До меня доходили слухи, что режиссер Ваня чуть ли не каждый вечер приезжает в общагу и проводит время с Сигитой и Пьяницей. Они вместе куда-то катаются, пьют чай, невинно проводят время.
– Вот у тебя и парень вырисовывается, – написал я как-то Сигите по этому поводу.
– Это абсолютно не то, о чем ты думаешь, – ответила она.
У меня все сошлось. Я вспомнил, как Ваня советовал мне не потерять свою девушку, и я решил, что он влюблен в Сигиту. Вспомнил, как Илья Знойный говорил мне: «Ты теряешь свою девушку». Как-то раз я скакал по стене постройки с шуруповертом, привинчивая стропила, и ясно представил: они ведь трахнулись тогда. Я чуть не свалился между неотесанных досок вниз на эти кучи инструмента и стройматериала. Неужели все так просто? Пока я придумывал свою короткометражку, у меня под носом друг заправил моей девчонке. Не Вова был первый. Неужели из-за нее отвалились два моих друга? Теперь все сходилось. Вот в чем его секрет. Вот почему Илья Знойный сливается. Не потому, что я что-то не так сделал, не потому, что я нахамил его девушке, а потому, что он присунул моей девчонке и ему неудобно находиться рядом со мной, неудобно чувствовать себя предателем.
Это слишком сильно походило на паранойю, и, чтобы не начать обвинять Сигиту в том, что, может, было плодом моего воспаленного мозга, я написал в одну бессонную ночь сообщение Вове: «Ya vspominayu o tebe kazhdyj den’. K tebe vse vernetsya».
Насколько мне известно, все вернулось к нему в полной мере, а мне остается только сожалеть, что я этого желал.
Уже 22 декабря. Прошло больше месяца с прошлой репризы, и я очень ждал этого момента, казалось, что утону в воспоминаниях, не доберусь до островка. Но – ура! – я опять на берегу.
Когда надо было начинать писать о Марате, у меня случился ступор. С Вовой получилось как-то само собой: он начал сниться мне за несколько дней до того, как я напечатал его имя. Выглядел во сне он таким же, каким я его запомнил, только энергия стала тяжелее. Жена, дети, развод, работа, смерть отца, измены, алкоголь, драки – хоть и очень малое доходит до меня, все же его образ становится более громоздким. Во снах мы проводили время вместе, решали какие-то подростковые дела, и действие происходило в начале нулевых, но мы как будто понимали, что многое пережили с тех пор. Я даже позволил себе во сне назвать его «мусором» между делом. То есть вроде бы нам было по восемнадцать лет, но я намекаю, что это только сон и проснемся мы другими: Вова будет ментом, а я – писателем и репером, который про этого мента напишет. Вова не был ни обижен, ни удивлен. Да, я мусор, говорил его взгляд, и еще я трахал твою девчонку, и тебе надо это либо принять, либо нет. Думаю, что если смерть с кем-то из нас случится раньше, чем мы пообщаемся наяву, это уже не так страшно, потому что я чувствую возможность примирения. Возможность этого и есть примирение, как по мне.
С Маратом было тяжелее. На несколько дней я остановился. Вроде бы все понятно, я просто рассказываю, как сблизился с человеком, как он стал мне другом, как мы вместе работали, где-то между строк – моя преданность, любовь и слезы после его смерти. Он был для меня кем-то вроде гуру, или, как сказал верстальщик и оформитель моих книг Вова Седых, «метафизическим отцом». Я думал, что о нем можно рассказывать только особенными, волшебными словами. Нужно было почувствовать его одобрение на использование хотя бы обычных слов, почувствовать, как он меня направляет, его присутствие. Нужно было посетить мир мертвых.
В России любой запой или даже стресс открывают ворота в мир мертвых. Мертвые не отдыхают, они все время с тобой: ходят на работу, ездят в метро, придерживают шариковую ручку и долбят по клавишам, когда долбишь по клавишам ты. Они не знают отдыха. В России есть две полупрозрачных реальности, наложенные друг на друга. Но в Индии не так. Я не разобрался почему, но здесь я все иначе чувствую. Тут мой запрос был обработан по-другому, и я погрузился полностью.
Я решил напиться дерьмовым ромом, чтобы потом уйти в завязку. Никогда я не могу завязать без того, чтоб оттолкнуться ото дна. Зачем я это делаю со своим телом, не понимал, действовал по наитию. Но это помогло. Мы смотрели с Дашей «Дикие сердцем», я побухивал, пока не отключился, и, проснувшись, понял, что отравился очень сильно. «Олд монк» действует безотказно: я блевал, потел, галлюцинировал и не верил, что выживу. Как будто вынырнул посреди моря, лег на волнах и прокрутил несколько раз все то, о чем пытался рассказать – медленно разглядел свое прошлое, пока смерть разглядывала меня, как клопа на ладошке. Когда я пошел на поправку, то уже больше не переживал за эту книгу. Знал, что она есть, и знал, что теперь я долго буду без алкоголя, может быть, дольше всего в жизни, и что смогу много работать, смогу закончить книгу.
