Институциональное воплощение коллективистского сознания оружейников – артель – отражало стремление к самообеспечению, порожденное крепостным правом, и склонность рабочих объединяться, чтобы уравнять потери и разделить невзгоды. Как утверждает Майкл Кейзер, в артельном мироощущении отражались смирение перед неизбежными невзгодами, взаимозависимость и мораль эгалитарного коллективизма, а не культура производства и дух корпоративной выгоды [Kaser 1978:424–430][298]. Пожалуй, концепцию профессиональной гордости мастера можно было бы применить к представителям элиты российских независимых квалифицированных мастеров, а вот к российским оружейникам – вряд ли. Учитывая давнюю традицию насильственного прикрепления к производству большей части русской рабочей силы, оружейники, хотя и изолированные и малочисленные, во многих отношениях позволяют составить представление о типичной картине культуры русского труда в целом. Казенные оружейные заводы как самодовлеющие хозяйственные единицы характеризовались артельным, а не профессиональным сознанием.
В Западной Европе и Америке рост частного рынка и взаимозависимости между отраслями промышленности, а также между гражданским и военным секторами способствовал межотраслевому взаимопроникновению технологий. Однако в России замкнутость хозяйственных анклавов сводила к минимуму внешние контакты, усиливала отраслевую изоляцию и способствовала сохранению устойчивого дисбаланса между центральной и местной властью. Географическая и отраслевая изоляция элементов российской экономики препятствовала распространению информации, быстрому воспроизводству и освоению новых технических средств и заимствованных технологий. В частности, разделение гражданского и военного секторов экономики означало, что последний мало что вносил в первый.
Внутренний частный рынок стрелкового оружия практически отсутствовал, и в частном секторе никогда не имелось большого количества производителей, чьи возможности могли бы превзойти ограниченные возможности казенных оружейников. Положение усугублялось тем, что слишком мало было частных заводов, способных оказать помощь в случае чрезвычайной ситуации. Господствовало мнение, что, несмотря на перспективу прибыли, у частных владельцев не будет стимула нести расходы и соглашаться на риск модернизации завода после заключения контракта на поставки государству [Чебышев 18696:253]. Это негативное свойство, приписываемое частному предпринимательству, вынуждало правительство брать на себя двойную ответственность и заставило его сосредоточиться на промышленности, находящейся в государственной собственности. А вот частному сектору оно поддержки не оказывало. В отличие от американского правительства, авансировавшего частных производителей под свой заказ, русское неохотно тратилось даже на финансирование разработки экспериментальных моделей и оборудования, обучение конструкторов-оружейников и систематизацию организации труда. Необходимость именно государственной монополии на производство стрелкового оружия опиралась на фундаментальное недоверие к частным производителям и опасение впасть в зависимость от них. По общему признанию, индустрия стрелкового оружия – особый случай, но источник этого страха – недоверие к поборникам частной выгоды и предполагаемое хищничество индивидуальных предпринимателей в условиях дефицитной экономики – глубоко укоренился в российской культуре и в полной мере разделялся государством и обществом.
Существование самодовлеющих анклавов в сочетании с государственной монополией на производство стрелкового оружия усиливало разрыв между центральной властью и практической работой, идущей на периферии. Многие правительственные комиссии по разработке и испытанию оружия направляли предложения в центральные органы власти, в Артиллерийское управление и Военное министерство, но попытки добиться финансирования и поддержки исследовательских и проектных работ на периферии, то есть на самих оружейных заводах и связанных с ними предприятиях, последовательно отклонялись. Правительство с подозрением относилось не только к частной предпринимательской инициативе, но и к местной инициативе даже на собственных заводах. Такая несогласованность позиций центра и периферии замедлила рост станкостроительной промышленности, исследовательских и конструкторских центров, а также взаимопроникновение науки и практики, что является важной особенностью современной индустрии. Из самого факта наличия подобных несогласованностей можно было бы сделать очевидные выводы, но правительство не воспользовалось этой возможностью. Будучи собственником оружейных предприятий и контролируя централизованную систему закупок, оно лишь задним числом проявляло интерес к модернизации оружейной практики, особенно в Туле, на крупнейшем предприятии отрасли. Этим Россия отличалась от США, где Департамент боеприпасов в Вашингтоне проявлял стабильный интерес к рационализации производственных технологий завода «Харпере-Ферри».
