совещанием правительства со своими собственными агентами… это было ответственное представительство по административному положению, а не полномочное представительство по общественному доверию… часть в составе собора… имевшая по крайней мере некоторое подобие представительства, состояла из военных губернаторов и военных предводителей уездного дворянства, которыми были столичные дворяне, и из финансовых приказчиков правительства, которыми были люди высшего столичного купечества»[178].
Работа совещания свелась к подаче мнений от каждой группы «чинов» по отдельности, все они одобрили продолжение войны: «Едва ли сами мнения не были внушены известным желанием правительства; об этом свидетельствует их однообразие»[179]. По убедительному мнению немецкого историка Х.-Й. Торке, «[н]а соборе речь шла только о как бы под присягой принятом обязательстве — согласии с правительственной политикой, а на это имелось три причины: общеизвестная недоверчивость Ивана IV, потребность у правительства в информации об экономических возможностях населения для продолжения войны и, может быть, стремление царя показать польской дворянской монархии, что Москва тоже опирается на согласие населения (хотя и мнимое)»[180]. Что касается последнего пункта: в столице в ту пору как раз находилось польское посольство, кроме того, именно с 1566 г. «одним из кандидатов на польский престол считался сын Ивана Грозного, царевич Иван Иванович»[181] — так что желание Кремля нарисовать для поляков более приемлемую для них картину московского управления вполне понятно.
«Вольны подвластных своих жаловати и казнити»
Первый русский царь стал первым московским Рюриковичем, письменно изложившим свою политическую идеологию. В послании Курбскому, написанном в июле 1564 г., она выражена предельно чётко и ясно. Источник царской власти — Божья воля и «благословение» прародителей, она, таким образом, получена не от подданных, и с ними монарх ею делиться не обязан. Ответственен государь только перед Богом и своей совестью. Подданные — рабы государя, «Божиим изволением деду нашему, великому государю Бог их поручил в работу», и подобает «царю содержа™ царство и владети, рабом же рабская содержати повеления». Выступать против монарха — всё равно что бросать вызов самому Господу: «Противляйся власти, Богу противится, аще убо кто Богу противится — сей отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение». По существу, покорность самодержцу объявляется религиозным догматом: «…грешно сопротивляться царской каре, грешно „ненавидеть наказание“… царский гнев, равно как гнев Божий, — некое отличие, неприятие которого является делом безумным и кощунственным»[182]. Без самодержавной власти государство невозможно: «…аще не под единою властию будут, аще и крепки, аще и храбри, аще и разумни, но обаче женскому безумию подобны будут».
С нескрываемым презрением относится Грозный к европейским монархам, власть которых так или иначе ограничивается их подданными: «А о безбожных языцех, что и глаголат! Неже те все царствии своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют». Власть же московских государей ничем не ограничена: «Российское самодержавство изначала сами владеют своими государствы, а не бояре и вельможи… Доселе русские владетели не истязуемы были ни от кого [ни перед кем не отчитывались], но вольны были подвластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кем».
«А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмя», — говорит Грозный в другом месте послания. По мнению В. О. Ключевского, именно в этом «простом заключении» заключается «вся философия самодержавия у царя Ивана»[183], которая стала новостью в русской литературе: «…Древняя Русь не знала такого взгляда, не соединяла с идеей самодержавия внутренних и политических отношений, считая самодержцем только властителя, независимого от внешней силы. Царь Иван обратил первый внимание на эту внутреннюю сторону верховной власти и глубоко проникся своим новым взглядом… Все его политические идеи сводятся к одному этому идеалу, к образу самодержавного царя, не управляемого ни „попами“, ни „рабами“»[184].
В. Е. Вальденберг, ссылаясь на С. Ф. Платонова, полагает, что Грозный отстаивал не право на личный произвол, а принцип единовластия. Тем не менее и он признаёт, что этот принцип у Ивана основан на полном политическом бесправии подданных: «По учению Ивана Грозного, действительно, никого нет в государстве, кроме рабов, потому что рабы означает на его языке людей, имеющих только обязанность повиновения и не имеющих никаких прав участия в верховной власти»[185].
