– Но наказать-то надо ее нового хахаля?
– Это на твое усмотрение. Ты пойми, что в двадцать три года все еще только начинается. Свою женщину так рано никто не встречает.
Чтобы сменить тему, мы заговорили о наших книгах. Марат сказал не забывать про роман, приглядываться на форуме, пристроить в какой-нибудь журнал. Таким шансом надо воспользоваться.
– Не знаю, отец. Я еще от «Лимбуса» не получил ответа. Может, туда его примут?
– Да не примет его этот Барменталь. Ты его рожу видел?
Марат настаивал, что следует соваться в разные места. Никогда не знаешь, где получится. И не забывать писать дальше. Это должно стать привычкой.
Вечером, перед тем как сесть на поезд, я созвонился с Сигитой. Она была у мамы и предложила мне с вокзала сразу приехать к ней на «Ботанический сад», чтобы мы все обсудили и решили, как быть дальше. Она сказала, что несколько дней не виделась с режиссером Ваней, чтобы я постарался не ревновать.
– Мне хочется, чтобы ты понял меня и мы с тобой договорились, – сказала она. Наверное, заготовила реплику.
Я поехал с вокзала к ней, но в метро задал себе вопрос: и что дальше, зачем я все это делаю? Сейчас я опять прощу ее? Тогда я отключил телефон, вышел на «ВДНХ» и пошел в общагу, чтобы пить пиво с Михаилом Енотовым. Он не так давно расстался с Альбиной.
Можно было попробовать отключиться от реальности и устроить старый добрый общажный запой. Так мы и сделали.
На следующий день я проснулся рано утром в объятиях своей первой девушки Элеоноры. Сперва я даже не понял, где мы и что происходит. Я решил, что последние несколько лет моей жизни – сон. Что я все еще с Элеонорой, я не переезжал в Москву, не учился во ВГИКе, а потом не убегал в Петербург. Я подошел к окну и увидел лимузины, задний двор, и все понемногу сошлось. Я еще раз обернулся – точно, это была она, Элеонора. Первая, кому я сказал «я люблю тебя», не считая матери, но это было в совсем раннем детстве. Это была комната в нашем блоке, которую раньше занимал Доктор Актер и еще один мой одногруппник, комната, куда потом въехала Сигита, подселив фиктивную соседку, студентку, снимавшую квартиру (мы их называли «мертвые души»), чтобы быть близко ко мне, да еще и по-королевски, в отдельных апартаментах.
Я как-то, будучи пьяным, умудрился позвать Элеонору, которая тоже недавно переехала в Москву, да еще и переспать с ней на той же кровати, на которой неделю назад мне изменила Сигита. Отчасти я отомстил, обтрухав ее простыни. Но не помнил даже, как все это провернул.
– Привет, – сказал я. – Просыпайся.
Погладил ее спину, ее родинки. Она открыла глаза и сказала свое «привет».
Мы пошли завтракать в пиццерию. Она рассказала о том, как провела последние несколько лет. Сидела на игле со своим парнем, который был после меня, но все нормально, могу не волноваться, ВИЧ она не подхватила. Сейчас вот переехала к матери, хочет попробовать открыть небольшой магазин одежды. Я начал было рассказывать про себя и Сигиту, но Элеонора остановила меня: ночью, между любовными упражнениями, я уже все это рассказывал. Еще заставлял ее слушать «ночных грузчиков», рассказал про своих друзей в Петербурге. Времени не терял.
– «Меня больше никто не полюбит», – все время восклицал ты, когда терял нить истории, – сказала Элеонора. – Евген, ты был как ребеночек.
Давно меня так никто не называл.
– А ты что? – спросил я.
– А я тебя успокаивал. Сказал, что еще много раз полюбят и что ты изменился. Стал взрослее, красивее. Вкус появился. Это и правда так. Не переживай из-за телки. У тебя их много будет.
– Спасибо. Но я не знаю, нужно ли мне много или хватит одной.
– Я тебя еще немного люблю. И твоя Сигита, я уверен, тоже будет любить тебя еще долго. Вопрос в том, нужно ли ее возвращать.
– Может, лучше тебя вернуть?
Она скорчила гримасу. Я проводил Элеонору до метро. Сказал спасибо, поцеловал, остался один. Это для меня было чудо, немного болезненное. Воспоминания обо мне семнадцатилетнем мешались с шумом города и наваливались со всех сторон. Элеонора мне привиделась, не могла же она правда провести со мной ночь. Совершенно не помнил, как позвал ее в общагу, и был очень рад ее вниманию и словам.
Я запрыгнул в первый попавшийся троллейбус, хотелось сесть на сиденье, смотреть в окно и ничего не предпринимать. Элеонора дала мне противоядие. Только к ней я испытал что-то вроде тех чувств, которые испытывал к Сигите. Только они две обладали такой красотой, которая у меня не вызывала сомнений, хотя ничего общего в них не было. И пахли они по-разному, но обе – были лучшими. Догадывался, что максимум на один день растянется чудо-действие, дальше ломка вернется и придется карабкаться самому.
Вернулся в блок и спросил у Михаила Енотова:
– Ты видел Элеонору? Она же была тут?
– Видел, конечно. Удивлен, но рад, что тебе до сих пор дают, обезьяна Джеки. Даже пьяному в жопу.
– Странно это.
