Коммунистический режим выглядел несокрушимым даже в глазах тех, кто хорошо знал его трещины и пустоты. Именно эта иллюзия навела Горбачева на мысль допустить свободное обсуждение любых вопросов: ведь непопулярные меры стали во второй половине 80-х неизбежны, но поняв смысл этих мер, люди их примут — так думали в Кремле. Поскольку свободное обсуждение невозможно в условиях цензуры, Горбачев отважился на ее ослабление, а затем и отмену. Он почему-то решил, что общественная дискуссия сосредоточится на улучшении социалистического проекта.
В действительности же, гласность почти сразу нанесла этому проекту смертельный удар, о чем почти никто еще долго не догадывался. Горбачев не учел, что советская пропагандистская машина никогда не работала в дискуссионном демократическом режиме. Свобода слова быстро выявила ее дряблость и нетренированность. У ее зубастых оппонентов были непобиваемые доводы, выработанные бесконечными кухонными спорами, сам- и тамиздатом, лагерями, эмиграцией. Советскому агитпропу было нечего противопоставить этим доводам, он лишь обреченно и неуклюже отмахивался.
Но если бы дело ограничилось только этим! Нет, заглушая демократов, с каждым месяцем все громче звучали голоса борцов за «историческую справедливость», сливаясь в ликующий ослиный хор. Его следовало воспринять как сирену тревоги, но поначалу это мало кто понял. Если бы Старая площадь, еще не совсем утратившая власть, уделила чуть больше внимания материалам, которыми стали все гуще заполняться журналы, газеты и экраны в союзных республиках (многие из них были органами местных ЦК КП!), это, возможно, привело бы ее в чувство, но она уделяла его чему-то другому.
Едва ослабли тиски цензуры, восторг от возможности говорить свободно и безнаказанно воодушевил тьму желающих говорить безудержно и безответственно. Мы не раз слышали фразу: «Не журналисты начинают войны». Те, кто помнят, как разгорались межнациональные конфликты на территории бывшего СССР, не подпишутся под таким заявлением. Журналисты, публицисты, писатели рылись в кровавых страницах прошлого, рисовали образы наций-выродков, разжигали первобытные страсти, подталкивали политиков. Без долгих раздумий они обрушивали на голову малоподготовленного читателя и зрителя самые страшные откровения и призывы. Они сделали все, чтобы раздались первые выстрелы.
Кто-то их оправдывает, говоря, что у пишущей публики живое воображение, события трехсотлетней давности она воспринимает как случившееся час назад. Видимо, это всемирный феномен. То же самое было в Югославии: вспышке военных действий там предшествовала резкая полемика средств массовой информации Сербии, Хорватии, Словении и Боснии. Именно СМИ провели эмоциональную артподготовку, взвинтив людей до предела. Они сняли у них тот психологический барьер, который не позволял даже представить себе, что сербы, хорваты и босняки могут начать стрелять друг в друга.
Если же кто-то пытался — после того, как дело доходило до большой крови — даже не призвать к ответу, а просто упрекнуть таких авторов, всегда слышался гордый ответ: «Мы несли своему народу историческую правду». Хотя правды там было едва на грош.
Профессиональные психопатологи когда-нибудь, возможно, разберутся с феноменом детской безответственности людей, без малейших раздумий обрушивавших на голову малоподготовленного, мягко говоря, читателя и зрителя самые дикие выводы.
Если горожане еще обладают каким-то запасом скепсиса, то простой сельский люд, привыкший верить уважаемым мудрецам, особенно когда мудрецы обращаются к нему с экрана, был совершенно сбит с толка. На Кавказе в исторические споры были втянуты самые неожиданные слои населения, начавшие изучать «историю» по журнальным статейкам — как заметил кто-то, «мучительно закладывая мозолистые пальцы в страницы».
Клиобесие
Итак, генсек мечтал о плодотворном диалоге между КПСС и «многонациональным советским народом», но этот народ не зря был «многонациональным» — самые глубокие трещины по фасаду СССР пошли по этническим швам. Поразительно, что руководство КПСС обнаружило полное непонимание природы и мощи этих процессов. Это видно по детской вере членов Политбюро в то, что стоит «провести пленум ЦК по национальному вопросу», как все опять станет хорошо. Горбачев заявлял совершенно искренне (2 ноября 1987 года): «Национальный вопрос в СССР решен». Он и впрямь так думал. Наивность этого ставропольского уроженца, обязанного знать хотя бы Кавказ, не поддается постижению — вот почему ее невозможно было предвидеть.
Когда роковые события уже произошли, запутавшиеся в них люди ищут такие объяснения, чтобы одна фраза объяла всю суть случившегося и ломать голову больше не требовалось. Им нужны объяснения-афоризмы. Подобный спрос всегда рождает предложение. Афоризм именно такого рода, притом достаточно высокомерный, пустил бывший разведчик и практикующий остроумец Леонид Шебаршин. Звучит это так: «Особенно много дала Перестройка азербайджанскому и армянскому народам. Под гнетом царской монархии и сталинской диктатуры, в удушливой атмосфере застоя они не могли и мечтать об освободительной войне друг против друга». Дескать, есть такие народы, которые нельзя предоставлять самим себе, обязательно передерутся.
