а. Но как только вскроются реки Лена и Енисей, они продолжат свой путь на север к гнездовьям. Охота на них была запрещена, поэтому Алексей смотрел на птиц с равнодушием.
Запрет нарушил один раз только Петька. Приехал с ночной смены и привез три гуся.
— Ты, паря, что это в браконьерство ударился? — встретил его Маруф Игнатьевич.
— А я-то тут при чем, — оправдывался Петька. — Это же не гуси, а настоящие вредители. Сею я, а они следом идут за сеялкой и зерно склевывают.
— А ты поверху зерно-то сыплешь, что ли?
— Нет. Такие ушлые гуси. Засунут нос в землю и идут по борозде. Вот я и решил их пугнуть…
Такая недобрая слава давно уже ходила о гусях. Поэтому и решили, что Петьке правильно поступил, народное добро надо защищать. Да и грех на душу он взял ради отряда, давно уже всем хотелось попробовать гусятины, да только смелого не находилось, а с этого что возьмешь, мальчишка еще. Так вот и списали трех гусей на Петькину молодость.
За Урюмкой дорога поднялась на пригорок и затем, нырнув в ложбину, вышла к полю. Невдалеке Алексей увидел трактор. Он стоял на меже. Возле него бегал человек. «Вроде Петро, — подумал Алексей. — Что он там потерял?»
— Здоров, Петро, — вылезая из кабины, поздоровался Алексей. — Что, искру потерял?
— Но-о-о, — смущенно ответил Петька. В руках у него был увесистый камень. Петька бросил его к сусликовой норе. Алексей все понял.
— Спрятался? — кивнул Алексей на нору.
— Но-о-о, — не зная как себя вести, пробормотал Петька. — Надоел. Только поеду, а он вылезет из поры, станет столбиком и свистит.
— Вот нахал. Другой выход проделает и удерет. Бери ведро и дуй за водой.
Петька схватил ведро и скатился в ложбину к луже. Когда вернулся, Алексей убрал камень с норы.
— Лей.
Петька вылил воду. Прислушался. Ни звука.
— Давай ведро.
Алексей принес воды, вылил. Но суслик не подавал признаков жизни.
— Может быть, он удрал? — усомнился Алексей.
В это время из норы выскочил мокрый, неприглядный суслик, шмыгнул Петьке под ноги, тот от неожиданности отскочил. Суслик припустил по целику и юркнул в старую тарбаганью нору.
— Табак наше дело, — проговорил Алексей, когда они с Петькой подошли к норе. — Теперь его отсюда ничем не выкуришь.
— Но-о-о, — согласился Петька. — А вы куда смотрели, когда он выскочил?
— Соображал, что с ним делать.
— «Соображал», — передразнил его Петька. — Давайте остановим водовозку.
— Не остановится.
— Но-о-о, не остановится.
Алексей с Петькой, занятые разговорами, заметили Анну, только тогда, когда она к ним подъехала.
— Ну, брат, влипли. — Алексей на всякий случай взял ведро.
— Но-о-о, теперь бабы со света сживут.
— Вы что тут делаете? — заглушив мотоцикл, строго спросила Анна.
— Да вот решили воды в радиатор долить, — соврал Алексей.
— Воды… Я думала, что с трактором случилось, а они сусликов гоняют. Если ты, Петька, еще будешь баловством заниматься, мы тебя на комсомольском собрании разберем.
— Но-о-о, — глядя себе под ноги, ответил Петька.
— Что нокаешь? Марш на трактор.
Петька взял у Алексея ведро, бегом помчался к трактору, завел его и поехал.
— Ну и напугала ты нас, — смеялся Алексей. — Не веришь, ноги отнялись.
— У меня с этим Петькой и так никакого сладу нет. Что ни день, то что-нибудь да набедокурит.
— Ничего. Вырастет, мужчиной станет.
— А ты-то как за ним увязался?
— Детство вспомнил. Мы один раз что учудили. Поймали молодого орла, посадили на сиденье трактора, накрыли его телогрейкой, а сами убежали купаться. На нашу беду Нина Васильевна приехала. Гадает, куда пахари подевались. И тут увидела, что телогрейка на сиденье шевелится. Подумала, что спит кто-то. Потянула телогрейку, а из-под нее орел как взлетит. Нина Васильевна с перепугу во весь голос: «Ма-ама!» — и села возле трактора. Ох и была нам потом взбучка.
— Вот сорванцы, — с нежностью глядя на Алексея, улыбалась Анна.
Алексей достал папиросу, закурил.
— Ты что-то не заглядываешь к нам. Сердишься на меня, Алеша?
— Нет. Боюсь, что обидеть могу.
— Чудной ты, Алеша. Я, может, этой обиды жду не дождусь.
Алексей с любопытством посмотрел на Анну.
— Я отказываюсь что-нибудь понимать, Аннушка.
— Приезжай, Алеша, я-тебе все скажу.
— Ладно.
За низиной на холм выехал всадник на белом коне.
— Кто это? — спросил Алексей.
— Дашибал. На побывку к тетушке Долгор едет.
Дашибал спешился у домика тетушки Долгор, расседлал коня, положил в его толстые губы кусочек сахару и легонько ладонью шлепнул по крупу.
— Иди, однако, в степь. Когда надо будет, позову. Пока пасись.
Дашибал заглянул в дом и вышел обратно за ограду. Возле кухни правил ножи на точиле Маруф Игнатьевич. Дашибал направился к нему. Шел он как-то неуверенно, раскачивался, точно из-под ног уходила земля. Дашибал давно распечатал седьмой десяток, но на здоровье не жаловался. Шубу он приторочил к седлу, но косматую лисью шапку еще не снимал — ночами было холодно. На лацкане уже видавшего виды пиджака поблескивали два ордена: орден Боевого Красного Знамени и орден Трудового Красного Знамени.
