и), не говорят. Заканчивается 91-й, никто Бурбулису и Гайдару не мешает работать, ни Горбачев, ни КГБ, но они не желают заниматься текучкой, им плевать, что в Кемерово, например, теплоэлектростанции загружены только на 60 процентов, а в Новосибирске топлива осталось на 25 дней, работа российского правительства все больше и больше напоминает заседания теоретического клуба с бесконечными лекциями Бурбулиса на тему «Есть ли жизнь на Марсе?».
3. Руцкой переходит в открытую оппозицию к Ельцину. В отставку не собирается, ведь его, как и Президента, выбирал народ, они шли на выборы в одной связке, поэтому Руцкой так же, как и Ельцин, отвечает за Россию и погубить её — не даст!
«Надо быть дураками, круглыми дураками, чтобы не договориться с Руцким! — думал Алешка. — Он что, просился в вице-президенты? Ему б в голову не пришло! Нет, схватили за руку, привели в Кремль, и тут же сказали: отдыхайте, товарищ, вы нам больше не нужны!»
Армейский офицер в Кремле — это мина замедленного действия. Человек, которого всю жизнь учили убивать, просто так свою власть не отдаст. Не для того Руцкой рисковал жизнью в Афганистане, чтобы сдаться перед Бурбулисом…
«Из Руцкого бранное слово сделали… — рассуждал Алешка. — Разве так можно с человеком?»
Со слов Полторанина он знал, что, когда Ельцин предложил Руцкому вместе идти на выборы, Руцкой аж задохнулся: «Борис Николаевич… родной вы мой… такое доверие! Да я цепным псом при вас буду, а жизнь точно не пощажу…»
Все хотели быть рядом с Ельциным, — все! Тот же Полторанин с удовольствием рассказывал, как Жириновский подбегал к нему в Архангельском: «Поговорите, поговорите с Президентом, Михаил Никифорович! Даст хорошую должность, я ему как сын буду!.. или как жена! — вот увидите!»
Алешка догадывался: господин Руцкой выбрал господина Юзбашева только потому, что он, Юзбашев, богат. Талантливые, но начинающие бизнесмены вице-президента не интересовали.
Руцкой раньше всех сообразил приглашать в свои заграничные вояжи «представителей деловых и финансовых кругов» Российской Федерации. Имя Руцкого — ключ к контактам. Бизнесмен, приехавший в составе официальной делегации РСФСР, вызывал особое доверие, так как к вице-президенту России банкиры относились примерно так же, как к вице-президенту США. Они б ни за что на свете не поверили, что в самолете Руцкого мог оказаться кто угодно!
Алешка вышел на Ярославском шоссе. Рядом стрелка — «Лесное».
Дом Акопа стоял среди берез. Место превосходное! Забор высокий, метра три, ворота настежь — охрана резалась в домино.
— Арзамасцев, — важно сказал Алешка.
— Ждут! — охранник встал.
«Этот, пожалуй, ещё ничего», — подумал Алешка. Он не любил охранников, ему почему-то казалось, что все они — негодяи.
Лица русских охранников — это как английский газон. Чтобы у них, у англичан, газон действительно был бы газоном, его надо каждый день подстригать в течение двух-трех веков. Чтобы в России природа смогла сочинить у людей такие морды, тоже надо всего ничего: просто пить, причем пить два-три века, и тоже — каждый день…
Акоп принял Алешку в своей библиотеке. У него была одна из лучших в России частных библиотек.
— Руцкой зовет, Яков Борисович!
— Знаю! — махнул рукой Акоп. — О Белкине слышал? Звонил вчера. По этому поводу. Руцкой зря с Белкиным связался, фонд какой-то лепят…. «Возрождение», что ли…. Фонд и банк. Зачем вице-президенту банк? Он банкир или вице-президент? А Белкин — жадный, плохо закончит, плохо…
— Значит, я мог не приезжать… — разочаровался Алешка.
— Когда двое, всегда надежнее, — сказал Акоп. — Во как я им понадобился!..
Тихо вошел охранник и протянул Юзбашеву записку.
— Извини, пожалуйста… — Акоп заглянул в листок. — Я занят, пусть ждут.
Дом был большой, но нелепый. Слишком широкий.
— Ты Руцкого хорошо знаешь?
— Знаю.
Акоп внимательно посмотрел на Алешку:
— А с Гайдаром у него как?
— Мальчик. В розовых штанишках. — Алешка вдруг понял, что Акопа невозможно обмануть. — У меня интервью было… Руцкой так сказал.
— Ты что, журналист?
— Ага… Хотя выгоняют. «Известия».
— Выгоняют за что?
— На повышение… иду.
— Журналист — и на повышение? Ерунда, парень.
— Да. Ерунда!
Акоп открыл бар:
— Пиво хорошее… хочешь?
— Хочу, Яков Борисович…
Акоп достал две высокие банки «Туборга». Алешка слышал о «Туборге», но банки видел впервые.
— Не стесняйся.
— Стесняюсь, Яков Борисович.
— Не стесняйся, говорю!
Акоп не любил, когда его называли Акопом. Для всех (даже для сына) он был Яков Борисович.
— Так что Руцкой?
— Руцкой… — Алешка нервничал, — наверное… хороший человек. Но нельзя простить его моральный идиотизм.
— Как-как?
— Руцкой — мастер власти. Все, что он говорит, переодетая конъюнктура, Яков Борисович…
— Все они конъюнктура! — махнул рукой Акоп. — А Гайдар? На нашу водку он акциз увеличил, а на их «Роял», на их «Абсолют» снизил таможню — а? В Чопе фуры с «Роял» сейчас на тридцать километров выстроились, к нам прут, потому что впереди Новый год… — это что, не диверсия?