Михаил Енотов сказал, что я гомосек, раз сплю с девушкой, говорящей о себе в мужском роде. Так не всегда, оправдался я, – в электронных письмах она иногда пишет о себе как о женщине. Вот такой у нее прикол: считает, что ее подлинная личность – мужчина. При том, что сама она очень женственная и любит член.
Встреча с режиссером Ваней случилась после обеда. У меня в руках были пакеты с пивными бутылками, я шел с Орловичем из магазина. Там, в магазине, я его случайно встретил и позвал выпить.
У входа в общагу парковалась машина.
– Подожди, Орли, – сказал я. Он остановился на крыльце.
Я подошел к тачке, встал перед ней и смотрел на Ваню, который был за рулем. Ваня смотрел на меня. Рядом с ним на пассажирском сиденье был Дэц.
Дэц вылез и поприветствовал меня, несколько смущенно. – Привет-привет, Дэц. Че-то наш кабанчик не вылезает? Он, конечно, был в курсе нашего с Ваней конфликта. Ваня рылся в бардачке. Я демонстративно плюнул себе под ноги и пошел в общагу. Но на крыльце опять засомневался.
Я сказал Орловичу:
– Что делать? Очень хочется ему дать по морде.
– Ну если очень хочется, то дай, – сказал Орлович и взял у меня пакеты. – Пиво только оставь.
Я вернулся к машине, Ваня все еще сидел в ней. Он открыл дверь и сказал:
– Подожди, дай мне вылезти.
Несколько раз я ткнул его кулаком в плечо. Ваня вылез и попробовал оттолкнуть меня. Я неуклюже бил его в пузо. Дэц и мой Орлович уже разнимали нас с разных сторон, а я орал:
– Че, сука, че, сука!
– Ребята, не надо, – упрашивал Дэц. – Поговорите мирно.
– Не о чем нам говорить, – сказал я, пытаясь отдышаться.
Драки не получилось. Я резко пошел к крыльцу и взял пакеты, которые Орлович тут оставил. Повернулся к ним. Орлович, чтобы разрядить обстановку, смущенно здоровался с ними:
– Привет, Иван. Привет, Паша.
– Ты идешь? – спросил я.
Вечером мы с Михаилом Енотовым опять пошли в магазин, взять уже чего-нибудь покрепче. И опять встретили Ваню в машине, только на этот раз он готовился уезжать. Уже развернулся, выехал на тротуар, и тут мы совершенно случайно преградили ему путь.
Я уставился в кабину.
Рядом с Ваней сидела Сигита, но я старался глядеть Ване в глаза, не отрываясь.
Нужно было заставить их испугаться. Руки мои сами потянулись к ширинке, я достал член и начал ссать.
Ваня сдал назад, но все равно немного попало на машину. Он уехал, я застегнулся, и мы пошли в магазин. Чувства триумфа почему-то не было, мое сердце билось, я слышал удары, чувствовал пульс в ушах. Мне было очень страшно, зло захлестывало меня, и не получалось ему противиться.
На следующее утро Ваня с криком ворвался к нам в комнату.
Я раскачивался на стуле перед компьютером, как раз тянул руку к стакану с дешевым вином. Михаил Енотов в это время сидел на кровати, мы вели праздную беседу. Помню, он рассказывал про своего казанского знакомого, который, прежде чем начать встречаться с девчонкой, несколько месяцев обхаживал ее, прокачивал, заставлял читать разные художественные, научные и документальные книги.
– Основательный подход, – ответил я.
В этот момент дверь распахнулась, и жирным ураганом влетел Ваня. С ним был еще какой-то здоровяк, которого я сразу не успел разглядеть. Ваня начал бить меня по голове, прыгать, атаковать локтями. Он приговаривал при этом:
– Ты что, хотел обоссать мою тачку? Ты не на того наехал!
Но при этом больно мне не было. Через несколько мгновений я понял, что Ваня не хочет причинить мне боль, а хочет запугать. У меня было искаженное представление, я думал, что он сильный пацан, потому что Ваня как-то соврал мне, что одолел Лео на ринге. А Лео я считал сильным противником. Что-то было общее с моим другом детства Пуджиком у Вани: комплекция, любовь приукрасить. Такие люди не могут физически причинить кому-то боль, не могут драться. Несмотря на выгодность положения, он не нанес никакого урона. Мне удалось разогнуться и дать ему в морду. Третий раз в жизни и, надеюсь, последний, я ударил человека по лицу. Ваня сразу осел, сдал назад. В это время Михаил Енотов уже стоял в дверях – он выталкивал в предбанник здоровяка, телохранителя, спутника моего соперника. Я схватил Ваню и всей его тушей повалил на кровать, залез на него и заорал:
– Успокойся, успокойся, дурень!
Ваня уже был совершенно беспомощен, но, видимо, до сих пор это не уразумел. Он ответил мне:
– Смерть твоя пришла!
Я даже начал смеяться от неловкости, при этом дал ему несколько пощечин, продолжая успокаивать. Слышал, как в этот момент Михаил Енотов говорил здоровяку:
– Это моя комната, не заходи сюда.
Здоровяк был совсем юный, как и сам Ваня, хоть и с бородой и похожий на русского богатыря. Еще у него была очень красивая светло-русая коса. Лицо же было невероятно добродушное, и он послушался Михаила Енотова, который был в полтора-два раза меньше.
Ваня был весь мой.
– Ты же хотел драться! – визжал он из своего положения проигравшего.
– А теперь не хочу, – отвечал я. – Успокойся.