Очевидное сходство стихотворения с пушкинским «Пророком», разумеется, не случайно, но интерпретация образа у Огарева иная, сугубо прикладная. Призвание художника полностью подчинено утилитарной задаче воспитания народных масс в «прогрессивном» духе. Именно такой пророк и был воспринят революционным народничеством в его многолетней борьбе «за счастье народное». Этот образ окончательно закрепился благодаря невероятной силе воздействия на умы поэзии Некрасова, чей грандиозный талант питался от народных корней и открывал перед читателем неведомые ранее глубины народной жизни.
Некрасов, который, как известно, в 70-е гг. по популярности среди студенческой молодежи едва ли не превзошел Пушкина, выдвинул лозунг, объединивший большую часть российской интеллигенции:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан!
С этого времени профетизм русских поэтов по крайней мере на полвека приобрел революционно-демократическую окраску, а народность поэзии стала ассоциироваться с гражданственностью:
Стихи мои! Свидетели живые
За мир пролитых слез!
Родитесь вы в минуты роковые
Душевных гроз
И бьетесь о сердца людские,
Как волны об утес.
Важнейшее место в творчестве Некрасова занимают стихи об идеальных «героях своего времени», которые изображаются в обличье если не ветхозаветного пророка, то новозаветного мессии. Таков Чернышевский в стихотворении «Пророк»:
Так мыслит он, и смерть ему любезна.
Не скажет он, что жизнь его нужна,
Не скажет он, что гибель бесполезна;
Его судьба давно ему ясна…
Его еще покамест не распяли,
Но час придет — он будет на кресте;
Его послал Бог гнева и печали
Царям земли напомнить о Христе.
Таков «Великий учитель», первый прогрессивный литературный критик Белинский:
Ты нас гуманно мыслить научил,
Едва ль не первым вспомнил о народе,
Едва ль не первым ты заговорил
О равенстве, о братстве, о свободе…
Таков безвременно умерший с мечтой о свободной России Добролюбов:
Учил ты жить для славы, для свободы,
Но более учил ты умирать…
При этом Некрасов не задается вопросом, почему, собственно, способный юноша двадцати с чем-то лет должен учить народ — или пусть только лучших его представителей — умирать. Не задавался этим вопросом и читатель. Смерть за народ, искупительная жертва Христа — этим было все сказано. Некрасовский «Бог гнева и печали», вдохновлявший на борьбу революционеров и породивший первые в мире профессиональные террористические организации, был, конечно, грозным и карающим ветхозаветным богом, а не всепрощающим Христом.
«Ныне Я восстану, говорит Господь, ныне поднимусь, ныне вознесусь. Вы беременны сеном, разродитесь соломою; дыхание ваше — огонь, который пожрет вас. И будут народы, как горящая известь, как срубленный терновник, будут сожжены в огне», — устами гневного Вседержителя возвещает Исайя (Исайя, 33: 10–12).
Показательно, что в русской литературе со второй половины XIX в. образ Христа-Спасителя, воплощенный в доктрине ортодоксального православия, все более подменяется образом яростного и нетерпимого к греху Вседержителя Саваофа, грозного вдохновителя библейских пророков, или по крайней мере соединяется с ним. Формируется как бы иная, оппозиционная официозному православию секта, для участников которой (нередко атеистов) кровавые жертвы божеству Свободы становятся необходимым ритуалом, словно для ацтекских жрецов бога Солнца.
Николай Некрасов
Размышления Некрасова о национальном характере, о фатальной несправедливости социального устройства, о плачевной судьбе русского народа зачастую выливаются в профетические откровения и призывы. Хотя риторика реалистической гражданственной лирики Некрасова, в отличие от стихов Державина, Пушкина или Лермонтова, не слишком напоминает язык библейских пророчеств, содержание ее, без сомнения, вполне соответствует классическим образцам:
Где народ, там и стон… Эх, сердечный!
Что же значит твой стон бесконечный?