Позднее Иван IV в весьма развязной, издевательской, если не сказать откровенно хамской, манере высказывал свои политические воззрения в посланиях к европейским венценосцам, презрительно подчёркивая монархическую неполноценность последних — ведь они не самодержцы, у них подданные участвуют в управлении государством! Сигизмунду II Польскому он писал: «Еси посаженной государь, а не вотчинной, как тебя захотели паны твои, так тебе в жалованье государство и дали». Другому польскому королю, Стефану Баторию, Грозный напомнил, что, в отличие от него, он «царь и великий князь всеа Русии… по Божию изволенью, а не по многомятежному человечества хотению». Поскольку при заключении перемирия между Россией и Швецией его прочность со шведской стороны гарантировал не только король, но и, от имени сословий, архиепископ Упсалы, Иван саркастически заметил Юхану III, что шведский король «кабы староста у волости». Ну и знаменитая отповедь Елизавете I Английской: «…мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь… ажно у тебя мимо тебя люди владеют, не токмо люди, но и мужики торговые [т. е. купцы, заседающие в палате общин парламента]… А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая девица». При этом дома русский самодержец публично подчёркивал свои иноземные («варяжские») корни: «…сам я немецкого происхождения и саксонской крови».
Тот новый взгляд на самодержавие, который Ключевский находит у Грозного, собственно, уже присущ государственной практике его отца и деда. Просто они, в отличие от искушённого «во словесной премудрости» потомка, не имели склонности к литературным занятиям или досуга для них. Письмо Курбского царю с обвинениями, что он «сильных во Израиле истребил», спровоцировало публицистическую активность монарха, но сами представления Ивана Васильевича о сути его власти, скорее всего, сложились гораздо раньше, что опять-таки хорошо видно по его поступкам до кризиса 1547 г.
Возможно, имели место и литературные влияния — по крайней мере, можно сказать, что новый взгляд Грозного всё же имел предшественников-современников. Так, к середине XVI в. относят сочинения апологета неограниченной монархии и ненавистника боярского правления Ивана Пересветова. Царь, по его мнению, должен всё решать сам, ему надо быть «самоупрямливу и мудру без воспрашиванья… Царева бо есть мудрость еже мыслити о воинстве и о управе своим рассмотрением… Ащели начнёт о воинстве и о управе с вельможи своими думати… то будет пред ними во всей мысли своей покорен». Идеалом государственного устройства у Пересветова представлена Османская империя: «Чтобы к той вере християнской да правда турецкая, ино бы с ними ангели беседовали». Он рекомендуют жёсткие меры борьбы для установления «правды» в государстве: «…не мощно царю царства без грозы держати». Тем не менее Грозный в своей политической философии всё равно остаётся новатором, таких отточенных формулировок у Пересветова нет. Кроме того, между ними имеется и принципиальное различие: Пересветов призывал самодержавие, в противовес боярству, сделать своей опорой средние и низшие слои служилых людей, а «у Ивана Грозного нельзя подметить никаких демократических стремлений, никаких намёков на народный характер царской власти. Она не опирается у него ни на какие-нибудь отдельные общественные группы, ни на всё общество в его целом. Имея свое основание за пределами народной жизни, царская власть как бы не нуждается ни в какой общественной поддержке»[186].
Как тонко заметил А. К. Толстой, Иван «действительно хотел равенства, но того равенства, которое является между колосьями поля, потоптанного конницею или побитого градом. Он хотел стоять над порабощённой землёю один, аки дуб во чистом поле».
Многое о мировоззрении Грозного говорит организация опричной верхушки по образцу монашеского ордена во главе с «игуменом»-монархом. «По-видимому, в устройстве общежитийного монастыря, в котором никто из монахов не имел своего имущества, где все жили по единым правилам, определявшим весь распорядок жизни днём и ночью, подчиняясь воле единого главы — настоятеля, царь усматривал нечто вроде идеальной модели организации общества. Следуя ей, монахи становились послушными, дисциплинированными исполнителями воли вышестоящего. В перенесении многих черт этой модели в распорядок жизни своего окружения царь видел наиболее верный путь к тому, как превратить собственных приближённых в покорных дисциплинированных исполнителей своей воли»[187].
Но как ни важны политические идеи Ивана IV, гораздо важнее для понимания причин и методов опричнины особенности темперамента и психологии первого русского царя. Его очевидная склонность к актёрству, несомненно, сказалась на театрализованном антураже «странного учреждения» — все эти чёрные одежды, мётлы, пёсьи головы и т. д. О царской повышенной возбудимости, гневливости, подозрительности, склонности к скорой, жестокой и изощрённой расправе свидетельствуют многие источники, прежде всего — собственные тексты «мучителя в жизни и в своих писаниях»