В первые 100 лет после обретения Америкой независимости коммерческие контакты между Россией и Соединенными Штатами были хоть и ограниченными, но проходили на фоне дружественных политических отношений. Этой атмосфере способствовали общая враждебность к Англии, стремление молодого американского правительства избежать затруднений в международных делах и безразличие американского общественного мнения к деятельности России в Центральной Европе. Министр Томас Харт Сеймур резюмировал официальную позицию Вашингтона:
Как бы мы ни относились к деспотической сути Российской державы, ее правительство неизменно дружелюбно к правительству Штатов, и мы можем продолжать торговлю с ней и развивать ее, если захотим, не одобряя ее политику и не вступая в компромисс с нашими республиканскими принципами[103].
Республиканские принципы не препятствовали бизнесу, и благодаря интересу России к американским технологиям и мнению американских государственных деятелей и бизнесменов, что россияне также привержены прогрессу и процветанию, возникла атмосфера взаимовыгодного сотрудничества. Предполагалось, что русский царь, как и американские предприниматели, стремится пустить в дело неиспользованные ресурсы.
В настоящий момент царь искренне желает соединить телеграфом и железной дорогой все важные пункты своих обширных владений. <…> Таким образом, определяя свой путь, Россия поможет Америке следовать своим. Николай уже продемонстрировал не только готовность, но и рвение импортировать американские предприятия в свою империю, и ни наши интересы, ни интересы республиканских принципов, которые мы поддерживаем, не требуют от нас отступления. Мы знаем, что для врачей, инженеров, механиков и производителей из Соединенных Штатов открылось широкое поле для деятельности; и кто может предвидеть все многочисленные выгоды, которые будут извлечены из такой связи для продвижения либерализма в одной стране и прогресса торговли – в обеих?[104]
Если обратиться к более низким ступеням общественной иерархии, бизнес обещал счастливый союз мужика и механика:
Кто знает сегодня, сколь великое и доброе влияние для дела Свободы и Реформ оказывает слияние нашей механики с крестьянством Российской империи? Кто знает, может быть, через несколько лет крепостной ныне русский будет стоять вольным человеком у дверей своего коттеджа и, увидев, как проплывает мимо паровоз, снимет фуражку <…> и возблагодарит Бога, что механикам с вашингтонской земли было позволено разбросать в дремлющей России семена общественной свободы[105].
Несмотря на благоприятный политический климат, стремление американских предпринимателей продавать продукты или инновации россиянам и любопытство россиян к американским технологиям, на путях взаимовыгодной торговли существовало множество препятствий. Ни та ни другая страна не вела крупной внешней торговли. Например, объем внешней торговли России составлял примерно 30 % от внешней торговли Франции, 18 % – от Великобритании и лишь немного превышал объем торговли Австрии с населением втрое меньшим российского. Правление Николая I характеризовалось высокими таможенными тарифами; торговля с Америкой увеличилась только после снижения тарифов в 1857 году [Pintner 1984:3; Blackwell 1968:173–174][106]. Социальное, политическое и экономическое устройство государства представляло собой серьезное препятствие для российского предпринимательства, и получить официальную регистрацию было очень непросто как иностранцам, так и русским. Корпоративные уставы подлежали одобрению в Министерстве финансов и Государственном совете и утверждению лично царем, затем их следовало официально опубликовать, и лишь после всего этого корпорация могла начать свою деятельность. Хотя российское патентное законодательство не проводило различий между российскими подданными и иностранцами при выдаче патентов и предоставлении прав на создание мануфактур, мануфактура, принадлежащая иностранному владельцу, облагалась более высоким налогом, если патент не был передан российскому подданному или если иностранец не принял – хотя бы временно – русского подданства. Кроме того, хотя процедура приема заявок на патенты в Министерстве финансов казалась простой, рассмотрение дел, по словам американских представителей в России, затягивалось на долгое время в ущерб американским изобретателям. «Американские изобретения ценятся настолько высоко, что при наличии больших возможностей для их внедрения для многих достойных изобретений, которые ежегодно публикуются в Соединенных Штатах, открылось бы прибыльное поле применения»[107].