Лицо Акопа вдруг стало совсем детским; щеки куда-то пропали, губы округлились и беспомощно вылезли из-под щек.
— А ты, Гайдар, сделай, наконец, по уму: разреши своим заводам на ноги встать, дай производство наладить… Ты иди, иди к нам, Гайдар, но не с акцизами, а с кредитами, потому что когда мы отстроимся, мы ж конкурировать друг с другом начнем, значит, цены будут снижаться, значит, голодных не будет — что, не так, Гайдар? Сделай как Китай, как Япония, сделай, как сделали западные немцы после сорок пятого… Ну учили ж тебя хоть чему-нибудь, это ж ты, это не я в университетах сидел!
Ты, Гайдар, рынок строишь? Слушай, ты для кого этот рынок строишь, прямо говори: для нас или для них?
Если Акоп нервничал, он всегда говорил с акцентом.
— Так сейчас вообще жрать нечего, Яков Борисович…
— Жрать нечего, дорогой… это государственные магазины. А в каждом магазине есть коммерческий отдел. Там все! Они все купили! А у кого они купили, скажи? У государства! Это ж нэп, — верно?! Чистый нэп двадцатых годов, дорогой, когда Владимир Ильич сообразил (только не сказал никому), что социализм — это говно! Ты смотри: немцы после войны… что те, что эти… они ж свой шнапс не в России, не у Никиты Сергеевича покупали, хотя в России он был лучше, а себестоимость спирта — четырнадцать копеек литр! Нет, они свои заводы поднимали, — почему? Во всей Европе водка — это ж… вторая национальная валюта! Я вот, — Акоп помедлил, — я Андропова не люблю. Он меня притеснял. Но ты послушай, Гайдар: Андропов гонялся за мной не потому, что у меня была плохая водка, — да? А потому что он свою собственную продать не мог. Вот не мог — и все! Я сделал водку дешевле и вышиб их в пять секунд. А ты, Гайдар, решил… похоже… вообще не связываться с Россией, — так на кой черт, Гайдар, ты нам нужен? Получили правительство! Спирт «Роял» как победа демократии! А интеллигенция твоя, парень, просто… партия дураков, вот что я скажу! Просрут Россию — и не заметят!..
Алешке показалось, что Акоп как бы составляет план его будущей статьи.
— Руцкому передай — не поеду. С радостью, мол, но не сейчас. Знаешь, почему? Вон, курская газетка лежит, возьми, да? 29 марта. Видишь? 90-й год. Читай! Вслух читай!
Алешка развернул мятую «районку». Город Железногорск, Курская область. На первой полосе — выступление Руцкого в местном райкоме партии. Заметка была расчеркана красным фломастером, а один абзац выделен в жирный квадрат.
— Читай!
— «Я — русский полковник, мне стыдно за этих демократов. Я был на митинге в Лужниках и посмотрел, какое хамство со стороны Афанасьева, Ельцина. Они на Владимира Ильича руку подняли! И они, эти подонки, рвутся возглавлять российское правительство…»
— Вот, парень… — Акоп раскраснелся и совершенно по-детски смотрел на Алешку, — Руцкой, ты говоришь, мастер… — да? Какой он мастер, что с тобой?! Неблагодарный нищий, вот он кто!.. Я ему понадобился, скажите пожалуйста!..
— Интересно, Ельцин куда смотрит? — протянул Алешка.
— Ельцин? Сердца у него не хватает, парень, — сердца!
— А вы… мафия, Яков Борисович? — вдруг спросил Алешка. Если у него рождались какие-то вопросы, он уже сам не понимал, зачем он их задает.
— Некультурный ты, — засмеялся Акоп. — Большой бизнес, любой большой бизнес, это, парень, всегда мафия, потому что большой бизнес не делается в одиночку. У меня нет большого бизнеса, я — одиночка. Видишь, в лесу живу? Ты пойми: если б не мафия, рубль в России давно бы грохнулся, сейчас только мафия рубль держит…
— То есть Ельцин… — Алешка решил поменять тему разговора, — Ельцин, Яков Борисович, будет несчастьем России, так… выходит?
— Не знаю я, парень. Он с Урала, да? Урал это уже не Европа, но ещё и не Азия. Он из двух половинок, этот Ельцин. Если в нем европеец победит — одно. А если победит азиат… — впрочем, чего гадать, это будет ясно знаешь как быстро…
24
— Коржаков! Коржаков!
По голосу шефа Коржаков решил, что Ельцин требует водку.
Когда Ельцин видел, что Коржаков или Наина Иосифовна прячут от него бутылку, он кричал так, как умет кричать только русский алкоголик: динамитный взрыв с визгом.
— Кор-ржаков!
Здесь же в коридоре крутился полковник Борис Просвирин, заместитель Коржакова по оперативной работе.
— Давай, Борис! Только чтоб в графинчике и не больше ста пятидесяти, — понял?
Кличка Просвирина — «Скороход».
Кремлевская горничная, старушка, убиравшая кабинет Президента России, упала однажды в обморок, услышав, как Ельцин орет. С испугу она звала Ельцина «Леонид Ильич», хотя Брежнев не имел привычки пить в Кремле.
— Где моя охрана, ч-черт возьми!
Коржаков открыл дверь:
— Охрана здесь, Борис Николаевич.
Ельцин сидел на диване в широких трусах и в белой рубашке, закинув ноги на стул, стоявший перед ним. Правая нога была неуклюже замотана какой-то тряпкой и бинтами.