На самом же деле, «освободительная война» ни в коей мере не была неизбежной. Она не вытекала ни из каких объективных причин. Сотни тысяч вовлеченных в нее людей сегодня отдали бы буквально все, чтобы, как говорят на Востоке, сделать бывшее небывшим.
К войне привели многие причины, но самой первой среди них следует назвать «клиобесие», опаснейшую болезнь интеллигенции — болезнь, оказавшуюся, увы, заразной и для простых людей. Клио, если кто забыл, — муза истории. Клиобесие редко существует не сама по себе, она почти всегда сочетается с лютой ненавистью к другой нации или нациям. Клиобесие проявило себя на Кавказе еще до отмены цензуры. Азербайджанский писатель Максуд Ибрагимбеков рассказал: «Разговариваю с парнем-армянином, подложившим самодельную бомбу в городской автобус маршрута 106 в Баку. Зачем ты это сделал, ведь погибли люди, причем разных национальностей, заживо сгорела пожилая женщина-армянка? Оказалось, он читал книгу Зория Балаяна “Очаг”, а там написано, что азербайджанцы — кочевники-мусульмане, турки, значит надо их убивать».
Содержавший такой заряд ненависти «Очаг», книга размышлений на темы армянской истории, была издана в Ереване, как ни странно, еще в 1984 году, когда мимо цензуры, по идее, не должна была пролететь и муха.
Не хочется это вспоминать, но ведь и авторство самого первого террористического акта в московском метро в конце 70-х («дело Затикяна») принадлежит армянину. Как он до этого додумался? Из сообщения сквозь зубы, которое прозвучало тогда на эту тему по ТВ, вытекало, что террорист начитался какого-то исторического сочинителя из армянских эмигрантов. Сочинитель, как видно, обращал свое жало уже против русских.
Французский поэт Поль Валери высказал замечательную мысль: «История — самый опасный продукт, вырабатываемый химией интеллекта. Она вызывает мечты, опьяняет народы, порождает у них ложные воспоминания, углубляет их рефлексы, растравляет их старые раны, смущает их покой, ведет к мании величия или преследования, делает нации гордыми, спесивыми, невыносимыми, суетными. История оправдывает самое вздорное устремление. Она ничему не учит».
Как человек тонкий, Валери не счел необходимым уточнить, что имеет в виду не историю как науку, а ту историю, где сладострастно раздираются реальные и выдуманные язвы, где всё сводится к многовековым обидам, искупить которые можно лишь кровью, где речь идет об «исконных землях», отнятых с помощью подлости, подкупа и вероломства, о низких, коварных, отвратительных соседях, присвоивших себе часть вашей национальной культуры и теперь делающих вид, будто все так и было.
Могут возразить: национально-заточенные интеллигенты, начавшие неумеренно превозносить свой народ (например, возводя его к праотцу Ною, на полном серьезе), появились с исчезновением цензуры во всех республиках СССР, значит никто не лучше и не хуже. Что ж, это верно, такие авторы появились в каждой республике, но в разных количествах и несопоставимые по напору. Азербайджан вплоть до прихода к власти Национального фронта явно уступал Армении в войне «исторических версий».
В древних и нынешних бедах своего этноса одержимый клиобесием автор всегда винит другие народы и не может обойтись без оскорблений в их адрес. Он искренне не понимает, что ненависть к какому бы то ни было народу — признак тяжкой умственной слабости. В условиях, когда число межнациональных территориальных претензий внутри СССР, по подсчетам академика РАН Вениамина Васильевича Алексеева, превышало 160 (!), сам факт постоянно повторявшихся оскорблений делал кровопролитие неизбежным. И на Кавказе, и в Средней Азии, и в Молдавии, и в Прибалтике. Но в первую очередь на Кавказе.
Начиная с осени 1987 года читатели подобных текстов начали выходить в Нагорно-Карабахской области на демонстрации под лозунгами воссоединения с Арменией, а в самой Армении приступили к изгнанию живших там азербайджанцев. «Энтузиасты» обходили каждый дом и предупреждали: «Не уберетесь сами, убьем!». Они были вооружены охотничьими (пока) ружьями.
Беженцы начали прибывать в товарных вагонах. Сведения об этом поначалу не попадали в прессу, цензура в Азербайджане была еще сильна. Но уже в январе 1988-го Армению начали покидать сотни человек ежедневно. Как это всегда бывает, большинство беженцев составляли дети, женщины и старики, среди прибывших в Баку было много избитых. Бакинские власти не приняли их и направили в Сумгаит, где обстановка сразу стала накаляться. Скрывать происходящее и далее партийное руководство Азербайджана больше не могло. Что-то ответное стало неизбежным. Беда случилась в Сумгаите 26 февраля 1988 года, после общегородского митинга. Как пишет видный деятель Азербайджанского Народного фронта Зардушт Али-заде,