Опальных бояр обвиняли в «изменных делах», но насколько это соответствовало действительности, мы не знаем: их карали без суда и следствия. Странно, что русскую элиту вдруг охватила эпидемия измены, — такого прежде не случалось. Резонно предположить, что «измена» заключалась главным образом в желании бежать за пределы государства, в котором твоя свобода и жизнь постоянно находятся под дамокловым мечом непредсказуемого монаршего гнева. Побегов (прежде всего в Литву, но иногда и в Крым) было действительно очень много, причём бежали не только и не столько бояре: «Просматривая список известных нам беглецов, мы видим, что подавляющее большинство их принадлежало вовсе не к высшим чинам Государева двора, а к рядовым дворянам и к младшим, иногда совсем захудалым членам боярских родов… Перед учреждением опричнины побеги стали столь заурядным явлением, что летописец, рассказав об отбитом в октябре 1564 г. нападении Литвы на Полоцк, прибавляет: „В государеве вотчине в городе Полотцке всякие осадные люди, дал бог, здорово; а только один изменник государьской убежал с сторожи к литовским людям новоторжец сын боярской Осмой Михайлов сын Непейцын“»[169].
Попытка митрополита Афанасия и группы бояр летом 1564 г. уговорить царя прекратить террор остановила последний лишь ненадолго. В феврале 1565 г. был издан указ о введении опричнины. Самодержец, сначала демонстративно покинувший столицу и заявивший об отказе от престола, затем милостиво согласился на народные мольбы вернуться, поставив, однако, условием, «что ему своих изменников, которые измены ему государю делали и в чём ему государю были непослушны, на тех опалы свои класти, а иных казнити и животы их и статки имати; а учинити ему на своем государьстве себе опришнину, а двор ему себе и на весь свои обиход учинити особной, а бояр и окольничих и дворецкого и казначеев и дьяков и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских, и стольников, и стряпчих, и жильцов учинити себе особно». Итак, Иван IV получил полную свободу в проведении репрессий и разделил своё государство надвое — на земщину, где сохранились старые порядки, и на опричнину, где он завёл себе особый двор и особое войско. Как сформулировал автор знаменитого «Временника» начала XVII в. дьяк Иван Тимофеев, царь «всю землю державы своея, яко секирою, наполы некако разсече». Опричникам были запрещены любые связи с земскими, при этом последние были фактически бесправны перед ними.
Опричнина — одна из загадок русской истории: «Учреждение это всегда казалось очень странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал»[170]. Историки спорили и продолжают спорить о смысле этого удивительного феномена. Широко распространено мнение, идущее от С. Ф. Платонова, что главная цель опричнины состояла в подрыве крупного вотчинного землевладения бояр-«княжат» (бывших удельных князей). Действительно, из опричных земель активно выселялись представители многих знатных княжеских родов. Они теряли свои родовые вотчины, получая взамен земли в других местах. На их места испомещались специально отобранные опричники, сперва числом тысяча, позднее их количество возросло в пять-шесть раз. По словам летописца, царь «поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в опришнину, а вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то место в ыных городех, понеже опришнину повелел учинити себе особью». Данные, приводимые А. П. Павловым, убедительно свидетельствуют, «что свои родовые вотчины в конце XVI в. удерживали преимущественно лишь те князья, которые служили в опричнине и пользовались расположением царя Ивана. Лишь незначительные остатки прежних вотчин сохранили „княжата“ Северо-Восточной Руси, непосредственно испытавшие на себе действие опричных порядков. Серьёзный удар был нанесён по удельному землевладению князей Рюриковичей (Воротынских и Одоевских). Пострадало землевладение одной из крупнейших и влиятельных княжеских корпораций — корпорации князей Оболенских… В конце XVI в. характер крупного боярского землевладения определяла уже не родовая, а жалованная вотчина»[171].
И всё же исчерпывающего объяснения опричнины эта версия не даёт. Зачем для того, «чтобы зацепить… несколько княжат»[172], нужно было выселять тысячи рядовых помещиков и вотчинников, ведь в ряде уездов прежних землевладельцев «сводили» практически сплошь (например, на Белоозере дворянство исчезло полностью, уезд перешёл к черносошному и дворцовому землевладению более чем на 40 лет[173])? Тем более зачем для этого понадобилось рассекать русскую землю «яко секирою»? Опричные переселения весьма напоминают традиционную московскую практику выводов, которая вполне эффективно работала без загадочных для современников и потомков учреждений. Такая важнейшая акция опричного войска, как разгром Новгорода в 1570 г., явно не имеет отношения к борьбе с родовыми вотчинами, в Новгородском уезде «в это время частных вотчин не было совсем, а все новгородские помещики были ближайшими потомками тех служилых людей из разных московских городов, которые были испомещены в Новгороде в конце XV и в начале XVI в.»[174].
