67.
Действительно, перспектива кровавого исхода процесса была слишком реальной. «Несерьёзность» же происходящего заключалась в том, что никакого объективного судебного разбирательства не было: как и на всех подобных политических процессах в Советском Союзе, судьи вовсе не собирались выяснять истину и в чём-то разбираться, они лишь формально придавали происходившей расправе видимость законности.
В зал судебных заседаний на Набережной реки Фонтанки, как и обещал полковник Сыщиков, допустили лишь специально отобранную публику - офицеров госбезопасности и партийных чиновников в ранге не ниже вторых секретарей райкомов КПСС. Помимо них допуск получили только близкие родственники подсудимых - родители и жёны. Приглашения получили и представители от тех факультетов Ленинградского университета, на которых учились подпольщики. От восточного факультета, не менее девяти питомцев которого оказались в числе членов и кандидатов Социал-Христианского Союза, присутствовал в зале суда декан М.Н. Боголюбов.
Председательствовал судья Ермаков, сторону обвинения представляли прокурор г. Ленинграда С.Е. Соловьёв при помощнице Катуковой. Судебное заседание тщательно фиксировалось на киноплёнку - этот и до сего дня засекреченный киноматериал предназначался для просмотра высшим руководством партии.
В своей обвинительной речи Соловьёв*13 патетически назвал социал-христиан «кулацко-поповской бандой»68, воскресив в «эпоху освоения космоса» нелепый косноязычный термин первых лет красного террора... В основном же речь прокурора представляла собой резюме Обвинительного заключения, подготовленного в КГБ. Соловьёв не удосужился даже как следует ознакомиться с делом: путал названия книг, неправильно произносил отдельные фамилии. Особенно же выводило его из себя ледяное спокойствие Игоря Огурцова..69
«Огурцов вёл себя на суде с исключительным достоинством, - засвидетельствует Евгений Вагин, - зная, что его может ожидать высшая мера наказания, он не допустил ни малейшего компромисса со своей совестью, был спокоен и уравновешен. Только один раз он потерял самообладание: когда один из свидетелей ложно обвинил его в одобрении террористических методов. Глубоко возмущённый, Огурцов назвал это обвинение «оскорбительной ложью» - вдвойне оскорбительной: для него лично как верующего христианина и как главы социал-христианского Союза»70.
Против руководителей ВСХСОН были выдвинуты обвинения по 64-й статье Уголовного Кодекса РСФСР («измена Родине») по пункту: «заговор с целью захвата власти».
Шестьдесят четвёртая статья - была расстрельной. Рьяно взявшись за дело, андроповцы со всей очевидностью стали подводить руководителей социал-христиан под «высшую меру наказания», обвиняя Огурцова, Садо, Вагина и Аверичкина «в том, что они в целях захвата власти в стране организовали заговор, а для осуществления этого преступного плана 2 февраля 1964 г. создали нелегальную антисоветскую организацию, названную ими «Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа» и, являясь руководителями этой организации, систематически проводили (по день ареста - февраль 1967 г.) подрывную антисоветскую организационную деятельность, направленную на вооружённое свержение советского государственного и общественного строя и установление в СССР буржуазного режима»71.
Откровенно говоря, в то время, когда социал-христиане разворачивали работу своей подпольной организации, в Советском Союзе, действительно, произошли события, которые многие склонны рассматривать как захват власти в результате заговора. Вот только осуществил этот захват не ВСХСОН, а... Л.И. Брежнев и его сообщники - Н.В. Подгорный, В.Е. Семичастный, М.А. Суслов, А.Н. Шелепин и другие: в октябре 1964 года высокопоставленные партийные заговорщики сумели реализовать тайный план по свержению своего очередного «величайшего вождя» - Никиты Хрущёва. В ходе подготовки «малого Октябрьского переворота» Брежнев даже предлагал председателю КГБ Семичастному организовать физическое устранение генерального секретаря ЦК КПСС72 - отравить, подстроить гибель в авиационной или автомобильной катастрофе и т.п., (впрочем, и сам Хрущёв когда-то захватил вершину властной пирамиды в результате заговора...).
Но если сравнивать действия группы Огурцова с действиями групп Хрущёва (1953) и Брежнева (1964), исходя лишь из буквы советского уголовного кодекса, то разница будет очевидна: кремлёвские заговоры можно уложить в рамки 64-й статьи УК РСФСР, но они не подпадали под «антисоветскую» 70-ю. С социал-христианами - всё обстояло прямо наоборот...
Однако бывшие кремлёвские заговорщики требовали для Игоря Огурцова и его ближайших соратников - самых жёстких кар. Потому-то из обвинения четверых «руководителей» ВСХСОН лукаво, нарушая собственное законодательство, убрали относительно «мягкую» 70-ю, полностью исчерпывающую всю практическую деятельность социал-христианского подполья, чтобы обвинить их по статье максимально суровой... Повторялась древняя, как сама преступность, история: истошный крик «держи вора!» громче всех испускали сами воры...