Дашибал Очиров, по прозвищу Мунхэ — бессмертный, с малых лет был табунщиком. Когда началась война, заседлал Дашибал лучшего скакуна, уехал на фронт и канул. Пришло на него три похоронки. В первой извещали, что кавалерист Дашибал Очиров пал смертью храбрых под Москвой в январе 1942 года. Во второй сообщали, что отважный партизан Дашибал Очиров погиб при выполнении боевого задания в Брянских лесах в 1943 году. В третьей писали, что Дашибал Очиров погиб геройской смертью в 1945 году при освобождении Праги. В селе давно его оплакали, а он явился осенью с первым снегом, погулял неделю, заседлал коня и умчался в степь. За это и прозвали его Мунхэ-бессмертный.
С орденами он никогда не расставался. Есть у него и медали, семь штук, но они украшают грудь табунщика только по праздникам.
— Мунхэ, здорово, паря, — обрадовался Маруф Игнатьевич.
— Сайн байна, Маруф. Как здоровье?
— Старое дерево скрипит, да стоит… А твое как здоровье?
— Шевелюсь еще мало-мало. Пошто людей не видать? Куда подевались?
— В столовой все. Пошли чаевать.
— С дороги кружку чаю пить надо, — согласился Дашибал.
Маруф Игнатьевич с Дашибалом дружат с юношеских лет. И молва приписывает им немало разных историй. Говорят, как-то приехал Дашибал в гости к Маруфу Игнатьевичу… Маруф Игнатьевич в магазин за бутылкой побежал, а Евдокия Тихоновна принесла на стол ведерный самовар и крынку молока. Пьет Дашибал чай, крякает от удовольствия, потом обливается. Осушил самовар, вытер пот ладонью и говорит: «Однако пойду коня расседлаю да потом основательно почаюю».
В столовой радостно встретили Дашибала. Ананий встал:
— Садись, Мунхэ.
— Сам куда сядешь?
— Я найду место.
Тетушка Долгор принесла миску супа. Дашибал ел и посматривал на молодежь.
— Пошто неладно работаете? Говорят, зерно в стерню бросаете, какой хлеб будет?
— Это все Анна, — кивком головы показал Ананий в ее сторону.
— Однако пошто баб слушаете? Их дело ребятишек рожать.
— Мунхэ, да они разучились, скоро за них мужики рожать будут.
Все весело рассмеялись. Ананий отложил ложку, подвинул к себе стакан с чаем.
— Тетушка Долгор, — заговорил он, — чудно мне: Мунхэ на войне пять лет пропадал, теперь из степи глаз не показывает. А откуда у вас ребятишки взялись?
Все с улыбкой смотрели на тетушку Долгор, ждали, что та ответит.
— Бесстыдник, — покачала головой тетушка Долгор. — Тебя давно в степь сослать надо, чтобы зря баб не смущал.
— Да Анания хоть на луну пошли, он их и там найдет, — вставил Пронька.
Ананий свое:
— Мунхэ, а как ты умудрился за одну войну три раза умереть и живым остаться?
— Это совсем пустяк. В прадеда я пошел. А он такой хитрый был, обманул трех русских попов и одного бурятского ламу. А это, однако, хуже, чем вместо коня дьявола заседлать. Потом он ездил по степи и песню пел:
В Чите я крестился,
Егором стал называться.
В Шилке меня крестили,
Осипом стал называться.
В Нерчинске я крестился,
Тимофеем стал называться.
А настоящее мое имя Жаргал,
Я из племени хоринцев.
— Чудак твой предок, Мунхэ. На кой шут ему столько раз креститься нужно было?
— Говорю тебе, мой прадед был самый хитрый из агинских бурят. Кто принимал хрестьянскую веру, тот на пять лет освобождался от податей. Вот и крестился несколько раз. Обманул он царя и попов.
— А что же делал этот хрестьянин, когда ламы появились?
— Пошел в дацан к ламе, стал Будде поклоняться.
— И этого блудного сына не наказали боги? — удивился Ананий.
— Пошто наказывать будут? Боги веселых людей тоже любят.
Вечером Дашибал с Маруфом Игнатьевичем сидели за столом в домике тетушки Долгор и тянули помаленьку винцо. Хотя Дашибал был маленького роста, но на Маруфа Игнатьевича смотрел свысока; мужчина без коня, что охотник без ружья, одно название.
— Все в земле роешься, как червяк. Настоящему мужчине место в седле. Встретил солнце в одном конце степи, проводил его в другом. Не зря со мной сам генерал Доватор за руку здоровался.
— Как же вы его не уберегли?
— На войне и генерал солдат.
— Ты меня земляным червяком обзываешь. А вспомни, как сам землю нахал. Или память-то ветром выдуло?
— Помню. Пахал маленько. Это еще в тридцать втором году было. В пади Тарбагатай улус был, юрт тридцать стояло. Колхоз создали. Решили хлеб сеять. Нас, парней, пахать заставили. Приедет председатель, мы работаем, уедет — бега на конях устраиваем, стрельбу из луков. Какой из пастуха хлебороб. Это сейчас буряты научились хлеб сеять не хуже русских. Тогда совсем не умели. Однако мы месяца два землю мучили. Потом я пошел к председателю и говорю: «Совсем пропадаю на этой работе. Давай табун коней». В тот же день уехал в степь. С тех пор с коня не схожу.