Ты проснешься ль исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Все что мог ты уже совершил —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
Прочувствованные строки Некрасова с призывами к искупительному страданию во имя свободы и справедливости, венчающие его пространные реалистические стихи, надолго стали для революционно настроенной молодежи тем самым учебником жизни, о котором мечтали Белинский и Добролюбов:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Идеал аскета, народного витии, готового пожертвовать самым дорогим во имя блага народа, и рисует Некрасов в стихах, посвященных пророкам светлого демократического завтра России, просветителям, борцам с самодержавием. Будучи действительно истинно народным поэтом, Некрасов в своих обобщениях говорит от имени народа, которому уготованы великие испытания и великая будущность. В его представлении, русский народ
Вынесет все — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе.
Эти хрестоматийные строки, повторенные с тех пор миллионы раз русскими людьми, ставшие в известном смысле национальным поэтическим манифестом, были написаны уже спустя три года после отмены крепостного строя, когда поэт казалось бы мог надеяться на скорейшее улучшение жизни народа. Однако Некрасов не обольщался реформами. Пророк и провидец, он слишком хорошо знал, как далека еще Россия от идеалов гуманизма и демократии, и видел свою миссию в том, чтобы указать путь избавления, поддержать идущих в народ молодых просветителей:
Иди к униженным,
Иди к обиженным
По их стопам,
Где трудно дышится,
Где горе слышится,
Будь первый там!
Тысячи молодых людей, двинувшихся в начале семидесятых в народ, чтобы нести угнетенным массам слова пророков социализма, воплотили в жизнь профетический идеал российской культуры XIX в. Еще Степняк-Кравчинский называл это движение не столько политическим, сколько религиозным, сравнивал его с крестовым походом, для участников которого социализм был верой, а народ — богом. Тибор Самуэли в своем труде по истории российского общества рисует картину, похожую на пересказ главы из «Деяний апостолов»: «Тысячи образованных молодых мужчин и женщин покинули города и отправились на встречу с народом. <…> Они шли, светясь надеждой и радостью, уверенные в чуде; они намеревались проповедовать евангелие Социализма и Справедливости крестьянам, которые так долго ждали их послания, — и стены тирании должны были рухнуть и рассыпаться. То было действительно вовсе не политическое движение, но Крестовый поход детей. Многим его энтузиастам предстояло осознать это в более поздние, печальные годы» (‹258>, 280–281).
Разумеется, романтикам общественного переустройства нужны были свои поэты. Позицию поэта-гражданина, пророка-витии предельно лаконично сформулировал в год Парижской Коммуны Яков Полонский:
Писатель — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.
Константин Леонтьев
Далеко не всех прельщал путь насильственного преобразования общества. Гоголь в поздние годы мечтал об идеальном общественном устройстве, основанном на истовой религиозности и праведном служении верноподданных сограждан. Ф. М. Достоевский, сам прошедший увлечение либерализмом, арест, ожидание казни и каторгу, в конце концов выдвинул тезис о том, что мир спасет красота — воспринятая в глубинном христианском толковании. Привлекала Достоевского и возможность нравственного преображения личности, которое бы стало залогом грядущего преображения России и мира на основах христианской морали.
Разумеется, умеренное направление в российской общественной мысли существовало давно. Славянофилы, культивируя концепцию особого пути России, призывали обратиться к национальным историческим корням уже вскоре после Отечественной войны 1812 г. Их поиск был стимулирован публикацией «Истории государства Российского» Н. Карамзина (с 1816 по 1826 гг.), грандиозного научного труда, впервые определившего место России среди великих держав мира. В спорах с западниками, выступавшими за тотальную вестернизацию страны, М. Погодин, С. Шевырев, Петр и Иван Киреевские, Константин и Иван Аксаковы, Ю. Самарин, А. Хомяков отстаивали приоритет России, самобытность ее культуры и народных традиций, достоинства православия в сравнении с католичеством и протестантством. Они уверенно писали о необходимости сплочения усилий всех мыслящих людей страны на почве народности во имя возрождения и развития всего лучшего, что было накоплено за века духовного развития нации.