Хорошо напишу или плохо, я буду редактировать эту книгу, сколько надо, или брошу редактировать и издам небрежно или никак не издам. Приносят книги деньги или отнимают – спорный вопрос. Думаю, что издание книги и конвертация затраченного времени в прибыль дает процентов десять кайфа, остальные девяносто – само (мучительное) сожительство с ней.
Но главное, что она есть там, как есть дно, сколько бы метров нас друг от друга ни отделяли. Я видел эту книгу и теперь мог отвлечься от нее, чтобы заняться бытом.
Мы с Дашей решили, что нам не очень нравится в Сиолиме. Я так за него сразу схватился, потому что слишком спешил. Я покатал ее по разным деревням и пляжам, мы приценились и переехали жить в другое место – Керим. Сняли жилье ближе к морю, чтобы Даша могла свободно ходить загорать или купаться, оставляя меня одного. Еще один плюс – не было интернета. Когда пишешь офлайн, это всегда помогает тексту. Но я не спешил его писать и теперь. Сначала прочитал несколько толстых книг: «Воскресение» Толстого и два тома Борхеса (меня даже не удивило, что я бездумно вписал цитату из него в главе про якута, я ее вспомнил и вставил уже после олд-монк-трипа, а на следующий день увидел собрание сочинений Борхеса у Игоря с Машей на полке – такие совпадения всегда случаются после путешествий в себя), Марселя Пруста и Дашины книги о буддизме и йоге. Перезагрузился. Потом я решил снять ограничения, не ставить себе задач писать по тысяче или больше слов в день, откинуть всю эту стивенкинговскую подзалупную муть: нацеленность на продуктивность и злосчастный прогресс. Вместо этого я поставил себе задачу проплывать хотя бы километр в день и вообще перестать переживать и нервничать.
Пляж Керим тем и удобен, что можно долго плыть вдоль берега. Если хотите мое мнение, то это лучший пляж из тех, что зимой может позволить себе небогатый русский человек. Каждое утро я отхожу на левый край пляжа и плыву к правому, но сначала не целый путь. Утром я ограничиваюсь двумя третями, что составляет метров, наверное, восемьсот. Если прилив, то это особое удовольствие: ты плывешь, возвышаясь над уровнем берега, поскольку вода в это время наслаивается, прибывая. Ты находишься в высшей точке, берег под тобой. Это волнительно и странно. Воздух еще прохладный, отчего море кажется теплым, почти никого нет, только первые работники открывают кафе и приводят в порядок шезлонги. Потом территория кафе заканчивается, и вот он, песчаный пляж под соснами, первая линия – это хвойные деревья, из-за которых выглядывают пальмы. И тогда книга выплывает, я плыву с ней и в ней, и она со мной, поднимается к поверхности, и я могу обсудить ее с воображаемыми Маратом и Ильей Знойным (каждый раз подбираясь к нему, чувствую себя вором, пытающимся обмануть систему сигнализации, но это единственный способ пожать руку этому товарищу, пролезть к нему в постель или уборную и застать врасплох, и тогда, откинув все «но», можно поговорить в воображении с ним о тексте, о коварстве литературы, о книге, которая проделает брешь в его броне, вернет его мне или отлетит от кольчуги, рассыпаясь на безобидные буквы), и Вовой, и Сигитой, и Лемом. Не говоря уже обо всех тех, с которыми у нас налажен контакт и до сих пор продолжается хасол – Михаил Енотов, Сжигатель, Костя, Валера, Игорь, Лео, им можно будет просто скинуть текст, и в этом есть радость, писать для них.
Чтобы помахать вам рукой, дорогие ебаные друзья, передать привет из зыбкого прошлого и мирного настоящего. Составить перечень ошибок юности и напомнить о своей дружеской любви.
У меня была проблема, связанная с аранжировкой этих этюдов и маленьких историй: оставить ли звездочки или добавить номера главам, нужен ли какой-то путеводитель, содержание, боязнь неправильно вывести персонажей, озабоченность недостоверностью диалогов – из-за всего я паниковал. Но больше это не важно, раз мы добрались досюда. На две книги или на три придется разбить этот роман или вообще закончить на первой части. По какому принципу: по работам или по отношениям с женщинами его делить на книги. Все эти вопросы теперь будут решаться сами собой. Мне остается просто записывать, давая ей расти самостоятельно, писать, пока есть удовольствие, затем закрывать ноутбук и после обеда в одних плавках и босиком идти к пляжу по горячему асфальту, чтобы проплыть где-то километр с лишним от начала территории кафе до места, где пляж заканчивается рекой Терикол, отделяющей штат Гоа от Махараштры.
3
В конце августа Костя вернулся из Кемерова, но не один, а с каким-то странным приятелем, похожим на персонажа мультфильма, по имени Вовик Негр-Негр. Он все время шутил, по временам не очень смешно, был покрыт татуировками, голос имел скрипучий. Мы все спали на полу по разным углам комнаты. Костя потерял работу, потому что провел в Кемерове на пару недель больше, чем предполагал его отпуск, и теперь спал до вечера, брал у всех в долг и понемногу продавал одежду. Я тоже купил у него красивое бежевое пальто. Еще было слишком тепло для того, чтобы носить его, но я все равно носил – просто не застегивал и не надевал кофты.
– Добро не пропало! – говорил я, поглаживая приятный мягкий ворс.