й, тварью, злой шлюхой и бессердечным предателем. Либо такие правила, либо я тебя придушу.
Я погулял и вернулся домой.
– Купила тебе билет, – сказала Даша.
– Иди сюда.
Попытался ее обнять, поцеловать – выскользнула. Я зашел в комнату, сел на пол и взялся за голову. Мои вещи были обернуты в пленку. Я увидел корешки книг Джонатана Франзена, разорвал полиэтилен и принялся читать. У меня же тут запланирован рай, первая в жизни книжная полка. Потом встал и вышел в коридор. Даша сидела на кухне. Я взял фен в ванной и швырнул о стену.
– Не делай так, – сказала она и вызвала такси в аэропорт.
Я ничего не понимал. Хотел поделиться всеми теми соображениями, которые пришли ко мне в «Счастье есть», но не смог ничего сказать. Я плакал, сидя на полу в ожидании такси. Потом поднялся, достал несколько тысячных купюр из кармана джинсов и сжег их над газовой плитой.
– Зачем ты это делаешь? Что за сцена опять?
– Цитата из фильма, – ответил я. – То есть из книги.
Она смотрела на меня, но мимо меня.
Сквозь.
Я призрак.
Скоро я сидел один в аэропорту. Звонил друзьям, то одному, то другому. Жаловался.
– Сынок, – сказал Валера. – Я не знаю, что тут сказать. Видимо, бог готовит тебя к чему-то большему.
– Я вижу ад, сынок, – ответил я. – Мне придется туда сходить.
Он надвигался. Ледяной огонь разливался по венам, и, пока было очень больно, это еще куда ни шло. Но скоро я стану живым трупом. Я прилетел в Москву и поехал в гости к Михаилу Енотову. Сумка с вещами где-то потерялась, наверное, я оставил ее в такси. Михаил Енотов и его жена Света дали мне ужин и вина. Когда я переставал чувствовать боль, в голове появлялась удивительная звенящая пустота. Они меня не торопили, не выгоняли. Провел у них несколько дней. Какие хорошие друзья. Ночами я сидел на кухне и задавал себе вопросы. Потом я увидел люк в полу и открыл его.
Там горел огонь еще более ледяной и более острый.
– Достаточно смотреть, – услышал я голос. – Ты сгоришь, никогда не вернешься.
Я заглянул в этот люк, обжег лицо, и оно потеряло чувствительность.
Я заглянул в этот люк, в котором было коричневое копошение мучительного кайфа, мои надежды пачкались.
– Да и похуй, – сказал я.
На какое-то время реальность возвращалась. Я пил воду и ходил ссать. Но в зеркале был не я, а коричневая морда человека-пса. Понятно.
– Света, у меня что-то с лицом. Посмотри, я еще похож на себя?
– Я знаю, что она вернется, – говорила Света. – Но это произойдет не сегодня и не скоро.
– А когда?
Мой голос походил на вой.
В одну из ночей я все увидел хуи волосатые красные хуи липкие черные вагины и разодранные серые жопы чертей тьму тоску которая страшнее смерти мои православные друзья спали золотобородый сценарист аполлон и ангелочек по имени Михаил Енотов нежная добрая Светочка Черникова кинорежиссерша из другой эпохи параллельного мира не знающего мира грязи о мои интеллигентные и одаренные друзья они то есть вы дорогие были рядом а я лежал на полу но невозможно было взяться за руки невозможно было дотянуться ни до кого из вас какие-то сценки из смерти ожили тайны начали раскрываться.
Дьявол
висел
рядом,
как сосед на верхней полке
в поезде.
Он сказал:
– Каждый твой зевок будет наполнен моими хуями.
Хуи меня не пугали, хоть и отвращали.
Но пугала тоска, которая была несовместима с мыслью о жизни.
Я почувствовал, что эта же тоска спровоцировала мою маму выброситься из окна в ранней юности.
Я оказался в ней, в матери, стал ею.
Кажется, это был семьдесят четвертый или третий год.
А потом тоска все росла, и вот она смотрит на своего мужика – Валеру – и говорит:
– Стреляй.
Он убивает ее, а потом и себя.
Но это говорит мне Даша.
Это уже мой сюжетик.
Нужно было умереть.
Сначала убивал ее образ, резал его ногтями, а потом склеивал заново. Это продолжалось долгие часы или секунды. Я прошел в темноте на кухню, взялся за ножик, начал резать руку вдоль. Но вдалеке услышал слова молитвы. «Дай мне увидеть свет». В недоумении сел на задницу. Тоску можно было преодолеть, чем одержимее я повторял молитву, тем меньше становилось меня, а значит, и меньше муки. Повторял этот текст до рассвета, черная кровь вытекала на пол. Попытался поделиться своим странным опытом. Вернулся в комнату к друзьям и включил свет. Но я мог только лаять. Михаил Енотов смотрел на меня из постели с какой-то странной улыбкой. А все, что я говорил, превращалось в собачий лай.
