сев после обработки плугами?
— Самое малое через пять-шесть дней.
— За это время испаряются сотни тонн влаги. И зерно мы сеем в сухую почву. А при безотвальной обработке почвы мы, во-первых, не переворачиваем пласты и не сушим землю, а во-вторых, сев производим через два-три часа после обработки. И всю влагу сохраняем для зерна. А стерня предохранит землю от ветровой эрозии.
— А я-то думала, тут бог знает что делать придется. Уж хотела из-за этих плоскорезов из отряда бежать.
— Все великое просто.
— А как урожай?
— Слушай, при безотвальной обработке поле будет ровное, как стол. Это значит, при уборке до минимума сведем потери. Не будет этих злосчастных борозд, в которых по области остаются сотни тонн зерна. Итак, влага повысит урожай самое малое на четыре центнера, минеральные удобрения — три центнера, за счет потерь сохраним центнер. В результате урожай увеличится в два раза, а то и побольше. Вот, Аннушка, и воюю я за хлеб, а люди по простоте своей думают — за плоскорезы.
— Алеша, да за это надо драться.
— Обойдемся без кулаков. Только ни в коем случае нельзя нарушать агротехнику. Малейшее отклонение от системы, и все наши труды пойдут прахом.
— Ты мне в первые дни поможешь?
Подъехала Нина Васильевна, вылезла из машины, посмотрела на поля, где шел трактор с плоскорезами. Анна сразу насупилась. При встрече с Ниной Васильевной она всегда испытывала неловкость с тех пор, как ушла от ее сына.
— Я его ищу второй день, а он тут у Анны под крылышком отсиживается, — шутливо погрозила Нина Васильевна.
— Да разве такого прикроешь крылом? — тем же тоном ответила Анна.
— Крылья, матушка, разные бывают. Ты что, Алеша, вчера на совещании в райкоме не был?
— Видите, — Алексей кивнул на плоскорезы, — не до совещания было.
— У него дело, а остальные бездельничают. Хорош гусь. Я что-то не вижу стерневых сеялок.
Алексей сразу понял, что Нине Васильевне все известно, и приготовился как-то смягчить бурю.
— Они еще на складе в «Сельхозтехнике». Малость денег не хватило. Я думал к вам вечером зайти.
— Все ясно. Решил старуху на посмешище выставить. На весь район ославить.
У Алексея неприятно скребануло на душе.
— Что случилось, Нина Васильевна?
— Он еще спрашивает.
— Честное слово, я ничего не знаю. Говорите толком.
— Секретарь райкома выступает на совещании. В конце речи и говорит: «Товарищи, нам как-то надо помочь Дороховой. Обнищал человек. Она купила плоскорезы, а на стерневые сеялки у нее не хватило денег. Вручную из лукошка нынче сеять будут. У вас старики есть? Так выделить ей надо. Из зала кричат: «А баб ей не надо? У нас их полдеревни». «А у нас соха стоит без дела. Дорого не возьмем». Вот они, твои шуточки.
Алексей нахмурился, он не думал, что дело может так обернуться. Видимо, Аюша Базаронович рассказал о его разногласиях с Ниной Васильевной Шемелину, тот и решил слегка одернуть ее.
— Вам же, Алексей Петрович, советовали на партбюро этот вопрос вынести, — не удержалась Анна.
— Что, что? — оживилась Нина Васильевна.
— Откуда узнал Николай Данилович об этой истории, теперь уж неважно, — сухо сказал Алексей. — Может быть, с покупкой плоскорезов я поступил как мальчишка, но у меня другого выхода нет. Вы об этом знаете.
Нина Васильевна покосилась на Анну, видимо все еще переваривая ее слова. Потом вдруг потеряла интерес и к Анне и к Алексею, посмотрела на поле и пошла к машине.
— Алеша, чтобы завтра же стерневые сеялки были здесь.
Нина Васильевна уехала.
— Все как-то некрасиво получилось, — потер подбородок Алексей.
— Брось. В конце концов ты все это не для себя делаешь.
— Но и не для дяди. — Алексей тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя этот неприятный груз. — У нас с тобой, кажется, все. Дело теперь за севом.
Алексей с Анной пошли к полевому стану. По краю неба, точно случайно залетевший табунок чаек, плыли облака. Порывами дул холодный ветер. Когда он затихал, жарко припекало солнце. На серых сопках стерегли добычу орлы-курганники.
— Вчера ко мне Ванюшка приходил пьяный, — глядя на плывущие облака, проговорила Анна.
— Что ему от тебя надо?
— Упрашивает сойтись. А меня от одного его вида выворачивает. Ты счастливый, Алеша, — жена, дочка…
Алексей промолчал.
— Алеша, а почему ты мне про жену ничего не расскажешь?
— А что о ней рассказывать? Женщина как женщина. Какими другие бывают, я не знаю, сравнивать не с кем.
— Любишь ты ее?
— Я свою любовь, Аннушка, в Сенной пади оставил.
— А если я еще позову?
— Попробуй.
— Нет уж, будем жить, как пришлось.
Глава 10
— Хо-лой! Хо-лой! — подгонял овец Батомунко.
Овцы поднялись из низины и, пощипывая ветошь, разбрелись по склону горы. Батомунко забросил повод коню на шею, присел на камни и раскурил трубку. День сегодня тяжелый. Хмарь. Сопки в сизой дымке. Не то дождь, не то снег будет. Земля дышит холодом. Невдалеке взлетел жаворонок, трепетно повис в сером небе, запел, но тотчас оборвал песню и жухлым листом упал в густой бутан[11].
Батомунко всмотрелся в даль. В верховьях Онона дыбятся горы, ближние темнеют от лесов, дальние синими тенями маячат на небосклоне. Отсюда, с южной стороны, должны прилететь журавли. Уже по падям журчали ручьи, талой водой наполнились впадины, образуя озеро, а их все нет и нет. Не случилось ли что с птицами? Где они зиму проводят: то ли на японских островах, то ли на юге Китая. А оттуда до Забайкалья дорога немалая.
Батомунко вытянул больную ногу, погладил ее. Ноет. Быть ненастью. И вспомнились старому солдату военные годы. Воевать начал он в сорок первом под Москвой. В каких только переделках не пришлось побывать. Один раз снаряд под пулеметом разорвался. От пулемета ничего не осталось. Батомунко отбросило в окоп. И хоть бы одна царапина на теле, только две недели гул в ушах стоял. На Дону двое суток бой вели. Батомунко приказали новую позицию занять. Вырыл он окоп на небольшой возвышенности, присел отдохнуть, и свалил его сон. Проснулся, и ничего не поймет: немцы за его спиной к нашим окопам подходят. Развернул он тогда свой «максим» и пошел поливать свинцом по фашистам. Потом как-то мина в окопе разорвалась. Ремень осколком, как ножом, срезало, шинель всю изрубило, а сам цел-невредим остался. Товарищи подтрунивали: «Ты, Батомунко, в рубашке родился».
Беда настигла Батомунко под Орлом. В тот день около десяти атак отбили. К вечеру затишье наступило. Вылез Батомунко из окопа за патронами. И надо же было прилететь шальной пуле, раздробила сустав возле ступни. Через несколько месяцев вышел Батомунко из госпиталя без студни и подчистую комиссованный. Но не домой поехал солдат, а в снайперскую школу, адрес которой узнал от товарищей в госпитале. Начальник школы посмотрел на ордена и медали Батомунко и развел руками:
— Инвалидов не берем. Придется вам, товарищ ефрейтор, ехать в свое Забайкалье, там дел хватит.
— Не могу ехать в Забайкалье, — упрямо заявил Батомунко. — Мне, однако, в Берлин попасть надо.
— Это зачем?
— С Гитлером толковать хочу. Друзей шибко много погибло. Они наказ давали: «Батомунко, будешь живой, за все с Гитлера спроси». Я живой. Как наказ друзей не выполнить? Как могу домой ехать? Что людям скажу? Как жить буду? Зачисляйте в школу.
Окончил Батомунко снайперскую школу и — опять на фронт. Длинной была дорога до Берлина, но дошел солдат до него.
С неба упали журавлиные крики: «Курлы, курлы». Батомунко повернул голову на крик. Над сопками, устало махая крыльями, неторопливо летели две темно-серые птицы. «Вернулись», — тепло подумал старый чабан. И боль в ноге унялась.
Лет пятнадцать, может, и двадцать, назад молодая пара журавлей облюбовала эту падь для гнездования, и с тех пор каждый год выводит здесь птенцов. Привык к ним Батомунко и тосковал, когда осенью птицы покидали этот уголок земли.
Журавли, снижаясь, пролетели мимо и опустились у ручья. Некоторое время они стояли неподвижно. Потом самец, точно кланяясь, качнул несколько раз головой, и журавли стали кормиться.
Батомунко сел на коня, поехал на стоянку. Надо Чимит порадовать. Она тоже заждалась птиц. К вечеру на колхозном автобусе приехал Максимка. Любил его Батомунко. Хотя у внука были пышные русые волосы, как у матери, зато фигурой пошел в деда. Уже сейчас по широкой груди и по крутым плечам можно было угадать, что вырастет из Максимки богатырь.
— Скоро, Максим, кочевать на летние пастбища будем. Надо дворики разгородить, щиты в кошару прибрать.
Возле кошары из одного дворика в другой шумно перелетали воробьи.
— Ах вы бездельники, — подражая деду, ворчал Максимка.
— Как учился эту неделю? — развязывая щиты, спросил Батомунко.
— Две пятерки и одну тройку по матёме получил.
— Пошто тройки получаешь?
— Я, дедушка, по матёме лучшие всех учусь. Иннокенша, учительница, еще не успеет задачу задать, а я уж ее решу.
— Тогда совсем нельзя худо учиться. На то и талант, чтоб познать науку. А иметь крылья и не летать, однако, польза небольшая.
— Да я исправлю тройку.
Дед развязывал щиты, а Максимка их поддерживал, чтобы не упали, и составлял к столбику.
— Отец что делает?
— С дядей Алексеем какие-то новые машины привезли. Учат трактористов работать на них.
— Ты видел эти машины?
— Нет.
— Худо живешь, Максим. Так в жизни ничего знать не будешь. В другой раз посмотри, потом мне расскажешь.
— Ладно.
Разобрали один дворик, щиты снесли в кошару.
— Деда, ты мне обещал показать живого табунщика из кости.
Максимка бросил нетерпеливый взгляд в сторону домика. Там в углу ограды стояла объемистая юрта, обтянутая кошмой. К ней от столба тянулись два провода. Это была мастерская Батомунко, и вход в нее был всем запрещен.
— Однако пойдем, погляди.