Портрет Павла I из издания Disegni dell'imperial palazzo s. Michele e sue adaicenze eretto in s. Pietroburgo, 1799 г.
Ум великого князя Павла Петровича, религиозный, выспренний, склонный к экзальтациям, был противоположностью холодного, скептического ума его матери. Масонство влекло его к себе не только сущностью своего учения, своей борьбой с материализмом века, но и мистической, таинственной своей обрядностью, своим религиозным характером. Трагическая смерть отца, императора Петра III, отчуждение от матери, печальные обстоятельства первого его брака усилили в Павле религиозное и мрачное настроение духа, а опальное положение цесаревича, его постоянно критическое отношение к системе управления императрицы заставляли всех недовольных ее правлением группироваться около него или прикрываться его именем. Если Екатерина была вольтерьянкой, как почти все ее приверженцы, то сыну ее естественно было стать масоном, ибо масонами были все недовольные его матерью, все его приверженцы. Одна партия пользовалась властью, наслаждалась ее радостями и выгодами, другая – подавленная, приниженная, скорбела о настоящем и мечтала о будущем; уделом одной была жизнерадостная философия эпикурейцев и материалистов, другая же – в «молчании» (главная масонская добродетель) должна была упражняться в добродетели. «Собрания наши невеселые, – писал Виельгорский, – братья также, говорим мы о вещах, которые нам никак не льстят, напротив же, открывают нам все более и более нашу гнусность. Конечно, в сем есть особливая и неисповедимая благость Божеская, которая, по мере нашего желания и воли, открывает нам таковую нашу гнусность и в то же время посылает необходимые для исправления нашего средства, предписывая наисладчайшие для души нашей добродетели, как то любовь к ближнему и проч.»[315].
Цесаревич Павел Петрович с детства окружен был обществом масонов, которым легко было нечувствительно внушить ему сочувствие к «свободным каменщикам» и уважение к их «нелепостям». Во главе их был главный его воспитатель и руководитель, граф Никита Иванович Панин, а также брат его, граф Петр Иванович, известный «враль и персональный оскорбитель» Екатерины, бывший великим поместным мастером масонского ордена в России. Правой рукой Панина при воспитании Павла был также масон, Тимофей Иванович Остервальд, состоявший в должности информатора при великом князе тринадцать лет. Нет надобности останавливаться на характеристике обоих графов Паниных, прославившихся и своими заслугами, и систематическим, хотя и тайным противодействием Екатерине, которой они много повредили в уме ее сына и наследника. Остервальд, бывший креатурой Никиты Панина, по отзывам современников, не годился по своим качествам и недостаточному образованию в воспитатели великому князю, хотя был честным и аккуратным немцем; жену его Екатерина прозвала «лютеранской проповедницей» и, шутя, предрекла ей смерть от голода, а ему – от воздержания. Большим значением при Павле пользовался и родственник Паниных, князь Николай Васильевич Репнин, дипломат и полководец, известный своей преданностью масонам «до глупости» (par les sottises). Не пользуясь расположением императрицы и платя ей той же монетой, Репнин, бывая в Петербурге, часто навещал великого князя, благодаря своей близости к Панину, и приобрел над ним влияние. Репнин и Петр Панин настолько пользовались доверием Павла Петровича, что, когда они надолго оставили Петербург, он вступил с ними в длительную переписку, спрашивая их мнения о преобразованиях, задуманных им по военной части. После Репнина вниманием Павла пользовался другой родственник Паниных, князь Г. П. Гагарин, занимавший после И. П. Елагина одну из высших степеней в русском масонстве. Когда в 1773 году императрица задумала «очистить свой дом» и, по случаю вступления великого князя в первый брак, удалила почетным образом Никиту Ивановича от двора Павла, посредником между старым воспитателем и его питомцем явился молодой князь Александр Борисович Куракин, внук Панина, товарищ игр и учения Павла Петровича, прозванный им своей «душою». Куракин этот только что явился в это время ко двору из-за границы, где завершал свое образование, и тотчас принят был, не без участия Н. И. Панина, имея всего 21 год от роду, в масонский орден тамплиеров, а именно в петербургскую его ложу, так называемую Capitulum Petropolitanum, заимствованную И. П. Елагиным из Англии и подчиненную с 1772 года ложе-матери. В 1776 году ложа эта слилась с другими петербургскими ложами в одну под именем Великой Провинциальной или Национальной ложи, под управлением Елагина и графа П. И. Панина. Поверенный дум Павла Петровича, князь А. Б. Куракин, несомненно, посвятил его в таинства масонства и содействовал окончательному обращению его в вольные каменщики. Ближайшим помощником Куракину в этом деле явился новый друг великого князя – Сергей Иванович Плещеев, капитан флота, назначенный состоять при наследнике престола по званию его генерал-адмирала из состава константинопольского русского посольства, где он находился в свите князя Репнина. Плещеев был на морской службе с 1764 года, служил, между прочим, в английском флоте, с графом А. Г. Орловым совершил поход в Архипелаг, принят был в масоны в Ливорно и, как масон, пользовался покровительством князя Репнина и им рекомендован был Павлу Петровичу. В 1776 году Павел имел случай познакомиться с прусскими масонами в Берлине, куда он, сопровождаемый Куракиным, совершил поездку для знакомства с предназначенной невестой, принцессой Вюртембергской Софией Доротеей, впоследствии великой княгиней Марией Феодоровной. Павел Петрович встречен был Фридрихом II с величайшими почестями, и путешествие его в Берлин оставило в нем глубокие следы, зародив в то же время чувство привязанности к Пруссии и прусскому королевскому дому, два члена которого были масонами: наследный принц Фридрих Вильгельм и дядя принцессы Софии Доротеи, принц Фердинанд, стоявший, по свидетельству императрицы Екатерины, во главе прусских масонов. Принц Фердинанд, как будущий родственник, с особым вниманием принял наследника русского престола в замке своем Фридрихсфельде. Прием этот тогда же нашел выражение в брошюре берлинского француза ле Боль де Нана[316]. В Берлине указали Павлу и на другого родственного ему высокого масона, шведского короля Густава III.
