— Какой ты у меня славный. — Катя чмокнула Алексея в щеку.
— А это Иринке. — Алексей вынул из коробки рыжую обезьянку и подал Кате.
— Радости-то у нее завтра будет.
— Как тут дела у Князя?
— Откуда мне знать? Иди мойся, ванна уже готова, белье там, а я поесть соберу.
Алексей лежал в постели, наслаждался домашним теплом и покоем. Перед глазами все еще плыла узкая лента дороги. А Катя продолжала мучиться ревностью.
— Ты Анну Огневу знаешь? — осторожно спросила она.
— Как не знать. В одной деревне живем.
— Говорят, она добрая прости господи.
Алексей помолчал немного.
— Не понимаю я вашего брата, женщин. Никакой логики. Живет женщина с мужем, пользуется любовью столько, сколько душе угодно. Другая еще умудряется срывать поцелуи или у соседа, или у друзей мужа. И она сама праведность. И вот та же женщина по какой-то причине оказалась без мужа. С первого же дня ее со всех сторон стережет грязная молва. Не дай бог, если к ней когда-нибудь зайдет мужчина. Тотчас поползут слухи — она распутница, она такая, она рассякая. А судит кто? Да те, которые только встали от мужей с кровати.
— Ты оправдываешь Анну?
— Нет. Я говорю о женской логике. А поведение Анны — ее дело. Еще не хватало, чтобы я взял на себя роль хранителя женской нравственности.
— Скажи, ты любишь ее?
— За нашу совместную жизнь ты меня можешь в чем-то упрекнуть?
— Нет, ты скажи, любил Анну?
— Какое это теперь имеет значение?
— Тогда я тебе скажу: ты любишь ее и сейчас.
Кате хотелось, чтобы Алексей обнял ее и уверил, что это все бред, бабьи сплетни, что он любит только ее одну, только ее. Но Алексей, заложив руки за голову, лежал и молчал. Катя всхлипнула в подушку.
— Ты не человек, ты каменный идол, — прошептала она сквозь рыдания.
— Да будет тебе.
— Нет, ты хуже идола…
Катя рванулась к Алексею, обняла его за шею и, захлебываясь слезами, торопливо заговорила:
— Нет, не отдам я тебя никому. Я видела Анну. И ей не отдам. Но скажи ты, медведь этакий… ты же мой?..
— А я думала, ты от нас сбежал, — встретила Алексея Нина Васильевна.
— По всей области за плоскорезами и стерневыми сеялками гонялся. — Алексей сел к столу.
— Ну и как?
— Насобирал техники только для семеноводческого отряда.
Алексей положил счета перед Ниной Васильевной.
— Подпись ваша нужна.
— И во что это нам обойдется?
— Тридцать пять тысяч.
Нина Васильевна отодвинула счета.
— Больше пятнадцати тысяч не наскребу. Придется тебе немножко повременить.
— Что же получится, лемеха купим сейчас, а плуги после посевной? Да я эти деньги осенью верну с лихвой.
— Каким образом?
— Фуражное зерно и солому, которую мы сейчас покупаем и везем за тысячу верст, я выращу.
Алексей, не подозревая, задел Нину Васильевну за живое. У нее даже пятна на лице выступили.
— А ты злой, Алеша.
— А вы бы хотели видеть меня паинькой? Не умею я быть таким. И для безотвальной обработки земли мне нужен целый набор различных орудий, чтобы работу я смог проводить комплексно. В противном случае для чего городить огород? Чтобы посмешить людей? Для шутовской должности я не гожусь.
Вошел Аюша Базаронович.
— А-а… Алексей Петрович. С приездом тебя.
— Спасибо.
Аюша Базаронович сел, взглянул на Алексея, потом на Нину Васильевну.
— Что это вы такие хмурые?
— Вот полюбуйтесь, — Нина Васильевна положила маленькую руку на счета. — Подай ему тридцать пять тысяч рублей, и все. Иначе хлеб расти не будет, дождя в Приононье перестанут идти. Вот сдадим шерсть, и покупай свои плоскорезы.
— Шерсть мы сдадим в июле, а сеять надо в конце апреля.
— Ему сеять… — с ехидцей протянула Нина Васильевна. — Я здесь, выходит, посторонний человек? Дожилась. И куда ты торопишься? Или на будущий год весны не будет?
— Весна-то придет, только будет ли у нас работать Алексей Петрович. — Протирая очки, Аюша Базаронович покосился на Нину Васильевну.
— Что-о-о? — У Нины Васильевны от удивления вытянулось лицо.
— Я вчера был в райкоме партии. В колхоз «Пограничник» нужен председатель. Я предложил кандидатуру Алексея Петровича. Думаю, он не будет возражать. — Аюша Базаронович заговорщицки посмотрел на Алексея.
— А тебя кто уполномочивал решать такие дела? — возмутилась Нина Васильевна.
— Сам рискнул. Алексей Петрович — агроном. А мы из него пытаемся сделать дядьку при механизаторах, чтобы он будил их по утрам, развлекал. Не лучше ли ему в «Пограничнике» своим прямым делом заниматься.
— Алеша, ты слышишь, что комиссар говорит?
— Слышу.
— И ты согласишься уйти от нас?
— Нет. Но и следующей весны ждать не стану.
— Вот так, Аюша Базаронович, свои кадры знать надо.
— Я думал, уж вас-то хорошо знаю. А выходит, нет.
— Ну, ну, давай.
— Насколько я понимаю, Алексей Петрович думает культуру земледелия привести в соответствие с уровнем современной техники и науки. Так я понимаю?
