Да, все было так уютно, что не укладывается в понятие «грех».
Но волшебство работает только раз, и оно потеряно.
Сжег не до конца, копытце осталось.
Я зашел в телепортатор, но забыл снять козявку с-под носа.
10
Суперборису пришлось продать свой джип, чтобы откупиться от мусоров. Отделался условным сроком. Так лавочка по продаже поддельных тренажеров прикрылась. Я съездил в Казань, где с Маевским и музыкантами записал музыку для альбома «девять рассказов». Как раз вернулся, и началась самая жара, когда мы сводили этот материал с Суперборисом у него дома. У каждого по ребенку на коленях, и мы, оба ничего не смыслящие в звукосведении, пытаемся как-то слепить отвратно записанные инструменты. Хороший барабанщик, нормальный басист, сверху труба и скрипка, которые едва попадают в ноты. В качестве допинга у нас была водка, которую мы пили незаметно от жены и матери Супербориса, и сигареты «Золотая Ява».
Вечерами я на электричке доезжал две станции до Оксаны. Она очень поддерживала меня, не возражала, что я занимался творчеством вместо того, чтобы найти работу. Толик бегал в своем колесе, Оксана его кормила и была ему рада, хотя и уделяла этому парню не так много внимания, как я ожидал.
– Скоро у него будет друг, Габлик. Так что пусть ко мне сильно не привыкает, – говорила она. – Они ребята социальные, лучше им будет вдвоем.
У меня еще звучала кривая музыка в голове. Я ходил, и везде мерещились фразы и фрагменты собственного репа. Нужно было выпить, чтобы замедлиться. Мы курили сигареты и выпивали на кухне, перед сном я ставил демки Оксане.
– Если тебе не понравится, мне придется устроиться прямо в Щелково в «Пятерочку».
– Это хороший альбом, делай его, успеешь поработать. – В принципе она была достаточно деловая и умная, и я верил ей.
Оксана умела шить, рисовать, ей нравились хорошие книги, хоть она и читала не очень много. Оксана за словом в карман не лезла и не стала бы хвалить и поддерживать бездарность. Мне тоже казалось, что альбом стоит того, чтобы заниматься сейчас только им. Но все равно было стремновато. Чтобы хоть что-то приносить в дом, я аккуратно, понемногу продавал краденые шмотки через «вконтакте», также подворовывал продукты. Каждый раз, отвозя кому-нибудь в пакете джинсы, толстовку или курточку, я думал: все, это последний раз. Нельзя так поступать, потому что за это можно сесть в тюрьму, это уже уголовная статья. Но своих денег совсем не было, только долги, приходилось крутиться. Ко дню рождения отец прислал пару тысяч, да упал гонорар из русскоязычного журнала «Флорида», в котором я и многие мои друзья в ту пору публиковались. Также пришел авторский экземпляр – это издание существовало за счет рекламы, и собственный рассказ я нашел с трудом среди пестрых объявлений магазинов подержанных машин и стоматологических клиник. Но мне было приятно представлять, как русские эмигранты берут этот журнал, листают, ожидая своей очереди куда-то в офис или на прием к врачу, и находят там мой текст о сибирских гопниках и их пронзает ностальгия по утраченной родине.
Рассказ живет там, с другой стороны планеты, размноженный в количестве пяти тысяч экземпляров в бесплатном литературном журнале, который, как спам, раскидывается в русскоязычной среде.
Когда альбом был сведен и выложен в сеть, я начал ездить на собеседования. В такую жару непросто выйти из дома. Тягостный сон, на грани смерти. Отзывы на «девять рассказов» были очень лестные, об альбоме много писали. А я, восходящая реп-звезда, был по уши в долгах, пытался устроиться на работу; душные кабинеты человеческих ресурсов один за другим: магазины одежды, электроники, склады, офисы. Предварительно все было хорошо, мне обещали перезвонить, оставались формальности. Но не перезванивали или перезванивали и говорили, что не могут меня взять, так как я не проходил службу безопасности. В чем причина, мне было непонятно: я никогда не привлекался, не фигурировал в уголовных сводках. Может быть, существовал какой-то список, в который вносили неправильных людей.
Торфяные болота горели, Москва и область тонули в дыму. Люди в подмосковных электричках воняли и обливались потом. Трупы птиц валялись вдоль обочин. Доезжая до дома, я накрывался мокрым полотенцем и старался лежать, не шевелиться. Колесо для Толика мы снимали с конструкции, чтобы он не перегрелся, бегая в нем.
В августе и сентябре случились первые концерты, на которых я заработал немного денег. Я был очень рад положить какие-то купюры, пусть всего по четыре-пять тысяч, но заработанные собственным творчеством, в тумбочку под телевизором. Одно было не очень: обе моих любовницы пришли на концерт в Москве. Исчезните, думал я, зачем вы здесь. Оксана поглядывала на других баб с вызовом, может быть, догадывалась, что я с кем-то спал.
– Вот шлюха! – шепнула она мне, указывая на одну девушку, которая, кстати, предлагала мне себя в переписке. – Когда ты проходил мимо, она начала ловить твой взгляд, а ее подруга толкала ее в плечо. Шлюхи.
– Да ладно, просто бабы, такие же, как ты.
