Когда восстанет правды бог!
………………………………….
Да, верь: любви и примиренья
Пора желанная придет,
И мир, прозрев, твое ученье
Тогда великим назовет.
Показательно, что в творчестве Плещеева, как и большинства прочих поэтов демократического направления, постоянно фигурирует понятие «учение», которое на том этапе едва ли могло быть идентифицировано с какой-то конкретной школой философской или политической мысли, кроме разве что литературно-публицистических работ Белинского и Добролюбова. В действительности никакого единого «учения», разумеется, не существовало — как не существовало его и в кружках декабристов. Было лишь общее «прогрессивное» направление мысли, формировавшееся из чтения запрещенной литературы, в ходе дискуссий, затрагивавших проблемы застоя российской общественной жизни и революционные события в Европе. У Плещеева и его единомышленников не было реальной доктрины, которую они могли бы предложить во спасение «страждущему народу». Было чисто русское ощущение призвания, некоей абстрактной боговдохновенности, заменяющей стройность мысли. Было также чисто русское чувство протеста, извечного недовольства устоями общества и желание оные устои сокрушить. Была и лермонтовская мировая скорбь, обращенная на неблагодарную аудиторию, отказывающуюся всерьез принимать безусого пророка в качестве духовного наставника и политического лидера:
Когда ж среди толпы является порою
Пророк с могучею, великою душою,
С глаголом истины священной на устах, —
Увы, отвержен он! Толпа в его словах
Учения любви и правды не находит…
Ей кажется стыдом речам его внимать,
И, вдохновенный, он когда начнет вещать —
С насмешкой каждый прочь, махнув рукой, отходит…
Взойдя вместе с Достоевским и Дуровым на эшафот, проведя затем несколько лет в солдатчине, Плещеев сполна отдал дань Идеалу. В отличие от Достоевского, он не изменил убеждений и остался в истории одним из пророков русской революции. Профетический пыл его не угас, и стихи еще долго продолжали волновать сердца народовольцев.
Не все революционные демократы были настроены столь радикально. Некоторые уповали на конституционную монархию и реформы. Однако для нас важно не столько то, к чему они призывали, сколько то, как они это делали. И здесь наблюдается поразительное сходство методов. Самой популярной формой революционной пропаганды становятся именно «речи пророков» с прямыми отсылками к декабристам, Пушкину, Лермонтову и библейским первоисточникам, призывающие к борьбе и искупительной жертве во имя народа:
Когда над обществом господствует порок,
В годину злую испытанья,
Встает среди людей восторженный пророк,
Чтоб братьям облегчить страданья.
Спокойно будущность указывает он
Пусть мчатся годы за годами,
Пусть торжествует зло, — божественный закон
Вновь воцарится над умами.
Не сомневайтеся — отчаяние грех!
Постигнут кары святотатство —
И будет лишь один тогда закон для всех:
Свобода, равенство и братство!
Пётр Лавров
Будущий автор «Исторических писем» был прежде всего политиком, революционером по призванию и по профессии. Литература служила ему лишь орудием в жизненной борьбе. Однако его поэтические инвективы зачастую несут в себе мощный энергетический заряд, достойный пророков древности. В отличие от многих своих сподвижников и последователей-атеистов Лавров апеллирует к Божьему суду и грозит земным властителям карой божьей. Его гражданская лирика насквозь пропитана революционным мессианством:
Христос, Христос воскрес!
Воскресла истина! На суд сбирайтесь строгий
Пред скипетром ея,
Монархи-деспоты, земные полубоги!
Грядет ваш судия!
Тема христианского мученичества во имя «свободы, равенства и братства» составляет духовную основу многих стихотворений поэтов Народной воли — кроме, разумеется, тех, которые отреклись от церкви. Эта страстная одержимость придает их поэзии некий магнетизм «священной жертвенности»:
«Я верю, я знаю — оно победит,
Распятого вещее слово!
Я вижу: кумиры нечистых богов
С лица исчезают земного…
Мой Бог воцарится на веки веков,
Бог равенства. Братства святого.
Великому делу я жизнь отдала.
Победа за нами — я верю!..»
И с кроткой улыбкой навстречу пошла
Она к разъяренному зверю.