— Так, — кивнул Алексей.
— Вы, Нина Васильевна, киваете на деньги. А в деньгах ли дело? Я звонил в госбанк. Ссуду нам дадут.
— Ссуду-то дадут. Только ее выплачивать надо. А у нас каждая копейка распланирована. Вы все требуете, а выкручиваться мне потом придется.
— Что с вами, Нина Васильевна? — удивился Алексей. — Ради дела когда-то вы не боялись выговоры получать.
— Можешь занимать мое кресло и командовать.
Алексей встал, с укором посмотрел на Нину Васильевну.
— У меня, Нина Васильевна, на своем месте дел хватит, — и вышел.
От этого разговора у Алексея остался неприятный осадок. В этом «можешь занимать мое кресло и командовать» было что-то беспомощное. А Алексей с малых лет привык видеть в Нине Васильевне человека сильного, решительного. И у него было такое чувство, будто она в чем-то его обманула. С этим чувством он и вошел в свой кабинет.
Там сидел Игнат.
— Игнат Романович? Доброе утро.
Алексей сел за стол, потер подбородок.
Игнат из-под густых бровей следил за ним, мял в руках шапку и, видя, что Алексей занят своими мыслями, разговора не начинал.
— Вы подошли кстати, — Алексей посмотрел на Игната. — Какие земли в этом году в вашем звене пустим под пары? Я не нашел никаких документов. Наверное, Марьин лог?
— Нет, Петрович, — Игнат перестал мять шапку, — надо запустить под пары пашни в Сухом логу. Совсем они истощали. Мы на них уже четыре года сеяли.
— Не возражаю. Только просьба у меня к вам, составьте биографию каждого поля.
— Это можно.
— Тогда у меня все.
Но Игнат не двинулся с места.
— Ты знаешь, что, Петрович, тот разговор-то забудь. По своей темноте-то, паря, я малость не туда зарубил, сбился с борозды, вот огрех и получился.
Алексей с еле заметной улыбкой смотрел на Игната. Любил он его. Игнат был лет на десять старше Алексея. Умом бог не обошел его. И работать умел.
— Не было, Игнат Романович, у нас никакого разговора. Принимайте звено, и за дело. На перекуры у нас с вами времени нет.
— Спасибо, Петрович. Я слышал, ты семена сортовые привез. Выдели для моего звена хоть какую-то малость.
— Нет, — решительно заявил Алексей. — Достал только для семеноводческого отряда. На будущий год получишь. Это я тебе обещаю.
— Ты, паря, меня будущим годом не корми. Я в этом году хочу на своих полях хлеб видеть.
— Ни одного килограмма не дам. Нет. Будете сеять те семена, которые припасли осенью.
— Нет, Петрович, я с тобой на парткоме толковать буду. Ты так и знай.
Игнат ушел. Алексей задумался. «Что же делать? Нет, Нина Васильевна, а пахать мы будем все-таки плоскорезами. И деньги ты найдешь». Алексей посмотрел на часы. Как там дела у Анны и Князя?
Петька не пришел в мастерские на раскомандировку, Анна забеспокоилась, не заболел ли, села на мотоцикл и поехала к нему. Петька в ограде возился с трактором «Беларусь», менял камеру.
— Что случилось? — спросила Анна. — На гвоздь напоролся?
— Но-о-о, у ограды поймал, — не поднимая головы ответил Петька.
— Наладишь, сеялки на полевой стан вези. Да смотри, аккуратней.
— Я что, маленький.
С ведром в руках из стайки вышла Аграфена, мать Петьки.
— Аннушка, здравствуй. Пошли чаевать.
— Да я недавно из-за стола.
— А у меня блинчики горячие со сметаной. Пошли.
Хотя Анна и спешила, но пришлось пойти, человек может обидеться.
Аграфена накрыла стол в светлой чистой горенке.
— Садись. Чай тебе с молоком налить? — спросила она.
— С молоком.
Аграфена поставила перед Анной большую кружку чаю, тарелку с румяными блинами, густую, хоть ножом режь, сметану. Сама села напротив.
— В поле-то скоро? — спросила Аграфена.
— Готовимся. Старики говорят, весна нынче ранняя будет.
— Как мой Петруша работает, не ленится?
— Славный парень.
— Совсем еще дитя малое. Утром бужу, а он одеяло на себя тянет и просит: «Мама, дай еще маленько поспать». В школу бы ему еще ходить, так нет, вообразил себя мужиком, хозяином в доме. Ничего с ним сладить не смогла. А теперь увижу его на тракторе, душу так и заскребет, виноватой себя чувствую.
— Работа еще никого не портила. А захочет учиться, так кто ему мешает.
— Да, как она жизнь повернется. Я вот тоже после школы хотела поехать на агронома учиться. Вместе с Андреем, твоим дядей, собирались, а вон оно как вышло.
Аграфена задумалась. Ей уже за сорок. Годы не поскупились на ранние морщины. Огрубели руки от непосильной работы. В сорок первом ей было девятнадцать. Любила она самого младшего из Огневых — Андрея, собиралась осенью за него замуж выйти, а его под Москвой подкараулила фашистская пуля. Кончилась война, а из сверстников Аграфены почти никто не вернулся. Подросли парни, которые во время войны подлетками были, так она для них старая. Вот так и осталась Аграфена нецелованной вдовой. И знала она в своей жизни только работу. А теперь, уже больше двадцати лет, каждое утро вставала в пять часов и шла на ферму. И единственной отрадой для нее была песня, в которой она могла высказать и боль свою, и печаль.