С конца XV в., после воцарения Тюдоров, королевская власть в Англии резко усилилась, но тем не менее была далека от абсолютной. Права на престол первого представителя новой династии Генриха VII оспаривались многочисленными конкурентами всё его правление, но важнее другое. Во-первых, у британских монархов не было постоянной армии, королевская гвардия в мирное время насчитывала не более 200 человек[131]. Во-вторых, они не могли вводить новые налоги без согласия парламента. Последний, в отличие от Генеральных штатов, собирался достаточно регулярно и, кроме того, имел право согласия на принятие новых законов и право импичмента в отношении королевских министров. Члены парламента в период сессии пользовались правом полной свободы слова и свободы от ареста. Тюдоры сделали парламент более покорным и проводили многие свои решения «в обход», но, по крайней мере, де-юре парламент «был тем же учреждением, что и до Тюдоров»[132].
Институт парламента не был поколеблен даже при пресловутом Генрихе XVII, памятном широкой публике казнями своих жён и канцлеров (но, кстати, и для их осуждения понадобилась всё же — пусть и формальная — судебная процедура). Все основные нововведения этого монарха с несомненно тираническими замашками, в том числе и реформа церкви, проходили через утверждение парламентом. Поэтому, например, второй Тюдор «был неспособен поднять налоги в достаточной степени, чтобы покрыть стоимость войны» и из налогов мог набрать денег «лишь на треть всех военных расходов» (остальные средства добывались посредством продажи секуляризованных монастырских земель и займов)[133]. Даже для того, чтобы перед смертью Генриха утвердить новый порядок престолонаследия, нужно было принять специальное парламентское постановление. Судьи в королевских судах хоть и назначались монархом, но имели определённую самостоятельность и «не раз отказывались исполнять предписания о незаконных арестах или повеления, нарушавшие частные права», что «полагало некоторый предел правительственному произволу и сохраняло в народе уважение к судебной власти»[134]. Кроме коронных судей, были и местные (неоплачиваемые) выборные мировые судьи. С XII в. в Англии действовал суд присяжных. Первый учебник для юристов был издан в конце того же столетия.
Английская аристократия — пэры, образовывавшие верхнюю палату парламента, — находилась в гораздо большей зависимости от королевской власти, чем французские герцоги и графы; в частности, они, подобно московским «княжатам», благодаря целенаправленной политике монархов далеко не всегда владели теми землями, которые указывались в их титуле: «…в XVI веке граф Эссекс, например, не имел никакого отношения к землям графства Эссекс, а земли графа Оксфорда располагались где угодно, только не в Оксфордшире»[135]. Но всё же пэры обладали важными привилегиями: были подсудны только суду «равных», могли быть арестованы только за государственную измену или тяжкое уголовное преступление, были свободны от вызовов в суд, принесения судебной присяги, к ним не применяли пыток и позорных видов казни. Раз полученное пэрство становилось наследственным.
Поскольку тюдоровская бюрократия была крайне немногочисленна, власть в провинции (т. е. должности мировых судей и шерифов) реально принадлежала местному дворянству (джентри), с которым монархам тоже приходилось договариваться. Секуляризация церковных земель в этом смысле не усилила позиций королевской власти, ибо большинство последних было продано тому же дворянству (к началу правления Елизаветы I королевские земельные владения вернулись к своему дореформационному уровню[136]). Интересно, что мешало Генриху XVII найти этим землям применение, подобное тому, какое
Иван III нашёл конфискованным землям новгородских бояр? Джентри не были служилым сословием, по большей мере занимаясь сельским хозяйством и коммерцией. Дворянином мог стать практически любой человек, обладающий доходом выше среднего. По словам юриста XVI в. Томаса Смита, «тот, кто изучил где-либо законы королевства, кто учился в университетах, кто освоил свободные науки и, короче говоря, кто может жить праздно, не предаваясь ручной работе, и будет при этом в состоянии иметь осанку, обязанности и вид джентльмена, того назовут мастером, так как это и есть звание, которое люди дают эсквайрам и другим джентльменам».