Быть может, не без умысла граф Никита Иванович Панин в том же 1776 году предложил императрице послать для извещения стокгольмского двора о бракосочетании великого князя с Марией Феодоровной именно князя А. Б. Куракина. Куракин получил от петербургских вольных каменщиков полномочие вести переговоры с главной стокгольмской ложей и принять от нее посвящение в «высшие градусы»; в качестве секретаря при посольстве придан был Куракину известный в то время масон Вильгельм Розенберг, брат Георга Розенберга, учредителя гамбургской ложи Трех золотых роз. Поручение масонских братьев исполнено было блистательно молодым камер-юнкером. Брат шведского короля Карл, герцог Зюдерманландский, посвятил князя Куракина в таинства шведского масонства, причем было условлено, чтобы князь был гроссмейстером русской Провинциальной ложи с правом передать свое звание князю Г. П. Гагарину и с подчинением этой ложи главному шведскому капитулу. В письме по этому поводу граф Левенгаупт, член шведского масонского капитула, выражал князю Куракину надежду, что «приезд нашего монарха в вашу страну будет много способствовать вашим масонским работам»[317]. Густав III действительно приехал в Петербург в следующем, 1777 году для свидания с императрицей и был торжественно встречен петербургскими масонами. По случаю этого приезда происходили блестящие соединенные собрания в ложе Аполлона. Князь Куракин учредил в Петербурге ложу Св. Александра, по шведской системе, а в 1779 году по той же системе появилась русская Великая Провинциальная ложа под управлением князя Г. П. Гагарина, и ему в 1780 году была прислана особая инструкция за подписью короля и графа Бьелке[318].
Известно, что личность Густава III не внушала симпатии великому князю Павлу Петровичу, но все же коронованный масон должен был произвести на него впечатление, указывая своим примером путь, по которому должен был идти и наследник русского престола. Цесаревич решился вступить сам в ряды вольных каменщиков. Советы князя Куракина и наставления графа Н. И. Панина играли при этом главную роль[319]. В записке особенной канцелярии Министерства полиции, приводимой В. И. Семевским и носящей характер официозного документа, прямо указывается, что цесаревич Павел Петрович был келейно принят в масоны сенатором И. П. Елагиным в его доме, в присутствии графа Панина. Это известие кажется нам самым правдоподобным среди других версий о вступлении Павла Петровича в масонское братство уже потому, что вступление это действительно произошло и должно было произойти втайне, и не за границей, а именно в России, среди русских людей, чем устранялось всякое толкование об иностранных влияниях[320]. Вероятнее всего также, что событие это совершилось вскоре после отъезда шведского короля из Петербурга, летом 1777 года, и, во всяком случае, не позднее 1779 года. На двух портретах императора Павла с масонскими атрибутами, хранящихся в Музее П. И. Щукина, фигурирует статуя богини правосудия и справедливости Астреи. Масоны любили повторять предание, что богиня Астрея ушла с земли, возмущенная людской неправдой. В честь этой-то богини и существовала в Петербурге с 1775 года ложа с наименованием Астреи, которая в 1779 году, вместе с прочими, слилась с Великой Провинциальной ложей. На одном из портретов Павел Петрович держит в правой руке золотой треугольник с изображением Астреи, который служил почетным знаком для великих официалов в Великой ложе Астреи в александровское время. «К сожалению, – говорит исследовательница русского масонства Т. О. Соколовская, – знаки лож Астреи XVIII века не обнаружены, и потому нельзя проверить, та