Мы смерть зовем рожденья во имя.
Во имя бега.
паренья,
реянья…
Точно с таким же сладострастным и воинственным пафосом Маяковский пишет о грядущей судьбе всего враждебного его религии мира:
Будет день!
Пожар всехсветный,
чистящий и чадный.
Выворачивая богачей палаты,
будьте так же.
Так же беспощадны
в этот час расплаты!
Если поинтересоваться, за какие именно грехи поэт призывает громы и молнии на головы всего маломальски обеспеченного населения земного шара, то выяснится, что речь идет о голоде в Поволжье, спровоцированном жестокими продразверстками, продовольственной политикой большевистских диктаторов. Но об этом поэт, одержимый апостольским пылом, даже не вспоминает. Для него существует только одна правда — ленинская. Сегодня, когда мы знаем людоедскую изнанку этой правды, послания апостола Владимира тоже воспринимаются по-иному.
В поэме «Хорошо», в стихотворениях «Разговор с товарищем Лениным», «Ленинцы» и во многих других Маяковский дает нам примеры адресованных грядущим поколениям агиографических сочинений нового образца, заложивших основу социалистического «большого стиля». Именно в таком жанре (хотя и не столь талантливо) писались мириады стихов о товарище Сталине, о товарище Мао Цзедуне, о товарище Ким Ирсене и о многих других «вождях мировой революции».
Я себя
под Лениным чищу,
чтобы плыть в революцию дальше….
Из книг Маяковского пришли в советскую пропаганду десятки клише типа «Мы говорим партия — подразумеваем Ленин», «Ленин и теперь живее всех живых!» и т. п. Миллионы школьных сочинений, тысячи университетских курсовых, сотни дипломов и диссертаций на тему «Образ В. И. Ленина в творчестве Маяковского» дают достаточно полное представление о художественных особенностях этих произведений. Сегодня пришло время взглянуть на лениниану Маяковского, проложившую путь прочим ленинианам и сталинианам, как на сочинения апокрифического и агиографического жанра, как на последнее звено в цепи российской профетической поэзии, подвергшейся сильнейшей мутации и перешедшей в свою противоположность.
Владимир Ленин (Ульянов)
В поэме «Владимир Ильич Ленин», написанной «по мандату долга» на смерть диктатора и посвященной Российской коммунистической партии, Маяковский канонизировал и мумифицировал Ленина так, как никому после него не удалось в тысячах и тысячах стихов о «вожде мирового пролетариата». Поэма воспринимается именно как переложенный на язык современного авангардного стиха евангельский апокриф со всеми характерными жанровыми особенностями, которые заслуживают отдельного поэтологического исследования. Мессианский образ вождя дополняется апостольским образом поэта, верного ученика гениального Учителя и провозвестника его идей.
В поэме намечаются многие структурные особенности жанра политического эпоса-панегирика, выкристаллизовавшиеся в СССР спустя несколько лет. Так, основная тема вступления — это воспевание ленинской простоты, доброты и гуманности.
«Пророку» и «гению» старого образца, «вождю милостью божьей» противопоставляется вождь нового типа, «самый человечный человек», который «к товарищу милел людскою лаской», но в то же время, как истинный революционер, «к врагу вставал железа тверже». Стремление показать своего героя в образе Сына Человеческого («знал он слабости, знакомые у нас»), представить его плотью от плоти народа создает постоянный лирический фон эпического повествования о Вожде.
Утверждению высшей «человечности» новоявленного мессии посвящено несколько страниц вступления. Но при этом уже во вступлении звучит и тема «божественного», сверчеловеческого. Почившее божество со всеми его человеческими атрибутами идеализируется, становится объектом поклонения и обязывает к принесению жертв:
Отчего ж,
стоящий
от него поодаль,
я бы
жизнь свою,
глупея от восторга,
за одно б
его дыханье
отдал?!
Да не я один!
«Человечность» вождя в конце концов оказывается лишь поводом для создания детализированного и прочувствованного жития, в котором патетика рождается именно из сплетения личного с общественным.
Мессианская сущность вождя проявляется в знамениях и символах еще до его появления на свет:
И уже
грозил,
взвивая трубы за небо:
— Нами
к золоту
пути мостите.
Мы родим,
пошлем,
придет когда-нибудь
человек,
борец,
каратель,
мститель!
…………………………
Приходи,
заступник
и расплатчик!
Явление мессии готовится всей историей человечества, изложенной поэтом в ортодоксально-марксистском варианте. «Нищие духом» в ипостаси угнетенного класса чают явление Спасителя:
Будет
с этих нар
рабочий сын —
пролетариатоводец.