Европейский контекст: Испания
В 1469 г. наследники престолов Кастилии и Арагона — Изабелла и Фернандо — сочетались браком. В 1474 г. между двумя королевствами была заключена уния, объединившая Кастилию, Арагон, Валенсию, Каталонию, Мальорку, Сардинию и Сицилию. В 1479 г. уния начинает реализовываться на практике. Именно с этого времени можно говорить (хотя и с оговорками) о единой Испании. Супруги-монархи всячески стремились укрепить свою власть в новом государстве, но историческое наследие как Арагона, так и Кастилии являлось серьёзной преградой для королевского абсолютизма. Могущественная знать была практически неподконтрольна короне, которая в борьбе с ней опиралась на союз с крупными городами. Союз этот закреплялся королевскими грамотами, даровавшими городам различные права и привилегии — фуэрос. В обоих королевствах с XII–XIII вв. существовали органы сословного представительства — кортесы, где доминировали горожане. Кортесы принимали присягу короля, клявшегося, что он обязуется хранить верность народу, уважать привилегии и обычаи страны (причём короли давали клятву первыми, и уже в ответ им клялись в верности кортесы), утверждали наследника трона, решали вопросы престолонаследия в случае возникновения спорных ситуаций, вотировали налоги; без их согласия не могли приниматься новые и отменяться (или изменяться) старые законы. Между сессиями действовали специальные комитеты, контролировавшие соблюдение сословных вольностей и решений кортесов, сбор налогов и расходы собранных сумм.
Великолепно развитая правовая культура также препятствовала установлению монаршего самовластия. Уже с XIII в. испанские юристы (в одном из старейших университетов Европы — Саламанкском — существовал юридический факультет) «отвергали право короля произвольно отбирать имущество у его подданных и проводили ясное различие между понятиями легитимного короля и тирана, именуя тиранами всех незаконно захватывающих власть и ею злоупотребляющих»[137]. В кастильском своде законов — «Партидах» — содержался пассаж о возможности сопротивления незаконной власти: «Тот будет считаться изменником по отношению к народу, кто, видя противозаконные поступки короля, не окажет ему сопротивления не только словом, но и делом».
Совсем ещё недавно в Каталонии полыхало восстание, в котором приняли участие представители всех сословий, против власти Хуана II, отца Фернандо, присягу которому лидеры мятежников в 1462 г. объявили недействительной. Король, королева и все их приближённые были провозглашены врагами государства и подлежали изгнанию из пределов Каталонии, предлагалось даже установить в стране республику по образцу итальянских городов. Мир между монархом и его бунтующими подданными был заключён лишь в 1472 г., причём участники восстания получили полную амнистию. Практически одновременно против Энрике IV, старшего брата Изабеллы, подняли мятеж кастильские феодалы (гранды). К грандам присоединились и многие города (Бургос, Толедо, Вальядолид и др.). В 1465 г. мятежники объявили о низложении короля, устроив театрализованную детронизацию: на «трон» была посажена кукла со знаками королевской власти, похожая на Энрике, перед ней зачитали список претензий подданных, после чего сорвали с неё корону и сбросили с «трона». Только в 1468 г. противоборствующие стороны примирились.
Сразу же после заключения унии вспыхнул новый мятеж знати в Кастилии, поддержанный португальским королём. Супруги-монархи сумели его подавить и подписали ряд пактов-соглашений с наиболее могущественными грандами. Кастильская знать была вынуждена отказаться от претензий вмешиваться в управление королевством, но сохранила множество привилегий. В жизнь кастильских городов стали вмешиваться королевские чиновники. Позиции знати и городов в Арагоне были поколебленными в значительно меньшей степени, а тамошние кортесы сохранили гораздо большую политическую роль, чем кастильские, «это был самый мощный законодательный орган, противовес монархии в Европе, пока на его место в 1640-х гг. не стал претендовать английский парламент»[138]. До централизации формально объединённого государства было ещё очень далеко, каждое королевство управлялось независимо от другого, кастильцы считались иностранцами на территории Арагона и наоборот. После смерти Изабеллы в 1504 г. уния временно распалась, и кастильская аристократия вновь подняла голову, отказавшись признать королём Фернандо, который смог стать только регентом при своей дочери Хуане Безумной.
Вступление на престол Кастилии и Арагона сына Хуаны и Филиппа Габсбурга — Карла I, родившегося и воспитанного в Нидерландах и ставшего позднее ещё и императором Священной Римской империи Карлом V, — обернулось новым столкновением власти и общества. Недовольство авторитарной политикой нового монарха, не столь уж часто бывавшего в Испании, и его фламандских советников, выбивавших из испанцев всё новые и новые налоги, вызвало в 1520–1522 гг. в Кастилии восстание комунерос, в котором участвовали представители всех сословий и которое «стало одним из крупнейших в истории Западной Европы»[139]. Восставшие образовали Хунту (союз) со своим войском и потребовали запрета на вывоз денег из страны, запрета занимать должности иностранцам, постоянного пребывания короля в стране, установления контроля над Королевским советом и королевскими доходами, расширения городского самоуправления и прав кортесов. Подавить восстание удалось с большим трудом. Некоторые требования комунерос Карл со временем всё-таки выполнил — например, стал назначать чиновниками в основном испанцев.