ПриложениеМаленькие психозы
Маленькие психозы
1
Я ночевал у своего друга, Жени Родина, гитариста и кинооператора. Вечер накануне был очень хороший, мы обсуждали фильм «Установщик» с Женей и великим режиссером Игорем Поплаухиным. Это фильм, сценарий к которому мы писали втроем вместе с Кириллом Рябовым и, собственно, Игорем. Хотел собрать команду из лучших, блять. Я там буду играть установщика дверей – этой идеей я вдохновился, когда мы с Маратом Басыровым работали на такой работе. Для меня это очень важный сценарий, моя последняя дань памяти другу и наставнику.
Женя Родин должен был стать оператором, но пока сомневался, какие-то претензии у него были к истории с точки зрения визуализации. Но мне показалось, что мы с Игорем его продавили. С утра он меня проводил до метро, и в глазах его была тревога. Хоть и было стойкое ощущение, что фильм состоится, но Женя, казалось, чувствовал лучше меня, что едет моя крыша. Я задыхался от счастья, а потом тревожился, говорил стихами, которые обычно пишут с петлей на шее. Накрыло в вагоне. Понятия не имею, как и зачем я оказался на «Алексеевской». Двери открылись, я вышел и побрел, не зная дороги.
Я спродюсирую великий фильм – будущее мелькало у меня в голове. Ребята сейчас едут в Канны с короткометражкой «Календарь» и там возьмут приз, продюсеры будут вертеться рядом, и через год мы точно запустимся. Я не заслуживаю такого счастья. Я дьявол. Я не святоша, почему я не ем мяса? Мне нужно мясо убитых животных. Я зло, и я люблю зло в себе. Я зашел в макдональдс и выбрал самый стремный и здоровый бутерброд с говном.
Короче, карточка моя почему-то не проходила, не читалась в макдональдсе. Мне нужно было попасть в ад, но я застрял на входе.
– Блять! – заорал я. – Дайте мне говна срочно, срочно, мне нужно в ад, меня там ждут.
Люди с детьми отшатнулись от меня. Очередь заволновалась. Кассирша улыбалась мне, она на этих вратах повидала и не такое.
– Карточка не проходит.
– Пожалуйста, – взмолился я.
Ко мне подошел уборщик и попробовал вытолкать.
– Может, хоть немного на швабре осталось?
Я наклонился и попытался лизнуть швабру. Я весь был потный, меня трясло.
– Мой фильм скоро запустится, – сказал я.
– Вам лучше подождать снаружи.
Я думал, что мне надо броситься под машину. Но я застрял, как бы видя развилку судеб. Одновременно умирая, сходя с ума, становясь бомжом. Не то. Это не то, что я должен делать.
2
Потом пошел в «Шоколадницу» и попросил администратора вызвать мне скорую. Скорая приехала, уехала. Меня не забрали. Я не понимал, кто я такой. Пожалуйста, заберите меня в психушку, уговаривал я. Похоже, я сбежал оттуда. Случилось что-то страшное. Я понял, что моя жена умерла. Даша умерла, а я сижу тут и пытаюсь скрыть от себя этот факт. Потом я вспомнил, что умерла не она, а моя мать. Че за хуйня, че за путаница, это было. Да, все верно, такое точно было, мать умерла. А с женой-то что? Потом приехала Света Черникова, бывшая жена Михаила Енотова.
– Мне надо к Роме Каримову на собеседование, – сказал я. – Он звал меня писать для него.
Света не поддерживала мою идею, но свозила меня к Роме. Помню очень смутно, что я пил вино у него дома, общался с ним и его продюсершей Яной. Они предлагали мне взять какое-то тестовое задание на дом, но я сказал, что готов выполнять все сразу – я пишу очень быстро и сразу начисто.
– Это же просто для меня. Мне не нужно думать, сцена сразу возникает в голове.
Мы посидели так пару часов.
Света была как моя мама, а я как ебанутый малыш.
– Мне кажется, тебе надо проспаться, – сказал Рома. – Ты сейчас решаешь какие-то проблемы. Душу что ли дьяволу продать пытаешься?
Мы поехали к Свете домой, на съемную квартиру. Она мне дала укулеле и велела играть. Я прыгал с укулеле, мне казалось, что мы дети, нам лет по восемь. Хороший был вечер, кажется, скоро я сошел с ума окончательно. Помню, я принимал душ, а Света зашла в ванную что-то достать из стиральной машинки. Я прикрыл срамоту, а она махнула рукой, как будто я был ее сыном, и сказала:
– Да можешь и не прятаться.
Мама? – подумал я. И вдруг вспомнил, что в 2005 году, когда мы поступали во ВГИК, у Светы было прозвище. Мы ее звали мамой, потому что она жила одна среди мужиков в большом зале-казарме и никак не реагировала ни на кого в сексуальном плане.