А. А. Зимин доказывал, что «основной смысл опричных преобразований сводился к завершающему удару, который был нанесён последним оплотам удельной раздробленности»[175], прежде всего Старицкому уделу и Новгороду. Эта концепция плохо сопрягается с известными нам фактами. Для уничтожения Старицкого княжества такой невероятный переворот в политической жизни страны был излишним, удел этот уже один раз ликвидировали в 1537 г., не создавая при этом какой-то особый царский двор с особым войском. В 1563 г. Иван IV приказал заменить всё ближайшее окружение Владимира Андреевича своими доверенными людьми, так что старицкий князь находился под полным контролем венценосного кузена. В 1566 г. по царскому указанию Старица без всяких проблем была обменена на ряд раздробленных владений (Дмитров, Боровск, Звенигород и др.). Нет никаких данных для того, чтобы считать тогдашний Новгород «оплотом удельной раздробленности». Даже в малолетство Ивана в боярской среде не возникало и призрака реставрации давно похороненной «удельной раздробленности».
Сравнительно недавно Д. М. Володихин выдвинул идею, что опричнина представляла собой «военно-административную реформу», вызванную «„спазмом“ неудач на Ливонском театре военных действий», — «набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого „офицерского корпуса“, независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии»[176]. Определяющим считает военный фактор в создании опричнины и К. Ю. Ерусалимский, но по иным причинам: «Опричнина… была… секретной мобилизационной политикой, выражением и формой нетерпимости по отношению к внешнему врагу, к его подозреваемым сообщникам внутри Российского государства и реакцией российской власти на первые крупные поражения»[177]. Не подлежит сомнению, что неудачи в войне с Литвой повлияли на возникновение опричнины, но всё же ни в одном источнике не содержится упоминания о военном назначении реформы, так что и это объяснение остаётся только одной из версий.
Думаю, что пока историкам не удалось найти единственно верное и непротиворечивое истолкование опричнины. Очевидна лишь её общая направленность на усиление личной власти Ивана IV. Мне представляется, что опричнина — это его реакция на те новые формы отношений между аристократией и монархом, которые начали складываться в ходе «реформ Избранной рады», подстёгнутая, конечно, военными поражениями. Политика «консолидации элиты» вела к развитию у бояр навыков корпоративной солидарности, которые сказались, например, в деле Семёна Ростовского. Можно предположить также, что статья 98 Судебника о необходимости одобрения Думой новых законов не была мёртвой буквой, и бояре, обсуждая их, всё более демонстрировали свою политическую самостоятельность. Стали складываться формальные и неформальные институты, сковывавшие произвол самодержавия. До поры до времени Иван с этим мирился, уступая влиянию своих доверенных советников, но его мировоззрение и его натура, видимо, плохо сочетались с практиками диалога и компромисса. Вступив в пору зрелости (опала Сильвестра и Адашева случилась накануне его тридцатилетия), Грозный сбрасывает с себя чуждый, навязанный ему образ поведения и становится самим собой.
Можно предположить, что, разрубая Россию опричниной «яко секирою», царь прежде всего хотел расколоть русскую знать, опасаясь, что она станет серьёзной политической силой, с которой ему придётся считаться. Как выразился Иван Тимофеев, самодержец «крамолу междусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другие поусти [натравил]». Англичанин Джильс Флетчер, посетивший Россию в конце XVI в., охарактеризовал методы Ивана IV схожим образом: «…он посеял между ними [боярами] личное соперничество за первенство в чинах и званиях и с этой целью подстрекал дворян менее знатных по роду стать выше или наравне с происходящими из домов более знатных. Злобу их и взаимные распри он обращал в свою пользу, принимая клевету и доносы о кознях и заговорах, будто бы замышляемых против него и против государства. Ослабив таким образом самых сильных и истребив одних с помощью других, он наконец начал действовать открыто и остальных принудил уступить ему права свои».
Интересно, однако, что именно в опричный период, в июне-июле 1566 г., в Москве состоялось собрание представителей разных «чинов» (бояр, духовенства, служилых людей, купцов, государевых чиновников — дьяков), которое многие исследователи считают первым Земским собором. Целью собрания было обсуждение вопроса о продолжении войны с Литвой. Но вряд ли можно признать это консультативное совещание заседанием полноценного сословно-представительного учреждения: выборов делегатов не проводилось; было представлено исключительно столичное дворянство и купечество; решение собора не выразилось в виде общего постановления — «приговора». По афористической формулировке Ключевского, «собор 1566 г. был в точном смысле