Хотя внешний потребитель продукции у государственных оружейных заводов имелся, этим потребителем было само государство. Безусловно, к концу XIX века в Санкт-Петербурге возросла взаимосвязь между военной и гражданской отраслями, особенно в области производства боеприпасов, артиллерийских орудий и тяжелой промышленности; появился частный рынок стрелкового оружия. Однако на протяжении столь важных десятилетий – в 1860-1870-х годах – военная и гражданская промышленность существовали раздельно. Замкнутые на себя анклавы не допускали к себе посторонних, которые могли бы вносить инновации. Примеры появления влиятельных пришельцев со стороны, которым удавалось внести серьезные новшества в производство на заводах, весьма немногочисленны. Это особенно сильно сказалось на состоянии технологий в металлообработке и оружейной промышленности. Зачаточное состояние станкостроительной промышленности в России не позволяло произойти «технологической конвергенции», которая характеризовала развитие точных станков и сложных производственных процессов в Соединенных Штатах в первой половине XIX века. Человек, интересующийся историей технического развития и отдельных оружейных заводов, тщетно будет искать упоминания технологического взаимообогащения производителей оружия и инструментальщиков или сословия оружейников и металлистов, работавших в гражданских областях. Таким образом, распространению и освоению новых технологий препятствовал ряд институциональных барьеров.
Просто удивительно, что при наличии множества проблем развития Россия все же в целом успевала за быстрыми изменениями в технологиях оружия и его производства. Несмотря на то что замкнутость хозяйственных единиц препятствовала распространению технологий, государственная монополия на производство стрелкового оружия, тем не менее, давала некоторые важные преимущества при их внедрении. Государственные ресурсы можно было быстро мобилизовать и направить на решение одной задачи, а иногда компетентный и находчивый чиновник, такой, например, как генерал Горлов, мог прорваться сквозь институциональные барьеры. При возможности мобилизовать ресурсы в правильном направлении можно было заметно ускорить решение проблемы. Мы уже видели, что Военное министерство приняло решение о ренационализации Тульского оружейного завода. Комиссия Нотбека верно углядела необходимость не только в точных станках, но и в реальной централизации оружейного производства. Воспроизведение в России организации работы, принятой на заводе «Кольт», и создание механизированного оружейного завода по американскому образцу [Ашурков 1947: 67] дали возможность сделать революцию в отечественном производстве стрелкового оружия и осуществить переход от использования крепостных рабочих к станочникам, миновав этап независимых ремесленников. Оборудование завода «Кольт» не только позволило американским независимым субподрядчикам усовершенствовать процессы проектирования систем оружия и его производства, но также послужило для русских представителей отличной учебной лабораторией в то время, когда русская практика оружейного производства подвергалась пересмотру. Существовавший в оружейной промышленности Новой Англии упор на процесс, а не на продукт обеспечил модель обучения, которая раньше ускользала от русских в их усилиях по внедрению инноваций в производстве стрелкового оружия. В итоге решением правительства Тульский оружейный завод превратился в централизованное механизированное предприятие, ведущее крупносерийное производство винтовок с поточных станочных линий и специализированного оборудования. Если в США появление станочников позволило фабрикантам и инженерам компенсировать нехватку квалифицированных рабочих, то в императорской России оно нарушило самодостаточность сословного анклава квалифицированных оружейников. Сразу же после укоренения американской системы производства в «русском саду» правительство вернулось к традиционным и менее дорогостоящим поставкам из Европы для последующего заимствования конструкций и машин. Возникшие в результате производственные отношения составили в индустрии стрелкового оружия форму государственного капитализма, и, как ни странно, свою модель государственного капитализма русские нашли в практике американской оружейной промышленности.
ЭпилогСоветская практика и русский подход
На первый взгляд кажется маловероятным, чтобы российская индустрия стрелкового оружия – небольшой и довольно обособленный сегмент промышленности в целом – могла серьезно повлиять на развитие промышленности советской. Кроме того, источником особенностей советской промышленности логичнее было бы видеть особые потребности Советского государства и сталинскую модель развития. Однако тот факт, что реализация сталинской модели централизованного планирования производства и закупок привела к созданию милитаризованной экономики и общества, предполагает, что источник многих признаков советской экономической практики можно найти не в советской идеологии, а в наследии дореволюционной военной промышленности.