Неким Иоанном-предтечей выведен Маркс, «зажегший сердце и мысль», раскрывший истории законы и поставивший пролетариат у руля, создавший «единственно верное учение». Но
Марксу
виделось
видение Кремля
и коммуны
флаг
над красною Москвой.
Предвестьем русской революции мелькают на страницах поэмы призраки Парижской коммуны и марксов «призрак коммунизма». От него следует переход к эпохальному событию — Рождеству вождя в симбирской глуши (напрашивается параллель с классическим хлевом). Пассаж, следующий за упоминанием факта появления на свет героя и прославляющий его роль в мировой истории, превосходит по патетической насыщенности все известные праздничные литургии. Здесь и рабочий, который, будучи безграмотным, но однажды услышав, как говорил Ленин, «знал все», и сибирские крестьяне-ленинцы, никогда не читавшие и не слыхавшие своего кумира, и горец, у которого на лохмотьях сияет ленинский значок, и сердца, полные неистовой любовью к Ильичу. Славословие завершается категорическим утверждением об избраннической миссии Ленина.
Далее биография героя разворачивается в контексте новейшей российской истории, которая изображается как юдоль страданий рабочего класса (составлявшего, как известно, мизерный процент населения страны). При этом мессианское начало в Ильиче проявляется буквально с первых шагов юного революционера:
Бился
об Ленина
темный класс,
тек
от него
в просветленьи…
Разумеется, роль личности в поэме согласована с марксистской концепцией, поэтому Ленин изображается не одиноким Спасителем, а Избавителем от буржуазии, Вождем партии, пролетариата — и, как следствие, всего народа:
…через труп буржуазии
коммунизма шаг.
Ста крестьянским миллионам
Пролетариат водитель.
Ленин — пролетариев вожак.
Страницы биографии героя сочетаются в поэме с пропагандистскими пассажами, воспроизводящими основы марксизма-ленинизма. Разумеется, ленинизм выступает в качестве вершины общественной мысли всех времен и народов, новой универсальной веры.
Тема «Ленин и партия» или «партия и ленинское учение» занимает в поэзии центральное место. Проникновенные строки о партии и ее отце-основателе ныне производят весьма двойственное впечатление. С одной стороны, это исповедь, которая обнаруживает искреннюю одержимость автора и в значительной мере отражает идеологическую эйфорию первых послереволюционных лет. С другой стороны, это виртуозно выполненные мантры, шаманские заклинания, предназначенные для зомбирования масс и содержащие в себе концентрат всей большевистской доктрины с ее принижением индивидуального и доминантой однопартийно-корпоративного мышления, направленного на международную экспансию:
Голос единицы
тоньше писка…
………………………..
Единица — вздор,
единица — ноль…
………………………..
Партия —
это
миллионов плечи,
друг к другу
прижатые туго.
Партией
стройки
в небо взмечем,
держа
и вздымая друг друга.
……………………….
Мозг класса,
дело класса,
сила класса,
слава класса —
вот что такое партия.
Партия и Ленин —
близнецы-братья,
кто более
матери истории ценен?
Мы говорим Ленин,
подразумеваем —
партия, мы говорим
партия,
подразумеваем —
Ленин.
Растиражированные миллионами плакатов, эти и им подобные лозунги Маяковского десятки лет преследовали нас, развешанные на улицах городов, на стенах сельсоветов, на стендах комсомольских комитетов и пионерских дружин. Они же звучали в текстах ораторий на партийных и комсомольских съездах, в октябрятских речовках. Если задуматься, что же так привлекало поколения советских граждан в этих лозунгах ортодоксальной коммунистической пропаганды, ответ будет неожиданным: родство стиля с риторикой библейских пророков и апостолов, увещевающих ревнителей истинной веры и утверждающих избранность коммунистов — секты причастных великому Учению.
Избранность и причастность — это именно то, ради чего, как считают многие, стоит жить и не жаль умереть. Внушить толпе, что она несет в себе свет единственно верного учения, может быть, и не столь трудно. Только в двадцатом веке это удавалось политическим лидерам Советского Союза, Германии, Италии, Японии, Северной Кореи, Ирака, Ливии, Афганистана. Но придать концепции избранничества красоту, стройность и благородство, которые бы оправдывали любые жертвы во имя высокой идеи, — задача, достойная истинного поэта.
О том же говорил две тысячи лет назад апостол Павел в своей речи, обращенной к коринфянам, выступая в роли такого поэта: