— И тебя совесть не мучает?
— Почему она должна мучить? — удивился Борис.
— Хотя бы потому, что землю на произвол судьбы бросил.
Борис провел пятерней по седой копне волос.
— Я солдат, приказали — поехал.
— А сколько у нас в области земли подвержено ветровой эрозии?
— Пожалуй, тысяч семьсот наберется.
— Вот видишь, семьсот тысяч земель превращаются в пустыню, а ты меня тянешь в контору. Логики нет. Вы и так собрали туда лучших специалистов. Не слишком ли большая роскошь?
— Кто-то же должен руководить?
— Должен. Но место агронома в поле, инженера — в мастерских. Для этого их учили, тем более если эти люди талантливые. Да ладно, об этом потом. В Озерном бываешь?
— Не часто.
— Как там Нина Васильевна?
— За последние годы сильно сдала.
— Арсалан как поживает?
— Толковый инженер из него вышел. Заведует машинно-тракторными мастерскими. А главный инженер — Ванюшка Дорохов.
— Как у тебя с семенами?
— Худо. В прошлом году неурожай по всей области был.
— Поможешь мне достать сортовых семян для семеноводческого отряда?
— Нет в колхозе такого отряда.
— Будет, Борис. Затем и еду.
— Осмотришься, позвони. Что-нибудь придумаем.
Официантка принесла ужин. Борис наполнил рюмки коньяком.
— Попутного ветра тебе, Алеша.
— Спасибо. Закусили.
— Батомунко все работает? — спросил Алексей.
— Крепкий еще старик. Возле его стоянки озерко. Говорят, весной приехали из города два рыбака и спрашивают: «Дед, рыба-то в озере есть?» — «Куда ей деваться?» Весь день мужики прорыбачили, даже гольяна не поймали. Увидели вечером Батомунко и говорят: «Дед, рыбы-то в озере нет». А он им: «Так откуда ей быть-то?»
— Чудит, старый, — смеялся Алексей.
— А Анна Огнева тебя не интересует? — покосился на Алексея Борис.
— Пожалуй, да.
— Вскоре после твоего отъезда ушла от Ванюшки и теперь живет у родителей. На этом моя осведомленность исчерпана. Хотя могу добавить, похорошела. Не завидую тебе, Алеша.
Хорошее место выбрали люди для села Озерное. На крутом берегу Онона в несколько рядов выстроились дома. На взгорье Дом культуры и школа, белеет поселок специалистов. Нижний конец села упирается в речку Урюмку, путь которой через всю степь к Алханайским горам прочертила темная полоска зарослей. В верхнем конце села на пустыре машинно-тракторные мастерские и гараж, а за ними колхозный ток. Из заречья на село, одетые в сосновый лес, смотрят две высокие горы, между которыми пролегла широкая падь Сенная.
Анна заглушила трактор и вышла из гаража. Тишина голубая, как небо. После лязга гусениц она казалась особенной. В кожаной меховой куртке с замками-молниями, шапке и меховых сапожках Анна походила на летчицу. Она вышла за ограду, и ноги к земле пристыли: от села через пустырь к зернотоку шли председатель колхоза Нина Васильевна Дорохова и Алексей. «Да в своем ли я уме? — подумала Анна. — Он же остался в институте на преподавательской работе». Присмотрелась. Он, Алеша. В черном меховом пальто. Руки засунуты в карманы, шагает неторопливо, уверенно.
Нечем дышать стало Анне. Она машинально поправила шапку и пошла к селу. «Что ж теперь будет-то? Совсем рехнулась. Он уж давно забыл, что я есть на белом свете. У него жена, дочь. Зачем я ему нужна?»
В деревне стояла та же тишина. Но по улицам уже начал гулять ветерок. Был он еще робкий, несмелый. Наткнулся на Анну, обдал ее степной свежестью и тут же спрятался. Не успела она сделать и десяти шагов, как ветер опять крутнулся вокруг нее, подхватил прядь волос возле уха и бросил на лоб. Анна заправила волосы под шапку.
А под ногами поскрипывал снег: «А-леша, А-леша».
«А может, я обозналась? — усомнилась Анна. — Да нет. Приехал человек на побывку. Ну и что? Люди-то ему здесь не чужие, побудет день-другой, да и поминай как звали. А тебе-то что?»
Мать Анны Елена Николаевна, высокая дородная женщина, хозяйничала на кухне.
— А ты, моя-то, что сегодня рано пришла?
— Привезла сено на ферму, — раздеваясь, ответила Анна, — грузчик руку о проволоку поранил. В больницу уехал. Вот я и без дела осталась.
— Дух-то сегодня какой. Даже голова кругом идет.
— Земля просыпается, — отозвалась Анна.
— Вон и Алексей Петрович приехал. Слава богу, ноне с агрономом будем. А то Нина Васильевна замаялась одна. Годы-то не девичьи.
Анна опустила глаза. Ей казалось, что все ее тайные думы написаны на лице и мать о них сейчас узнает.
— Всей семьей приехали, — продолжала Елена Николаевна. — Забегала я к ним на минуточку. Девочка у них. Ирой звать. Четвертый годик. Шустрая такая. А жена — Катя. Лицом ничего, пригожая. Только уж неособливо приветливая.
— Так уж сразу все о человеке и узнала, — возразила Анна, а самой хотелось слышать, что Катя плохая, не пара Алеше.
— О, моя-то, мало гость гостит, да много видит. Алексей Петрович в правление колхоза пошел, говорит, пока не догляжу все, не успокоюсь. Самостоятельный мужчина. А ведь какой сорванец был. Когда мать его погибла, меня бригадиром полеводческой бригады назначили. Вот уж горюшка-то я с парнями хватила. Им бы бегать, в забавы играть, а тут землю пахать некому. Летом как-то было. Оставила я Алешу, Арсалана и Бориса полоску допахать. Меня в контору вызвали. Из конторы на минутку забежала тебя посмотреть, ты у бабушки Дулмы неделями жила, она тебя, почитай, и выходила. Взяла тебя на колени, а у самой кошки на душе скребут, чует сердце, что-то неладное в поле.
Сажусь на коня и еду. Тракторы стоят в борозде, а моих пахарей нету. И вдруг в кустах как бабахнет! Конь шарахнулся в сторону, я из седла наземь. Поднимаюсь. За мной собачонка из села бродячая увязалась. Гляжу, а она в луже крови. Парни из кустов выбегают, черные от дыма, как черти. Я им кричу: «Что вы, разбойники, делаете? Мало вам мужиков, что на фронте полегли, так вы тут и баб порешить захотели?» — «Мы на реку целились, — оправдывался за всех Борис. — А пушка опрокинулась да в поле стрелила». — «Какая пушка? Где вы ее взяли?»
Ведь что надумали негодники: из трубы пушку смастерили, не только меня, чуть себя-то не погубили.
— Так он насовсем приехал? — как будто между прочим спросила Анна.
— А что ему по белу-то свету маяться: хорошо — да в людях, худо — да дома.
Анна прошла в свою комнату, достала из стола фотокарточку. Алексей стоит на берегу Онона. На плечи небрежно накинут пиджак. На скуластом, бурятского типа лице скупая улыбка. Дыбятся черные непослушные волосы.
И перед глазами Анны не то сон, не то явь. Сенная падь. Анна с Алексеем в травяном балагане. Алексей лежит, заложив руки за голову, Анна сидит рядом. Над падью сплошные тучи. Сверкает молния, непрерывно гремит гром. Сквозь небольшой лаз видно часть луга, озаренного холодным белым светом. Жутко Анне и в то же время радостно, что с ней Алексей, ее Алеша, и никто не посмеет отнять у них эту ночь, первую и, наверное, последнюю.
— Это на нас, Алеша, сердится небо.
От вспышек молнии скуластое лицо Алексея кажется бледным.
— В эту ночь, Аннушка, наливается соком рябина, — голос у Алексея глухой. — Потому и ягоды у нее такие огненно-красные, в них цвет молнии. Сегодня рябиновая ночь. Она всегда с такими грозами.
— Рябиновая ночь, — повторила Анна. — В ягодах — цвет молний. А какой цвет у нашей любви?
Алексей не отозвался.
Отбушевала гроза, укатилась за горы. Сгустилась мгла, хоть ножом режь. Хлынул дождь. Все наполнилось ровным шумом. В балаган полился сырой воздух.
— Что ты завтра скажешь Ваньке?
Приглушенный шумом дождя голос Алексея доносился чуть слышно, его как будто издалека принес ветер. Анне не хочется говорить. Несколько лет она замужем за Дороховым, а вот женщина в ней проснулась только сегодня. И она боится разговорами вспугнуть радость ощущения бытия.
— Возьму да и расскажу все, — нехотя ответила Анна.
— Не расскажешь, побоишься.
— Верно, ничего не скажу.
— Поедем со мной, Аннушка. Выучимся, агрономами станем. Потом и подумаем, как взнуздать ононскую землю. Оно вдвоем-то сподручней.
Анна молчала. Дождь, шурша, приглаживал балаган.
— Люблю я тебя, — продолжал Алексей. — Первый раз в жизни целовал женщину. И какую? Жену друга. Украдкой, как мелкий вор.
— Мучаешься?
— Поедем, Аннушка, без тебя мне никак нельзя, тоска заест.
— Куда я поеду? Что о тебе люди скажут: девки себе не нашел, жену у друга увел. Да и какими глазами на родителей посмотрю? Видишь, на руках и на ногах путы.
— Не любишь ты Ваньку. И будешь всю жизнь притворяться, обманывать его и себя.
— Не люблю. А сколько нас таких баб, у которых общее-то с мужем — только крыша над головой. Привыкну. Нам, бабам, много ли надо: скажи доброе слово да приласкай, она, жизнь-то, и раем покажется.
— Не верю я в такой рай.
— Не надо, Алеша, я же с тобой. Пусть уж эта ночь будет до конца нашей.
Анна положила фотокарточку. Может, этой рябиновой ночи и не было? Может, она придумала все?
С тех пор прошло более пяти лет. У Алексея семья, дочь. А что есть у Анны? Ни замужняя, ни вдова.
Анна подошла к зеркалу. На нее глянула женщина с простым русским лицом, волнистые ковыльные волосы падали на плечи, полные губы, в больших глазах густая синева.
— Скоро тебе двадцать шесть, — Анна поправила волосы. — Появятся морщины, а за ними и старость подкрадется. И спросишь ты тогда себя: для чего жила, кому твоя жизнь принесла радость? Или только далекий сон рябиновой ночи будет тебе и радостью и укором?
Алексей шел по улице, залитой солнцем. И странно было ему: будто и все родное, знакомое с детства, и в то же время появилось много нового, что делало его и село чужими.
Впереди показались двое мужчин: один из них рослый, со смуглым лицом и карими глазами, другой тщедушный, с длинной шеей, похожий на подростка, из-под шапки у него виднелись огненно-рыжие волосы.
— Алексей Петрович, не узнаете? — подойдя, протянул руку рослый мужчина.