Подобное отношение к собственной личности как к жертве, обреченной на заклание во славу Божью и во избавление народа характерно не только для народовольцев самых экстремистских убеждений, организаторов и участников бесчисленных терактов, но и для их более умеренных собратьев по партии. Не случайно в числе любимых книг активистов Народной воли почетное место занимали сочинения протопопа Аввакума.
Из всех молодых прогрессистов своего времени Добролюбов с наибольшими основаниями претендовал на роль теоретика, пророка демократического авангарда. Человек бесспорно одаренный, он всей своей жизнью и творчеством служил примером для революционной молодежи в ее борьбе против ненавистного самодержавия. Но что стояло за этим примером? Куда и зачем звал этот нервный, впечатлительный и болезненный юноша российскую молодежь? Почему он со школьной скамьи возненавидел все окружающее и посвятил жизнь разрушению существующего общественного устройства во имя абстрактного идеала свободы?
Николай Добролюбов
В семнадцать лет (!) Добролюбов был уже убежденным врагом существующего строя и фанатиком революционной идеи, бичевал правительство, обличал консервативного литератора Греча и требовал немедленных радикальных демократических преобразований. Причем сам по себе, а не от лица какой-то политической или общественной организации. Представим себе нынешнего десятиклассника, выступающего с подобными декларациями, кстати не имея к тому ни малейших личных оснований… Тем не менее выступления Добролюбова находили благодарного и даже восторженного слушателя в студенческой аудитории. Неполных девятнадцати лет от роду второкурсник Добролюбов публикует «Оду на смерть Николая I», которая заканчивается пламенным призывом:
Пора открыть глаза уснувшему народу,
Пора лучу ума блеснуть в глухую ночь,
Событий счастливых естественному ходу
Пора энергией и силою помочь.
Как известно, «помочь» удалось не сразу — с этой миссией справились только цареубийцы-народовольцы, и то не вполне успешно. Однако «луч ума» студента-тираноборца, замыслившего открыть глаза стомиллионному народу, заблистал во мгле российской ночи, освещая дорогу к кровавому бунту. То, что врагов прогресса ждет страшный конец, Добролюбов предсказывал с непоколебимой уверенностью в собственной правоте:
И день придет! — и не один певец,
Но голос всей народной Немезиды
Средь века прогремит вдруг из конца в конец:
«Да будешь проклят ты и все Николаиды!»
И в страхе и в стыде, в последний Судный день,
Не выйдет из гробниц развенчанная тень.
В какой стране поэт-второкурскник когда бы то ни было обращался с подобными строками к своим легитимным правителям, пусть даже и не слишком преуспевшим на царствии? Такое было возможно только в России. А спустя всего два года, в период обсуждения проблемы крестьянской реформы и отмены крепостничества, Добролюбов, не успев закончить университет, со страстью истинного пророка уже звал Русь к топору:
И на целуя Русь надо крикнуть,
Что теперь наступила пора —
Да и точно она наступила —
С корнем вырвать все отрасли зла,
Что так долго Россию губило.
Не поможешь словами теперь,
Надо действовать честно и смело.
Вслед за Белинским, вместе с Чернышевским и Герценом Добролюбов жаждал превратить литературу в дидактическое пособие, в «учебник жизни» для российского общества на пути к демократизации, а писателя, соответственно, в учителя жизни, проповедующего материалистические идеи общественного блага. Его талантливые критические статьи о русской литературе, о западной философии, о социальных проблемах современности пронизаны пафосом профетизма. По праву «пророка новой жизни», о которой ему известно лучше, чем другим, он с одинаковым пылом и безапелляционностью ругает режим, критикует Гегеля и утверждает готовность народа претерпеть страдания во имя высшей правды. Соблазн профетизма был настолько силен, что очень скоро демократически настроенная творческая интеллигенция стала ощущать себя неким орденом, институтом пророков, сообществом посвященных и просвещенных в «темном царстве». Цели и устав ордена не фиксировались в виде протоколов, но вполне явственно обозначались в художественных произведениях. Вступить в орден мог каждый, радеющий за интересы народа и считающий себя достойным для исполнения высокой миссии:
Учи того, кто не успел
С ума сойти в их жизни ложной,
Кто жаждет, искренен и смел,
Рассудка простоты несложной..
Глагол орудие свободы,
Живая жизнь, которой днесь
И вечно движутся народы…
Проникнись этой мыслью весь!
Готов ли?.. Ну! Теперь смотри,
Ступай по городам и селам
И о грядущем говори
Животрепещущим глаголом.