Крымская война осложнила деловые отношения, а поставки товаров сделались из-за нее рискованным и ненадежным делом. С другой стороны, война превратила Россию в особо привлекательный рынок для производителей оружия и боеприпасов. Сотрудники американского консульства в Санкт-Петербурге определенно смотрели на состояние торговли оружием с оптимизмом:
Имеется возможность для заключения договоров на поставку нарезных мушкетов станочного производства, которые были бы предпочтительнее ручных льежских. <…> Это правительство легко можно было бы убедить заказать обширный набор оборудования для производства стрелкового оружия, что было [ранее] достигнуто с английским правительством[108].
«Таймс» уверяла:
Русские получают большие запасы оружия и боеприпасов из [Новой Англии]. <…> Если «Самуэль Эпплтон» – судно, часть груза которого, по всеобщему мнению, составляли оружие и боеприпасы, – сможет войти в [Балтийское море] раньше англичан, можно резонно предположить, что ему вполне хватит времени, чтобы какой-нибудь лихой шкипер успел до конца сезона доставить в Балтийский порт столько пороха, чтобы хватило разнести всю Европу на куски[109].
В действительности проницательный консульский чиновник чуть-чуть опоздал, поскольку у русского правительства уже наладилась связь с Сэмюэлом Кольтом. Крупнейший из американских производителей оружия уже отправился в Санкт-Петербург, чтобы встретиться с императором всероссийским Николаем I.
Российские военные обратили внимание на Кольта задолго до Крымской войны. С 1837 по 1840 год русские военно-морские инженеры изучали американские методы постройки и вооружения кораблей, руководили строительством парового фрегата «Камчатка» в Нью-Йорке и следили за экспериментами Кольта по береговой обороне и подводным взрывчатым веществам[110]. В 1841 году российский посланник в Вашингтоне Александр Бодиско, узнав о револьверах Кольта и их использовании во Флориде, организовал через капитана Мэтью С. Перри, исполнявшего в то время должность коменданта Нью-Йоркской военно-морской верфи, посещение российской военно-морской миссией завода Кольта в Патерсоне. По имеющимся сведениям, капитан И. И. фон Шанц, которому вскоре предстояло стать командиром «Камчатки», предложил Кольту «поставить свои изобретательские способности на службу Николаю I». Кольт воспользовался возможностью подарить Российской военно-морской комиссии один из револьверов, чтобы тем самым усилить рекламу своей продукции [Lundeberg 1974: 18, 25][111].
В начале 1850-х годов русские использовали множество каналов для ознакомления с американским оружием в целом и с продукцией Кольта в частности. Помимо этого первоначального контакта, установленного военно-морской миссией, русские следили также за разработками и испытаниями новых систем оружия через иностранную военную прессу, налаживали связи через иностранных коммерческих агентов в Санкт-Петербурге, отправляли военных агентов в Европу и Соединенные Штаты и поддерживали деловое общение по дипломатическим каналам. Никакими доказательствами того, что эти усилия были хорошо скоординированы, мы не располагаем, но все же после Крымской войны они открыли путь для более систематических закупок оружия и внедрения новых систем.
К 1850 году русские офицеры, как и их европейские коллеги, были хорошо знакомы с документами, касавшимися револьвера Кольта. Капитан А. П. Горлов, сыгравший важную роль в русских закупках и разработке стрелкового оружия, уделил много внимания Кольту в статье о револьверах в «Артиллерийском журнале» в 1855 году. Горлов признал Кольта изобретателем первого годного для практического применения револьвера. Такое же мнение можно найти в других статьях русских офицеров того времени, и уже один этот факт прибавил уважения к револьверу. Горлов рассказал читателям историю револьвера Кольта и представил перевод технического описания из патента Кольта на его усовершенствования от 1849 года. Резюмировав результаты испытаний и сведения, доступные из патента, Горлов сравнил модели Кольта с их «многочисленными воспроизведениями», в частности с английским револьвером Адамса. Хотя считалось, что последний обладает большей скорострельностью, Горлов в целом дал преимущество Кольту, прежде всего потому, что его оружие позволяло достичь более высокой меткости стрельбы [Горлов 1855][112].
В другом обзоре систем револьверов, существовавших на 1855 год, его автор К. Костенков отмечал, что, хотя честь изобретения револьвера не принадлежит Кольту, именно ему мы обязаны усовершенствованиями конструкции: надежность и прочность механизма, плавность и бесшумность взвода, меткость прицельной стрельбы, ударная сила пули являются достоинствами столь важными, что рядом с ними недостатки – вес и некоторое неудобство – уже несущественны. И даже эти недостатки не столь заметны, как у предшествовавших моделей [Костенков 1855: 16].