вы вылетали, было снабжение?
Да. Авиационные отряды работали нормально, потому что это были солдаты-специалисты, за исключением обозных, но их было сравнительно немного, мы знали каждого в лицо. Но пехота разложилась, а нам приходилось вести разведку тоже, и мы видели, что делалось, как отходили самовольно, и как попытка Керенского к наступлению рухнула несмотря на то, что мы имели колоссальное количественное преимущество на тех участках фронта, которые мне были знакомы. И в смысле снабжения – мы были полностью снабжены к началу революции.
Вопрос, который не связан непосредственно с революцией, но мне просто интересно ваше мнение относительно русской авиации того времени и авиации немецкой и австро-венгерской. Если сопоставить самолеты, летчиков, технику, знания, где был перевес?
Авиация как раз была в этом смысле исключением в сравнении с остальной армией. Количественное преимущество всей армии, главным образом пехоты, было определенно на нашей стороне. Авиация же была гораздо количественно слабее, чем германская и комбинированная австро-германская. Тем не менее, мы вполне успешно выполняли, принимая во внимание нашу численность, те задания, которые нам были поручены и, насколько возможно, истребительная авиация не пропускала разведчиков и бомбардировщиков несмотря на то, что на каждый отряд был назначен большой участок фронта, приходилось очень много летать. Когда была хорошая погода, мы возвращались только набирать газолин и – опять на дежурство вдоль фронта. И делали свое дело. Нам не препятствовали до большевистского переворота.
А на каких аппаратах вы летали? Это были французские аппараты?
В истребительной авиации были французские аппараты. Было небольшое количество французских аппаратов, построенных в России на заводе «Дукс» («Dux») по французским чертежам и лицензии. Было некоторое количество английских, но очень мало – «Сопвичи» были. Было несколько отрядов разведывательных, снабженных пленными немецкими аппаратами очень высокого качества, с более надежными моторами. Но истребители у нас были исключительно на Юго-западном фронте, французские, главным образом, «Ньюпоры» и несколько «СПАДов» было.
Французские аппараты были хуже немецких?
Я бы этого не сказал. Они были более управляемые, они были легче и лучше набирали высоту. По скорости некоторые уступали немецким, но немецкие были более тяжелыми. Всегда преимущество у того, кто выше, чтобы нападать сверху. Даже если у вас меньше скорость, когда вы идете на снижение, можно почти до любой скорости дойти. Я бы предпочел сражаться на французском «Ньюпоре», чем на немецком «Роланде», который был с мотором «Опель» – гораздо более сильным мотором, но тяжелый, с водяным охлаждением и не столь поворотливый в воздухе для боевых действий. Мы были вполне довольны нашим снабжением. Наши разведывательные аппараты были слабее, гораздо более тихоходные и становились сравнительно легкой жертвой для немецких истребителей, но я с точки зрения истребителя говорю, что мы были вполне довольны нашими «Ньюпорами» и «СПАДами».
Я читал про создание в то время Сикорским самолета «Илья Муромец». Мне было интересно, они летали? Что вы помните?
Они летали очень мало. Они были очень тихоходные. Сикорский был пионером многомоторных аэропланов, он первой в мире построил четырехмоторный аэроплан. Но в смысле боевом они были только предшественниками того, что имеется сейчас в этой области. Это было детство многомоторных аэропланов, и они сравнительно мало принимали участие в войне.
Сейчас мы вернемся от авиации на фронт. Когда в первая раз вы заметили большевицкую пропаганду среди солдат, офицеров или, может, у вас остались воспоминания о пропагандистах, которые приезжали в отряды? Что они говорили, как они говорили, о чем они говорили, и как их встречала солдатская и офицерская масса?