– Как ты сказал, паскуда?
Оксана постучала кулаком мне по лбу. Интонации у нее были шутливые, но я знал, что она может хорошенько вмазать кому-нибудь, изображая ревность. Было сложно понять, то ли ей просто «лихо», то ли она настолько увлеклась моей игрой в человеческие привязанности, что стала собственницей. Наверное, я сам был виноват. Я не успел оговорить правила, и мы действовали на ощупь, в каком-то призрачном компромиссе, который должен был устроить, но не устраивал обоих. Вместо этого мы постоянно нарушали границы друг друга. Но зато возникала страсть. Мы обнимались во сне, и я очень уважал ее.
Суперборис рассказывал, что Инга привязалась к нему, якобы помогая тащить клавиши после концерта, и показывала на меня – я шел за ручку с Оксаной:
– Посмотри, какая у Алехина аппетитная жопка!
– Лучше отведай моей! – сказал Суперборис.
– Ты чего! Я с женатыми не сплю! – ответила Инга, и опять: – Классная же у него задница.
Я поведал ему, что это не совсем фигура речи. Эта дама действительно любила жопки. Любила очко, как любят, допустим, мороженое.
Костя работал в конторе, которая называлась «Телемаркер». Все, что там требовалось от соискателя: более-менее грамотно печатать и уметь сидеть на жопе. Костя сказал, что освободилась вакансия, и осенью я поехал на собеседование. Контора располагалась в паре остановок от метро «Кунцевская», в современно оборудованных ангарах. Из Щелково путь неблизкий, но график был три на три, можно было покататься.
Я прошел мимо стоянки ржавых самолетов и поднялся по лестнице в офис. Помимо меня на это место рассчитывали еще мужик и девка. Добрая тетенька раздала нам распечатки А4, выдала ручки.
– У меня своя, – сказал я.
Она ласково кивнула. От нее исходило такое родное тепло, что я был уверен: работа у меня уже есть. Посмотрел на бумагу. Это был тест по русскому языку, несколько заданий. Слова-исключения, аббревиатуры, пропущенные буквы, расстановка запятых. В те поры я еще не все позабыл со школы – в одиннадцатом классе занимался с репетитором, перед тем как поступить на филфак, и такие тесты давались мне легко.
Я первым выполнил задание.
Потом мы ждали в коридоре. Добрая тетенька за двадцать минут все проверила, вышла и сказала:
– Женя Алехин – 88 баллов, – назвала двух других, у них было меньше.
Меня пригласили в кабинет, другие отправились попытать счастья в других местах, на других работах. Меня сфотографировали и выдали пропуск. Добрая тетенька расспрашивала: где учился? Почему не работаю по специальности? Чем бы хотел вообще заниматься? На этот раз отвечал честно. Специальность моя – кинодраматургия, неоконченное высшее, но писать сценарии особо не хочу. Хотел бы, чтобы мои книги печатали и публиковали. Хотел бы, чтобы можно было кормиться музыкой. Но и иметь нетворческую работу хотел бы тоже. Нужно отвлекаться, работать, пока не созрел как художник, простите за пафос. Три на три – это идеально, это то, что нужно именно мне. А если можно будет меняться и ездить в туры, то это вообще мечта, а не работа. Мы планируем выезжать пару раз в год на неделю-две с моей группой в путешествия по стране.
– Да, в кризис нелегко творческому человеку, – сказала она, чем меня совсем растрогала.
– Спасибо за понимание.
Никакого оформления тут не было, никакой службы безопасности тоже. Я просто расписался, что обязуюсь не снимать и не фотографировать на территории, где располагалась контора, на этом формальности были закончены.
– Поздравляю. Выходите послезавтра.
И я вышел.
Единственная проблема с этой работой была в сменном графике. Три дня работаешь с утра, потом отдыхаешь, потом три вечерние смены. Либо встаешь очень рано, либо ложишься очень поздно. Утренние смены начинались в 7:30, и мне приходилось садиться на электричку раньше пяти. Я никогда не мог уснуть накануне, а иногда вообще не спал все три дня. Режим мой был сбит с толку. Время вставать приближалось, и я не мог отключиться с Оксаной в кровати, но в дороге, под стук колес, поспать удавалось, и даже крепко. Холодало, путь до перрона пролегал через подмерзшую грязь вдоль бетонных заборов старого завода. Чтобы срезать путь, приходилось идти по рельсам, потом залезать на платформу, как безбилетнику. Я надевал куртку, шапку и две толстовки и, прислонившись к стеклу, задремывал в неотапливаемой электричке, потом проваливался в сон все глубже – до комы, и это был лучший час перед рабочим утром. Сны были очень плотными, насыщенными, как я их называю – творческими. Погружаешься на нижний этаж бытия и выстраиваешь там свой мир. Каждые две-три станции просыпался, как будто вылетая из тысячеметрового колодца на скоростном лифте, озирался по сторонам, не узнавая место, в которое вылез из ниоткуда, – казалось, что целые жизни отделяют меня от момента, когда я сел в электричку или когда выйду из нее. На Ярославском вокзале проходил мимо сонных охранников, кассиров, пассажиров, бомжей, мелких торговцев никому не нужной хренью. Пересаживался на метро, там уже смотрел