Обвинение в заговоре с целью захвата власти - случай для того времени беспрецедентный: этот пункт 64-й статьи применялся исключительно редко и всегда в связи с очень «громкими» делами.
Адвокат Ф.С. Рождественский, выступавший на процессе в роли официального защитника Михаила Садо, обратил внимание на данное обстоятельство и в своём выступлении провёл неожиданную историческую параллель. Он напомнил, что в 1924 году известному террористу и ярому врагу большевиков Борису Савинкову*14 был предъявлен целый «букет» обвинений, по которым Савинкова приговорили к расстрелу. Но расстрел заменили десятью годами заключения: советская власть хотела продемонстрировать, что на седьмом году своего существования она настолько прочно и уверенно себя чувствует, что никакие враги, формирующие вооружённые отряды на территории сопредельных государств, ей уже не страшны.
Процесс же над ВСХСОН проходил в 50-ю годовщину советской власти... И потому Рождественский в своём вступлении задался риторическим вопросом, настолько ли опаснее его подзащитный Бориса Савинкова, имевшего реальную вооружённую силу за рубежами страны, или же советская власть на пятидесятом году настолько ослабела по сравнению с тем, какой она была на седьмом?
Рассказывают, что Рождественского после этой речи на некоторое время отстранили от ведения «политических» дел: публичное высказывание подобных умозаключений было не в духе советской адвокатской практики...
Конечно, отнюдь не все адвокаты, работавшие на процессе ВСХСОН, позволяли себе подобную смелость. И всё же нужно отдать должное защитникам социал-христиан - многие из них свой профессиональный долг выполняли честно. Хотя и каратели, и их жертвы прекрасно понимали, что так называемая «защита» в данном случае играла совсем уж декоративную роль. Начальник следственного отдела УКГБ полковник Сыщиков даже не скрывал этого и во время следствия, презрительно поминая адвокатов подпольщиков, ёрничал: «Да, уж, “защита” у вас мо-о-о-ощная!..»
Заседания «суда» по делу руководителей ВСХСОН продолжались десть дней. Борис Аверичкин и Евгений Вагин признали себя виновными и заявили о раскаянии. Но глава организации Игорь Огурцов и его помощник Михаил Садо держались твёрдо и категорически отвергли инкриминируемое им обвинение в измене Родине. Впрочем, прозвучавшие на процессе заявления показали, что у подсудимых и их «судей» представления о Родине явно не совпадали.
Игорь Огурцов: «Обвинение в измене Родине я с презрением отвергаю... Мы мечтали о будущем России на путях, отличных от коммунизма. Для нас дорого понятие Родины... Я знаю, что ни Вагин, ни Аверичкин не согласны в душе с этим обвинением - просто они не выдержали непрерывного полугодового допроса...»
Государственный обвинитель С.Е. Соловьёв (с пафосом): «Родина - это общественный строй и политический режим!»
В своём «последнем слове» Михаил Садо обрисовал безрадостную картину положения народа в Советском Союзе, рассказал о том, что привело его на путь борьбы против коммунистической системы.
«Осенью 1954 года я был призван в армию и попал в парашютно-десантные войска, - говорил Садо. - Во время учений, которые проходили в Ярославской и Костромской областях, часто бывал в деревнях и всегда поражался безысходной бедностью, нищетой их. Церкви, часовни, монастыри были в запустении, разваливались. Во многих церквах размещались склады горючего, различные кладовые, мастерские. У меня это выливалось в нестерпимую боль за поругание русской культуры...»73
Садо говорил о том, как эмоционально восприняло студенчество разоблачение культа личности Сталина, как молодёжь была захвачена раскрывшейся перед ней народной трагедией, как в народе зрело требование наказать виновников репрессий, но очень скоро все убедились, что это ещё не конец трагедии, так как вслед за культом Сталина начинался культ Хрущёва:
«Рабство, авантюризм, бесхозяйственность, несправедливость так и кричали на каждом углу...
Хищения, взяточничество приняли колоссальные размеры. В реках гибла рыба, лесах - зверьё, сельское хозяйство являло картину полнейшего разгрома. Колхозники зарабатывали в месяц по 25-30 рублей, а труд их был ужасающим. Я сам видел, как эти бедные люди с утра до ночи ползали на четвереньках под дождём, убирая картофель. И тем не менее картофельные поля часто оставались неубранными. А в это время Хрущёв со своей семьёй разъезжал по миру, произносил идиотские речи, которых не мог не стыдиться ни один уважающий себя русский. Недовольство росло.