3
Но теперь надо вернуться в декабрь шестнадцатого. Когда меня первый раз привезли в психушку, я пообщался с психиатром. У меня в голове что-то взорвалось, но я не умер.
– Блять. Я же бог. Смотри, идиот.
Я встал и попытался открыть дверь.
– Ты куда собрался?
– Я сейчас ее открою, и за дверью меня будет ждать жена. И Костя. У меня все хорошо. Это я моделирую мир.
– Нет, у тебя не очень хорошо все, судя по всему.
Дверь не открывалась, я дергал за нее. Как так. Только что же в голове был взрыв, но ничего не произошло. Я не умер. У меня же давление под двести сейчас. А мне похуй, мне можно голову отрезать, а я буду ходить.
После этого мне дали пижаму и вкололи галоперидол. Здоровенный санитар держал меня, а милая тетенька вколола мне ударную дозу прямо в очко.
4
Я забрал укулеле у Светы и катался с ним по друзьям. Я застрял в гостях у Саши Тананова, оператора, с которым мы снимали «Холодно», «Русский лес» и «Арбузные корки». Короче, я почти не спал и делал параллельно сто проектов. Потом пошел в магазин и вообще забыл все. Я не понимал ни языка, ни реальности, ничего. В одной руке у меня была бутылка вина. В другой упаковка станков для бритья.
– Ээээуууафывафвыа? – сказал я какому-то мужику.
Тот отшатнулся от меня. Я не понял, что это значит. Замахнулся бутылкой, потом станками. Вдруг я почувствовал, что мужик меня сейчас убьет. Он пошел на меня, схватил за грудки. Я прочитал его мысли, понял, что единственное, что меня сейчас спасет, это фраза:
– Я защекан!
Я повторил это несколько раз, пока мужик брезгливо не попятился от меня.
– Да! Да! Защекан! Я защекан!
Он совсем исчез. Думаю, что я даже не расплатился.
Мое заклинание подействовало и на кассе. Даже охрана побрезговала трогать. Оказался на улице. Там я доебался до гастарбайтеров, они встали в круг. Слушали, но потом не выдержали и отпиздили до смерти, после чего я очнулся опять у Саши Тананова на улице 1905 года. Там у меня было место автосохранения. Я смыл с себя кровь, потом встал посреди кухни и начал мотать пальцами, выкручивать суставы. Я заставлял свое тело переживать негативный опыт в обратном направлении. Скидывал последние дни с него, а еще избавлялся от солей, старых ран и прочего. Соседи Саши были кинематографистами, насмотрелись всякого, не обращали никакого внимания. Ну подумаешь мертвый человек стоит посреди кухни выкручивая конечности бормоча что-то так понемногу превращается в живого наверное наркоты съел или влюбился.
5
На сорок дней Марат пришел ко мне ночью. Я знал, что он рядом, он стоял за спиной. Между сном и явью он попробовал забраться мне в башку.
– Отец, ты мертв, а я жив. Извиняй, не согласен, – тихонько бормотал я, чтобы не разбудить Костю.
– Сынок, придется. Иначе никак.
Так вот зачем ты впарил мне эту книгу «Американская пустыня»? Хотел воскреснуть через мое тело? Программировал меня?
– Сынок, я чувствовал, но не знал. Так было надо.
Я долго сопротивлялся. Но потом сделал разметку и выделил ему некоторые помещения. Живи, отец. Но не командуй. Будешь командовать, отправишься обратно в ад.
– Спасибо, сынок, – ответил он. – Думаю, что и на твоем корабле мы будем проплывать его не раз.
Вдруг я увидел некоторое объяснение, как будто странное знание вошло в меня: «Я не хотел тебя травмировать, не хотел, чтобы между нами была пропасть в целое поколение, типа как между отцом и сыном, поэтому скинул семь лет, прости, сынок, ты такой был честный, такой принципиальный, конечно, подташнивало от этого, но я даже испугался». Травмировать? Что за няшная милота, отец отец? Ну скинул и скинул. Все равно ведь мы никогда друг друга не называли иначе: отец и сынок. Вот так ирония.
Для меня всегда странно, если люди начинают бояться голосов. Некоторые кричат и просят дать им таблеток. Видел я одного в больнице, который бился головой о стену, заглушая голоса. К счастью, я теперь слышу по большей части голос Марата. Я слышал его смех, когда писал вторую часть «Рутины». Чувствовал его внимание, когда доходил до курсивов в третьей части. Марат поправлял меня, иногда даже обижался.
– Вот оно какое, воскрешение. Твое воскрешение.
Иногда он быстро прочитывает, что я пишу, а иногда игнорирует мой текст. Думаю, что про похороны придется писать отдельную повесть. Пока эта тема мне не по зубам.